Андрей Дао

Вхожу в комнату бережно, крадучись, будто переступая невидимую черту, за которой властвуют иные законы. На широкой кровати, под теплой ладонью одеяла, лежат они, двое — Катюнечка и Ванюнечка, слившиеся в один тёплый, дышащий сонным покоем комочек. Мелкий, прильнув щекой к груди, уже отплывает в свои младенческие дали, а ее рука, мерно поглаживая его по спинке, одновременно есть и парус, и якорь. Я же, пришелец из мира непрекращающихся задач и умственных бурь, опускаюсь в кресло стражником их ложа, чувствую, как весь этот дневной шум тонет в великой тишине, что источают эти двое...

Когда-нибудь, когда жизнь набьет тебе шишек, и ты поймешь цену тихой жертвы, надеюсь, что вспомнишь, и перечитаешь эти строки. В этом маленьком послании, я хочу рассказать тебе о настоящем чуде. О женщине, которая стала твоей первой вселенной. Она отдала тебе свое тело. Не метафорически — физически, до последней клетки. Её грудь, распухшая от молока, болела так, что слёзы текли ручьями, но она, скрипя зубами от невыносимой боли, снова и снова прикладывала тебя к себе. Ты сосал её жизнь буквально...

Бог подумал. Ещё не сказал — помыслил. И этого хватило. Хватило сполна. Не было ни времени, ни пространства — лишь безжизненная пустота, шёлковая и бездонная, совершенный ноль бытия, где даже понятие «ничто» теряло смысл. В этой бездне, тяжелее свинца и горячее ядра звезды, зародилась Мысль. Не искра — целая вселенная, сжатая в точку, чудовищный сгусток чистого «Я», не имеющий выхода, не имеющий формы, ничего, кроме собственного, невыносимого существования. Она вздулась в первозданной пустоте, как раковая опухоль на теле небытия...

Руки. Эти руки, похожие на иссушенные корни древнего дерева, дрожат не от слабости — от немыслимой нежности. Девяносто с лишним лет. Девяносто весен, зим, осеней, лет. Девяносто раз земля совершала свой неторопливый круг вокруг солнца, пока она ждала. Ждала этого мгновения. Младенец. Крошечный комочек тепла и доверия, завернутый в пеленку, что кажется ей теперь саваном собственной уходящей плоти. Беспечный и узнающий этот мир. Он доверчив. Он спит. Или просто смотрит в никуда своими поглощающими мироздание глазами — глазами, которые видят лишь свет, тень и смутные очертания любви...

Конечно-конечно. Точно знаю, что лет через несколько, ты научишься говорить. Сперва наверное "мама", потом что нить матершинное ( с такими то предками), и уж конечно не применёшь на этом фоне задать самый сакраментальный вопрос. Точно знаю, когда-нибудь ты меня об этом спросишь. Ну или маму. Надеюсь, что если это будет мама, то я окажусь рядом что бы поправить её. Или дополнить. Хотя, маму твою поправлять, как и дополнять, дело не особо безопасное. Я ж не смогу без своих пахабных шуточек-прибауточек, а там и до подзатыльника недалеко...