Моя Тайга - Истории и рассказы из сердца Тайги

Настоящая весна вступила в свои права. Лес облачился в буйные, сочные одежды зелени, зацвела черёмуха, наполняя воздух густым, медовым дыханьем. Нога у Лёши затянулась почти полностью, оставив лишь бледный шрам и лёгкую хромоту, которая, по словам бабы Фроси, «к осени и след простынет». И чем крепче становилось его тело, тем беспокойнее метался взгляд. Он подолгу стоял на пороге, вперяясь в зелёную стену чащи, и лицо его каменело, наполняясь сосредоточенной суровостью. Покой этого места был целебен, но Леша был солдатом, и война, бушевавшая за пределами волшебной поляны, неумолимо звала его...

Бесконечная зима наконец дрогнула. Сначала нехотя, огрызаясь по ночам колючим инеем, потом — всё смелее. С еловых лап зазвенела первая капель, под снегом зашептались незримые ручьи, и воздух опьянил терпкий аромат оттаявшей земли и старой хвои. Лес пробуждался. Вместе с ним оживала и судьба Вити. Он перестал быть просто спасшимся мальчиком — стал учеником. Баба Фрося, чьи руки, казалось, знали речь каждого стебелька и корешка, посвящала его в тайны своего ремесла. Учила, как по весне собирать клейкие...

Зима пришла без спроса, свирепая и безжалостная. Лес погрузился в белую немоту, укрытый под самые сучья тяжелыми снежными саванами. Но в избушке на поляне царило неизменное тепло, а на столе всегда находилась простая еда. Витя отбросил прежние страхи. Он познал, что истинные стены его убежища прочнее любых бревен. Они были сплетены не только из древесины, мха и утренней дымки, но и из несокрушимой воли и благословения чистого духа, хранящего эти чащи. Он был дома. И этот дом будет оберегать его до тех пор, пока мир за опушкой не излечится от ран...

Витя не бежал — он несся, гонимый ужасом, что пылал в жилах жарче адского пламени, пожиравшего сзади все, что он звал жизнью. Деревни не осталось. Лишь чудовищное, ревущее пожарище, вздымавшееся на месте родного крова. Иссиня-черные скелеты изб, словно в последней агонии, тянули к задымленному небу обугленные руки, охваченные багровыми языками. А в ушах — навеки врезавшийся визг, обрывающийся на полуслове: «Витенька, в лес! Беги-и-и!». Мамин голос. Он летел, не смея оглянуться, ибо знал: оборот головы настигнут чужие, лающие звуки немецкой речи...

Из щелей между бревнами, точно черные иглы, просочились тонкие побеги. Они оживали на глазах, извиваясь по полу, оплетая ножки мебели и неотвратимо тянусь к Евгению. Один из ростков коснулся его ботинка. Тело парня вздрогнуло. Он поднял голову — и Александр в ужасе отпрянул. Глаза брата превратились в сплошные черные впадины, маслянистые и бездонные, лишенные белка и радужки. Из приоткрытого рта вырвался тихий, сосущий звук. Он был голоден. — Нет! — крикнул Александр и в слепом ужасе бросился вперед, сам не зная, что хочет сделать: схватить брата или напасть на колдуна… Но не успел...

Тело Евгения лежало безжизненно, руки раскинуты в стороны, как у распятого. Александр в отчаянии рухнул на колени, прильнул к холодной груди брата. Глухой, рваный стук – сердце еще боролось. Дыхание было чуть заметным дуновением. Пепельная маска на лице сменилась восковой бледностью, острые морщины ужаса разгладились, но черты оставались искаженными страданием, будто после долгой и мучительной болезни. Нужно было бежать. Сию же секунду. Александр взвалил брата на плечи. Тот казался невесомым, словно пустой кукольный каркас...

Холодный металл рычажка выскользнул из пальцев, обжигая ледяным огнем. Нечеловеческая сила в нем пересилила хватку взрослого мужчины. Тихий шорох — и последний, финальный щелчок прорезал тишину. Замок сдался. Мгновение абсолютной пустоты. Стихли шепот в висках, стук в багажнике, стоны брата. В звенящей тишине дверь водителя, скрипя ржавыми суставами, поползла навстречу ночи. В салон хлынули клубы леденящего тумана, неся с собой запах прелой земли и древней смерти. Александр застыл, парализованный...

Старая «Нива» натужно ревела, прыгая по ухабам размытой лесной дороги. Солнце клонилось к закату, окрашивая вершины сосен в тревожные кроваво-оранжевые оттенки. За рулем сидел Александр, хмуро глядя на извилистую колею. Рядом, уткнувшись в потрепанную карту, ерзал младший брат Евгений. — Саня, тут должен быть съезд, — пробормотал он, водя пальцем по листу. — Дядя Володя говорил: «Когда увидите реку Белую — почти приехали». А мы уже час трясемся, а реки нет. — Увидим, — бросил Александр, не отрывая глаз от дороги...

**Тайга, дед и пропавший вертолёт** Осенний забайкальский лес молчал, раскинувшись от края до края. На опушке, у костра, сидел худощавый, обросший щетиной старик, дед Мехлей. Он подкидывал в огонь сухие ветки и «бленовые» дровишки. Пламя на мгновение угасало, а потом с новым жаром охватывало поленья, взвивалось вверх. Так было всегда. Иван, его внук, сидел на пне, глубоко вдохнул прозрачный воздух и принялся нанизывать на прутики сардельки. — Хорошо тут у тебя, дед. Спокойно. Сам бы к тебе жить пришёл...

Конец мая выдался невыносимо жарким. Асфальт на улицах плавился, а в дворах буйно кипела сирень. Евгений купил билет и присел на скамейку в ожидании электрички, наблюдая, как жара, словно кукольник со скверным вкусом, нарядила всех женщин города в нелепые наряды, лишь подчеркивающие лишний зимний «жирок». Вся эта разномастная толпа с баулами и рюкзаками устремилась за город. Когда подошла электричка, Евгений втиснулся в переполненный вагон. Стоя у окна, он перебирал в мыслях последние приготовления к долгожданному путешествию...

**Таёжный плен** Тайга непредсказуема, как и сама жизнь. То она бьёт в лицо ледяным ветром, царапает колючими лапами, душит снегами, то вдруг разольётся теплом, заиграет солнцем в кронах вековых сосен — и на душе становится светло. Но это лишь миг удачи, короткое счастье. А потом снова зимнее безмолвие, в котором так легко пропасть. Ивану было чуть за тридцать, а жизнь уже успела и погреть, и больно ударить. В пять лет он стал круглым сиротой. Маленький детский ум ещё не понимал потери, но сердце сжималось, выжимая слёзы...