Моя Тайга - Истории и рассказы из сердца Тайги

Настоящая весна вступила в свои права. Лес облачился в буйные, сочные одежды зелени, зацвела черёмуха, наполняя воздух густым, медовым дыханьем. Нога у Лёши затянулась почти полностью, оставив лишь бледный шрам и лёгкую хромоту, которая, по словам бабы Фроси, «к осени и след простынет». И чем крепче становилось его тело, тем беспокойнее метался взгляд. Он подолгу стоял на пороге, вперяясь в зелёную стену чащи, и лицо его каменело, наполняясь сосредоточенной суровостью. Покой этого места был целебен, но Леша был солдатом, и война, бушевавшая за пределами волшебной поляны, неумолимо звала его...

Бесконечная зима наконец дрогнула. Сначала нехотя, огрызаясь по ночам колючим инеем, потом — всё смелее. С еловых лап зазвенела первая капель, под снегом зашептались незримые ручьи, и воздух опьянил терпкий аромат оттаявшей земли и старой хвои. Лес пробуждался. Вместе с ним оживала и судьба Вити. Он перестал быть просто спасшимся мальчиком — стал учеником. Баба Фрося, чьи руки, казалось, знали речь каждого стебелька и корешка, посвящала его в тайны своего ремесла. Учила, как по весне собирать клейкие...

Зима пришла без спроса, свирепая и безжалостная. Лес погрузился в белую немоту, укрытый под самые сучья тяжелыми снежными саванами. Но в избушке на поляне царило неизменное тепло, а на столе всегда находилась простая еда. Витя отбросил прежние страхи. Он познал, что истинные стены его убежища прочнее любых бревен. Они были сплетены не только из древесины, мха и утренней дымки, но и из несокрушимой воли и благословения чистого духа, хранящего эти чащи. Он был дома. И этот дом будет оберегать его до тех пор, пока мир за опушкой не излечится от ран...

Витя не бежал — он несся, гонимый ужасом, что пылал в жилах жарче адского пламени, пожиравшего сзади все, что он звал жизнью. Деревни не осталось. Лишь чудовищное, ревущее пожарище, вздымавшееся на месте родного крова. Иссиня-черные скелеты изб, словно в последней агонии, тянули к задымленному небу обугленные руки, охваченные багровыми языками. А в ушах — навеки врезавшийся визг, обрывающийся на полуслове: «Витенька, в лес! Беги-и-и!». Мамин голос. Он летел, не смея оглянуться, ибо знал: оборот головы настигнут чужие, лающие звуки немецкой речи...

Из щелей между бревнами, точно черные иглы, просочились тонкие побеги. Они оживали на глазах, извиваясь по полу, оплетая ножки мебели и неотвратимо тянусь к Евгению. Один из ростков коснулся его ботинка. Тело парня вздрогнуло. Он поднял голову — и Александр в ужасе отпрянул. Глаза брата превратились в сплошные черные впадины, маслянистые и бездонные, лишенные белка и радужки. Из приоткрытого рта вырвался тихий, сосущий звук. Он был голоден. — Нет! — крикнул Александр и в слепом ужасе бросился вперед, сам не зная, что хочет сделать: схватить брата или напасть на колдуна… Но не успел...