Рассказы Беллы Эль

— Передай соль, — буднично попросил Олег, макая пельмень в сметану. — И, кстати, чтоб ты не удивлялась, если квитанции придут на другое имя... Я квартиру на маму переоформил. Вчера дарственную подписал. За окном хлюпала ноябрьская слякоть. Темнело теперь рано, в четыре часа город уже тонул в серой, промозглой мути. На кухне гудела стиральная машина — отжим пошел на последние минуты. Я замерла с солонкой в руке. Соль сыпалась на скатерть мелкой белой крупой. — Что ты сделал? — голос сел, будто я простудилась...

— Твоя дочь на Новый год к бабушке поедет! Место нужно для гостей! — заявила свекровь, даже не оторвавшись от кроссворда. Карандаш в её руке завис над словом из пяти букв. Я замерла с мокрой тарелкой в руках. Пена медленно сползала по фаянсу, капая в раковину. Кап. Кап. Единственный звук на кухне, кроме тяжелого дыхания Галины Петровны. — К какой бабушке? — переспросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — К моей маме? В Рязань? За триста километров? — Ну а к кому же? Не к соседям же, — она наконец подняла на меня глаза...

Вот история, основанная на заданном конфликте, с глубокой проработкой психологических слоев и неожиданной развязкой. *** — Ты чего застыла? Суп стынет. Недосолила, что ли, опять? — Валера постучал ложкой по краю тарелки. Звук вышел противный, требовательный. Как дятел по виску. Я смотрела в окно. Там, за двойным стеклом, ноябрь жрал город. Серая хмарь, мокрый асфальт, люди-тени, бегущие от подъезда к автобусу. В квартире было зябко — батареи едва теплились, ЖКХ, как всегда, экономило на нас, живущих на первом этаже...

— Где документы на квартиру, Лен? — голос Игоря звучал неестественно высоко, срываясь на фальцет. Он метался по кухне, хватая то сахарницу, то полотенце. — Ты говорила, они в папке. В синей. Я стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Ноябрь в этом году выдался паршивый. Внизу, под фонарём, месиво из грязи и первого снега. Слякоть. Машины ползли, разбрызгивая черную жижу. — Игорь, зачем тебе документы в десять вечера? Загс завтра в одиннадцать. Паспорта на тумбочке. Он замер. Спина напряглась, плечи поднялись к ушам...

— Майонеза мало. Сухой будет, как и в прошлый раз. Ты меня вообще слышишь, Лена? Голос Галины Петровны, скрипучий, как несмазанная петля, сверлил затылок. Лена не обернулась. Она резала ветчину. Тонко. Прозрачно. Так, как любила свекровь. Нож ходил ходуном — руки дрожали от напряжения, которое копилось в плечах с самого утра. — Слышу, Галина Петровна. Добавила я майонез. Пропитается. За окном уже сгущалась сизая ноябрьская темень, хотя на часах едва перевалило за четыре. Промозглый холод просачивался...

— Бахилы наденьте, женщина! Ну куда по мытому? — гаркнула санитарка, возя серой тряпкой по кафелю. Лена вздрогнула, едва не выронив тяжелый пакет с термосами. — Извините, задумалась. — Задумалась она. Тут думать не надо, тут чистоту соблюдать надо. Ноябрь на дворе, грязищи натащили... Лена послушно натянула синие шуршащие чехлы на сапоги. Руки дрожали. Не от холода — хотя на улице и правда было мерзко: мокрый снег вперемешку с дождем, тот самый промозглый московский ноябрь, когда темнеет уже в четыре, а ветер пробирает до костей даже через пуховик...

— Ты опять купила эти сосиски? Я же просила брать «Детские», в них хотя бы бумаги меньше, — голос свекрови доносился из кухни, перекрывая шум льющейся воды. Я замерла в коридоре, не расстегивая сапог. Ноябрьская слякоть хлюпала под подошвой, на коврике расплывалась грязная лужа. Спина ныла после десяти часов в офисе, а в пакете, врезавшемся в пальцы, предательски звякнула бутылка вина — единственное лекарство, которое я себе прописала на этот вечер. — Галина Петровна, это и есть «Детские», просто упаковка сменилась, — крикнула я, стягивая мокрый шарф...

— Новый год отметишь с детьми дома! А я с коллегами на корпоратив! — Игорь бросил это через плечо, завязывая шнурки. Слова повисли в прихожей, тяжелые и липкие, как мокрый снег за окном. Лена замерла с половником в руке. На кухне шкварчала зажарка для борща, в детской близнецы делили планшет — визг стоял такой, что закладывало уши. — В смысле? — переспросила она тихо. — Тридцать первого? Игорь, мы же договаривались. К маме хотели, или... — Переиграли всё, — он выпрямился, одернул куртку. Взгляд бегал...

– И долго ты будешь ложкой стучать? У меня от этого звона мигрень начинается. Галина Петровна демонстративно прижала ко лбу холодное полотенце. Я замерла. Сахар в чашке еще не растворился, крупинки скребли по дну. За окном висело низкое, тяжелое ноябрьское небо – серое, как нестиранная больничная простыня. – Извините, – я отложила ложку. – Просто пытаюсь проснуться. – Проснуться она пытается... – свекровь тяжело вздохнула, будто перетаскивала мешок с цементом. – А вот нам с Олегом не до сна. Мы всё думаем, как жизнь устраивать...

— А куда я, по-твоему, Витьку дену? На улицу? — Отец стукнул чашкой о блюдце. Звон вышел противный, дребезжащий. — Он мужчина. Ему семью кормить. А ты баба. Пристроишься. Марина смотрела, как по клеёнке расползается бурая лужица выплеснувшегося чая. Остывший, давно не вкусный чай. Такой же, как этот разговор. — Пап, у Вити семьи нет. И не было никогда. А «пристраиваюсь» я уже двадцать лет. На двух работах. — Будет! — отрезал отец. Брови у него кустистые, седые, нависли над глазами, как снежные шапки...

— А ты не перебивай! Я уже всё решил. План — бомба. Игорь с шумом втянул в себя остатки чая, стукнул кружкой о стол. На клеёнке осталось мокрое пятно. Он всегда так делал — метил территорию. Крошками, каплями, громким голосом. — Квартиру мы продадим! — заявил он, глядя не на меня, а куда-то сквозь кухонный шкаф, в свои сияющие перспективы. — Трешку в центре сейчас с руками оторвут. Денег — вагон будет. Мне и маме на две студии хватит! В новостройке, где-нибудь в Новой Москве. Ей воздух нужен, старость всё-таки...

— Это не ребенок. Это — приговор, — Андрей швырнул снимок УЗИ на кухонный стол. Глянцевая бумажка проехала по клеенке и замерла у сахарницы. Я молча помешивала ложкой в чашке. Чай давно остыл, сверху подернулся противной матовой пленкой. — У тебя уже есть дочь! Хватит! Мне нужен сын! — его голос сорвался на визг, несвойственный обычно сдержанному мужчине. — Ты понимаешь, что ты наделала? — Я? — я наконец подняла глаза. — Андрей, это генетика. Хромосомы мужчины. Ты же биолог по первому образованию, не позорься...