Дом в Лесу

Вечер пятницы в квартире Яны и Вадика всегда проходил по одному сценарию, утвержденному десятилетием брака. Сценарий этот был незыблем, как пирамиды Хеопса, и так же утомителен для тех, кто таскал камни. В роли строителя пирамид выступала, разумеется, Яна. На кухне пахло жареным луком, «Доместосом» (Яна успела протереть полы в коридоре, пока дожаривалась первая партия) и легкой безнадежностью. Сковородка шипела, выплевывая горячие брызги масла на свежевымытую плиту. Яна, ловко уворачиваясь от жирных «пуль», переворачивала котлеты...

Телефон на столе завибрировал, противно сдвигая стопку накладных. Звук был сверлящий, настойчивый, будто кто-то водил пенопластом по стеклу. Марина не глядя смахнула уведомление, пытаясь свести дебет с кредитом — годовой отчет не сходился на три копейки, и эти три копейки выматывали душу больше, чем вся годовая выручка фирмы. Но телефон не унимался. Экран мигнул зеленым значком вотсапа. Марина потерла переносицу. Пальцы пахли пылью от бумаг и дешёвым офисным мылом. До конца рабочего дня оставалось полчаса, до Нового года — тридцать часов...

31 декабря, время 12:45. На кухне Веры Павловны пахло вареной морковью, дорогим майонезом «на перепелиных яйцах» и надвигающейся катастрофой. По телевизору, работающему в фоновом режиме, Женя Лукашин в очередной раз совершал свою главную ошибку в жизни, направляясь в аэропорт. Вера Павловна, женщина пятидесяти пяти лет с укладкой «волосок к волоску» (парикмахерская была вчера, 2500 рублей с покраской, между прочим) и в нарядном фартуке с маками, методично крошила яйца в эмалированную миску. В голове...

— Девушка, ну вы будете карту прикладывать или мы тут до курантов стоять будем? — Женщина в пуховике, похожем на сдутый матрас, толкнула Ольгу тележкой в поясницу. — У меня холодец в машине тает, между прочим. Ольга моргнула, выныривая из своих мыслей, и суетливо прижала пластик к терминалу. Пискнуло. Кассирша, даже не глядя на неё, уже швыряла на ленту следующую партию: банки с горошком, майонезные ведра, какие-то хлопушки. Конвейер. Ольга сгребла свои покупки в пакет. Скромно, но дорого. Баночка икры — не той, что по акции, жидкой и пересоленной, а нормальной, с Сахалина...

Марина сцепила пальцы так, что костяшки побелели. Бумага в её руках казалась раскалённой. — Почему в завещании деда указан адрес в Сочи, которого у нас никогда не было? — голос сорвался на полуслове. Она посмотрела на брата, потом на нотариуса — грузного мужчину с усталым лицом. Лёша нетерпеливо дёрнул плечом. — Марин, да опечатка, скорее всего. Чего ты прицепилась? — Какая опечатка? — она ткнула пальцем в строчку. — Город Сочи, улица Виноградная, дом семнадцать, квартира сорок два. Всё чётко прописано...

Надежда Павловна, женщина пятидесяти пяти лет с устойчивой психикой и неустойчивым давлением, стояла посреди кухни и гипнотизировала банку зеленого горошка «Бондюэль». В голове крутилась мысль, далекая от новогоднего волшебства: «Сто двадцать рублей. Сто двадцать! За банку бобовых, которые даже не сами в банку прыгнули. В прошлом году по акции брали за семьдесят». Она вздохнула, поправила очки и положила горошек в тележку. Экономить на оливье — это всё равно что экономить на фундаменте дома: вроде не видно, а потом всё рухнет...

— Свет, привет! Узнала? Это я, Марина! — голос невестки в трубке звенел непривычно высоким, почти заискивающим колоколом. Светлана Петровна даже отодвинула телефон от уха, поморщившись. Обычно Марина удостаивала ее лишь короткими, деловыми звонками по строго определенным поводам: забрать Мишеньку из сада, посидеть с ним в выходные или, что случалось реже, узнать рецепт ее фирменных пирожков, когда у самой в очередной раз ничего не получалось. — Узнала, Мариночка, как не узнать, — сухо ответила Светлана Петровна, выключая под краном воду...

Галина Петровна проснулась от того, что кот Василий настойчиво топтался у нее на груди, всем своим видом напоминая, что в миске видно дно, а это, по кошачьим меркам, равносильно голодному обмороку. На часах светились предательские цифры: 06:45. Тридцать первое декабря. День «Х». День, когда каждая уважающая себя женщина должна совершить подвиг: за двенадцать часов превратить квартиру в стерильную операционную, накрыть стол на роту солдат и при этом к бою курантов выглядеть так, будто только что вышла из спа-салона, а не из забоя...

— Я уже сказала всем, что мы отмечаем Новый год на твоей даче, — улыбнулась золовка. Марина замерла с телефоном у уха. На том конце провода Света, сестра ее мужа Олега, продолжала щебетать, но слова уже не складывались в осмысленные предложения. Они превратились в белый шум, в котором тонул один-единственный оглушительный факт: ее дача, ее крепость, ее единственное место силы, будет оккупирована. Без ее ведома. Без ее согласия. — …представляешь, как здорово будет! Все вместе, как одна большая семья! Мама так обрадовалась, она уже начала составлять список блюд...

— Ну что, голубки, воркуете? — голос Тамары Ивановны, свекрови, прозвенел с порога кухни, заставив Алину вздрогнуть. — Проголодались, небось, с дороги? Сейчас макарошки по-флотски будем есть. Пашка, ты же любишь. Павел, муж Алины, виновато улыбнулся и поспешил к матери, чмокнул её в напудренную щеку. — Люблю, мам. Спасибо. А мы тебе тортик привезли, твой любимый, «Прагу». Алина молча ставила сумки в коридоре их с Пашей квартиры. Вернее, как она думала до этого самого момента, их квартиры. Свекровь приехала к ним в гости неделю назад, помочь с последними штрихами ремонта на кухне...

Суббота для Нины Петровны была не просто днем недели. Это была религия. Ритуал, отточенный годами брака, работы главным бухгалтером и воспитания двоих детей, которые, слава богу, выросли и разъехались кто куда — дочь в Питер, сын в Новосибирск. В два часа дня квартира погружалась в священную тишину. Виктор Сергеевич, муж, с которым они вместе тянули лямку быта уже тридцать пять лет, уходил в гараж («к мужикам», как он говорил, хотя Нина знала — он просто сидит там на старом диване и слушает радио «Шансон», прячась от необходимости прибивать полку)...

— Ты слышала?! — дверь хлопнула так, что по стене дрогнула старая рамка с вышивкой, и Валентина Петровна почти влетела на кухню к Раисе Захаровне. — Я ж тебе говорю, молчи только… Раиса стояла у плиты, помешивала борщ. Красная пена лениво собиралась у края кастрюли, телевизор в комнате бубнил какой‑то предновогодний концерт, голоса сливались в один шум. — Что опять случилось, Валя? — не оборачиваясь, спросила она. — Успокойся, сядь. — Да как тут сядешь, — соседка поставила на стол помятую сумку, из которой выглядывала батон, — когда у тебя такое творится, а ты… борщ...