Алексей Андров|Писатель

— В таком случае я не выйду отсюда... Слова, прозвучавшие тихо, но четко услышанные в каменной тишине камеры, повисли в воздухе. Брат Симонас замер с полуоткрытым ртом, будто услышал кощунственную тираду на непонятном языке. Посол де Блуа, человек, привыкший, что слова имеют цену и вес, лишь медленно поднял бровь, рассматривая узницу как внезапно заговоривший неисправный механизм. Диогу, который по достоинству мог оценить такой поступок девушки, все же побледнел. В его глазах промелькнуло не раздражение, а стремительная, холодная вспышка расчета...

Войдя в кабинет архиепископа, брат Симонас первым делом поправил свою сутану — просто чтобы чем-то занять руки. В пространстве помещения доминировало не распятие — внимание привлекала большая, натянутая на деревянную раму схема епархий Португалии. Тонкие красные линии пунктиром расходились от Лиссабона к Браге, Коимбре, Эворе, как кровеносные сосуды духовной власти. Темная ткань сутаны облегала фигуру архиепископа гладкими, недвижимыми плоскостями, словно отлитая из одной массы, без намёка на случайную складку или приставшую пыль...

В канцелярии Трибунала царил безупречный порядок — тот, что подчинялся строгой внутренней логике, недоступной постороннему взгляду. На деревянных столах лежали стопки дел, перевязанные шнурами разного цвета: красные для не рассмотренных, коричневые для текущих, серые для приостановленных. Вдоль стен высились стеллажи с реестрами, корешки которых несли не названия, а лаконичные, выцветшие от времени пометки: «Ересь в Эвора. 1489». «Ведовство в Алгарве. 1492». Брат Симонас сидел в своём углу, отгороженный от остального зала высоким стеллажом с бланками и формулярами...

Кабинет отца Эштевана был аскетичен, как келья, но в нём чувствовалась не молитвенная сосредоточенность, а напряжённая, почти осязаемая энергия невысказанной ярости. Брат Симонас, человек с бесцветным лицом и аккуратной бородкой, сидел на краю стула, его пальцы нервно перебирали край сутаны¹. Он крайне не любил эти внезапные вызовы вышестоящего начальства. Они нарушали установленный порядок, а беспорядок был ему отвратителен. — Вы желали меня видеть, отец Эштеван? — начал он, едва дверь закрылась...

Кабинет архиепископа являл собой образец строгой церковной эстетики, где всё было подчинено порядку и созерцанию. Свет проникал из высоких окон, забранных тканевыми переплетами, на каменные стены, смягченные лишь темными деревянными панелями. Вся обстановка состояла из массивного стола и нескольких жестких кресел для посетителей. Ничто не отвлекало от главного — большого распятия на стене и стоявшего в углу аналоя с раскрытым миссалом¹. Его Преосвященство дон Жорже да Кошта восседал за письменным столом, разбирая бумаги...