Чистильщик

Мы шли весь день — от рассвета до самого заката, пересекали поля и рощи. Прадед не говорил прямо, куда именно ведёт меня, но шагал уверенно, будто дорога сама открывалась ему. Я же с каждой верстой чувствовал, как силы покидают меня. К вечеру ноги налились свинцом, дыхание сбивалось, и я плёлся всё медленнее, едва поспевая за стариком. Прадед, в отличие от меня, будто вовсе не уставал. Его шаг был таким же ровным, как утром, спина прямая, взгляд устремлён вперёд. Я плёлся позади, ощущая себя дохлой клячей рядом с боевым жеребцом...

Костёр потрескивал. Я ловил взглядом, как тлеет смола в трещинах поленьев, и пытался не думать. Но это «не думать» не получалось. Казалось, мысли только и ждали, чтобы вырваться. Передо мной сидит мой прадед. Тот, который покинул семью и как оказалось не просто так. — Маркел, — сказал старик так тихо, что я не сразу понял, что это мне. — Мы сейчас на перекрёстке. И время ещё позволяет выбрать, куда идти. — Вы о чём? — спросил я, хотя внутри уже начинало холодеть. Он перевёл взгляд на огонь, будто не хотел прожечь меня глазами...

Безжизненное тело Витьки, обмякшее, аккуратно уложили в багажник старой «шестёрки» — той самой, на которой компания приехала на речку с намерением устроить беззаботный день отдыха. Никто из присутствующих, включая меня, даже не предполагал, что этот потрёпанный временем и ржавчиной автомобиль, на короткое время превратится в катафалк — в последний экипаж, что повезёт Витьку домой. Когда машина тронулась и, изрыгая сизый дым из глушителя, поползла по пыльной дороге в сторону деревни, я остался на...

Я шёл домой без сил. Без эмоций. Пустой. Амулет — треснут. Сергей — исчез. Выкоть всё ещё бродит по деревне. А я… Я, чёрт возьми, всё ещё жив. Жив — и полностью беспомощен. Я не смотрел по сторонам. Потрясение выжгло из меня остатки страха. Даже если бы сейчас на меня снова выскочило это чудовище — я бы не стал бежать. Я бы просто стоял. Принимал последствия. Я уже прощался с жизнью раньше — и теперь смерть перестала быть чем-то пугающим. Она стала… тишиной. Утешением. Я плёлся по дороге, не разбирая, куда ведут ноги...

Солнце только-только поднялось из-за горизонта. В такую рань в доме ещё все спали, даже Андрей, который обычно вставал на работу первым. Сергей стоял у кровати, его силуэт дрожал, как пламя свечи на сквозняке. Он был явно встревожен — настолько, что даже мне, едва проснувшемуся, сразу стало ясно: новость, с которой он пришёл, не из тех, что можно отложить на потом. Мне понадобилось несколько долгих минут, чтобы прийти в себя, понять, что я больше не в роще, что лес с костром был всего лишь сном, что передо мной — мой брат, а не тёплый закатный мираж...

Время шло своим странным, теперь уже почти нереальным чередом. Я привыкал к новым правилам жизни, которые раньше казались бы безумием. Мы с Сергеем часто беседовали — теперь эти разговоры стали для меня чем-то вроде дыхания, необходимым ритуалом. Он быстро учился. Зыбун напитывал его знаниями о Нави, учил различать шорохи, тени и скрытые голоса этого потустороннего мира. И я искренне гордился братом: несмотря на свои семнадцать, он держался с такой стойкостью и зрелостью, о которых многие взрослые могли только мечтать...

После разговора с бабушкой, я понял: мир гораздо сложнее и глубже, чем мы привыкли думать. Неожиданно во мне закралось дерзкое предположение — что если прадед вовсе не умер тогда, когда его хоронили всей деревней? Может быть, он оставил после себя что-то большее. Что-то, что поможет мне понять этот мир, вернуть Сергея. Я пошел в свою комнату, закрыл за собой дверь и сел на то же место, где впервые услышал голос брата. В комнате повисла вязкая тишина. Я держал амулет в руке, сжимал его так крепко...

Прошло пару недель. Жизнь вошла в свою странную, перекошенную норму. Взаимодействия с Навью стали редкими, почти эпизодическими — как сны, которые еле помнишь наутро. Сергей выходил на связь нечасто. Он адаптировался. Учился жить в той своей новой реальности, с её приглушённым светом и чуждыми законами. Он говорил, что понимает: если не примет её, не адаптируется — исчезнет. И я верил ему. В свои семнадцать он держался так, как не каждый взрослый смог бы. Я чувствовал не только боль от произошедшего, но и гордость — за то, кем он становится...

На следующее утро мы с Андреем пошли разбирать то, что осталось от бани. Почти всё дерево выгорело дотла. Мы методично расчищали обугленные обломки до самого фундамента. Осталась лишь бетонная платформа, на которой стояла печь, и сама печь — покорёженная, но упрямо державшаяся на месте, будто отказываясь исчезнуть вместе с остальным. Андрей будто оживился. В его движениях появилась прежняя энергия, знакомая мне по первым дням — та, что отличала его от замкнутого, потерянного человека, каким он стал после исчезновения Сергея...

После встречи с Зыбуном я вернулся домой. Вечер был глухим и тягучим, как ком в горле. Я не решился идти к ней сразу. Мысль о встрече с суккубом жгла, манила, но страх и тревога были сильнее. Внутри бурлила смесь вины, желания и ответственности — и всё это ломало меня на части. Весь следующий день я провёл дома, почти не выходя из спальни, где мы с Сергеем ночевали всё это время. На его кровати по-прежнему лежали футболка и наушники. Я не решался их трогать. Амулет не выпускал из рук. Он был лёгкий, почти невесомый, холодный...

Я сажусь рядом, огонь в печи потрескивает. — Она готова вернуть Сергея… за каплю моей крови, — говорю я. Зыбун медленно открывает один глаз. Второй вспыхивает, как раскалённая щель в горне печи. — Хм… каплю? — он облизывает лапу и неспешно проводит по усу. — Щедрая. Он замолкает, будто прислушивается к чему-то внутри самой печи. — Ты знаешь, что это значит? - произнес он. — Объясни, — прошу я. Голос чуть дрожит. Он поднимает голову, встает и проходит по печи, которая уже хорошо нагрелась, но он не показывает никаких признаков боли или ожогов...

Утром я был совсем не свой. Все было как во сне, как в тумане. Я совсем не спал - голова была перегружена мыслями. Я сидел на краю кровати, глядя в пол, и не мог понять, что со мной происходит. Поцелуй. Я всё ещё чувствовал его — на своей шее. Это было не просто физическое прикосновение. Что-то в этом миге зацепило меня глубже, чем я готов был признать. Мне казалось, что я хочу, чтобы она вернулась. Чтобы я её снова увидел. Я — этого хочу? Она Суккуб! Звучит же безумием. Но я не мог отмахнуться от этого ощущения...