Детство у бабушки.

— Так будет правильно, — произнесла Марина Ивановна, аккуратно сложив лист в папку. Голос звучал спокойно, почти буднично, но от него Наталье будто мороз прошёл по коже. — Правильно? — переспросил Алексей, хмыкнув. — Отдать квартиру чужому человеку — это, по-твоему, правильно? — Не чужому, а моей племяннице, — уточнила мать, не поднимая глаз. — Ане. Дочери Татьяны. В комнате стало тихо. Тишина была вязкая, будто между ними натянулась невидимая верёвка. На столе — чашки с остывшим чаем, вазочка с засохшими яблоками и тот самый лист — официальный, с печатью и подписью нотариуса...

— А ты вообще понимаешь, что сделала? — голос Сергея дрожал, не от злости даже, а от усталости, той, что накапливается месяцами и вырывается в самый обычный вечер. Марина стояла у окна, скрестив руки на груди. Вечерний свет пробивался через жалюзи полосами, пересекал кухонный стол, на котором остывал ужин — картошка, котлеты, салат из капусты. Всё, как всегда. Только разговор этот — не как всегда. — Что именно? — спросила она тихо, не оборачиваясь. — Что сняла с накопительного счёта сто тысяч, — Сергей бросил это коротко, как нож...

На кухне стояла тишина. Та самая, глухая и вязкая, от которой звенит в ушах. На столе — три пустые кружки, тарелка с остывшей гречкой, телефон с экраном, погасшим после десятка непрочитанных сообщений. Ирина сидела на краю табурета, скрестив руки на груди, и смотрела в окно. Декабрь только вступал в свои права — первые сугробы лежали у подъезда, дворники бодро махали лопатами, а у соседей через стенку уже звучали новогодние песни. Но внутри у неё было не празднично. Совсем наоборот. — Ты опять ей перевёл? — тихо спросила она, не оборачиваясь...

— Так, Анька, может, ты хоть в выходной не будешь греметь своими кастрюлями? — крикнула из гостиной Наталья Сергеевна таким тоном, будто я не сковородку на плиту поставила, а гранату выдернула. Я выдохнула, поставила половник и посчитала до трёх. «С утра рано — скандал, классика жанра», — мелькнуло в голове. Хотелось ответить что-то вроде: а чего ж вы, Наталья Сергеевна, тогда по утрам лазите в мой холодильник, если вам шум мешает? Но я сдержалась. Сколько себя помню — всё время сдерживаюсь. — Мне на работу через час, — спокойно сказала я, хотя внутри уже клокотало...

— А я не понимаю, Серёжа, ты вообще мужик или кто? — голос Ирины звенел от злости, будто струна на пределе. — Опять начинается, — отмахнулся Сергей, не глядя. — Я с работы только пришёл, дай хоть поесть спокойно. — Поесть? — фыркнула она. — Ты бы лучше объяснил, почему твоя мать мне звонит и спрашивает, когда я «передумаю насчёт квартиры». Сергей тяжело выдохнул, поставил вилку на стол. — Может, не стоит устраивать допрос? — Стоит, — жёстко ответила Ирина. — Потому что это уже не разговоры. Это давление...

— Так вот ты как, Игорёк… — тихо, но с таким холодом, что мурашки пошли по коже, сказала Алина. — Значит, на твою мать квартиру будем оформлять? Сидели они тогда на кухне, уже вечер был, за окном октябрьский дождь стучал по подоконнику. Капли стекали по стеклу, как слёзы, будто сама погода знала, что разговор пойдёт не добрый. Алина перед собой кружку с остывшим чаем вертела, пальцем по ободку водила, будто в нём могла найти ответ. А Игорь сидел напротив, нахмуренный, щека подрагивает, видно, на спор идёт...

— Миша, скажи своей маме, чтобы перестала лазить по моим вещам! — я стояла посреди комнаты, держа в руках свой свитер, сложенный так, будто его катком проехали. — Я что, преступница, чтобы у меня шмотки проверять? — Да кто в твои тряпки лезет? — из кухни раздалось возмущённое. Голос Тамары Васильевны звучал, как всегда, уверенно и с вызовом. — Я порядок наводила, между прочим. В доме давно надо было разгрести этот хлам! — Порядок? — я едва не рассмеялась. — Это ты называешь порядком? Ты моё бельё...

— Да я не понимаю, Агата, ты чего на меня злишься? — Федя почесал затылок, будто надеялся, что там найдётся ответ. — Я не злюсь, — холодно сказала она. — Я просто пытаюсь понять: почему твоя мать уже третий день живёт у нас, а я об этом узнаю от соседки? С кухни пахло подгоревшей яичницей. Валентина Петровна, не торопясь, перевернула омлет, громко скрипя лопаткой по сковородке, и, не оборачиваясь, произнесла: — А что такого? Я же мать. Мне что, у собственного сына ночевать нельзя? — Ночевать — можно, — отрезала Агата, — а вот переезжать без спроса — нельзя...

— Дай ключи, — голос Татьяны Сергеевны звенел, как старое ведро, ударившееся об камень. — Мне надо иметь возможность заходить, когда нужно. Это ведь и мой дом тоже. Полина даже не сразу поняла, что происходит. Стояла в прихожей, с пакетом в руке — молоко, хлеб, салфетки — всё звякнуло, когда она замерла. — С чего это вдруг «твой»? — голос у неё был спокойный, но пальцы побелели, будто костяшки стали льдом. — Квартира оформлена на меня. Я плачу ипотеку. Ты здесь — гостья. — Гостья? — свекровь поджала губы, словно лимон укусила...

— Так и живёте тут, значит, как бояре? — сказала Алина, глядя вокруг, словно попала в музей, где пыль трёх поколений. — А мой сын, между прочим, по углам ютится. Ребёнку уже пять лет, а у него даже стола собственного нет. Нина Павловна стояла у плиты, держа полотенце, и чувствовала, как руки у неё дрожат. Вот ведь, с чего началось утро. Только собралась тесто на оладьи поставить — звонок, дверь открыла, а там эта. С неба свалилась, вся блестящая, с маникюром, духами, как из рекламы. И сразу в бой — не здрасте тебе, не как здоровье, а прямо в лоб...

— Не позорь меня перед людьми, Надя, слышишь? — голос Дмитрия звенел в тишине кухни, как ложка о гранёный стакан. — Сестра приедет, а ты лежишь тут, как будто тебе всё равно. Надежда медленно повернула голову к нему. Голос у неё был сиплый, словно по горлу прошёлся наждачкой. — Дим, я три дня не встаю. У меня сил нет даже зубы почистить, — выдохнула она. — Может, давай закажем что-нибудь? Алле-то не всё равно, где поесть... — Закажем! — он перекосился, будто услышал ругательство. — Деньги, по-твоему,...

— Я тебе что-то не расслышала, Игорь, — сказала я тихо, глядя на мутное окно, за которым октябрь лил мелкий противный дождь. — Повтори, пожалуйста. — А чего тут повторять? — он даже не повернулся. — Мама хочет домик под Подольском. С участком, чтоб воздух, чтоб покой. А ты у нас человек не бедный — квартира есть, вот и решим вопрос по-семейному. Я обернулась. Он сидел на диване, как у себя на троне. Футболка заляпана соусом, пузо наружу, в руках телефон — листает, щёлкает, ухмыляется. И говорит это всё таким тоном, будто мы обсуждаем, какую колбасу к ужину взять, а не мою жизнь...