Alex_Afa_travels

Тяжелый рюкзак сорвался с плеч и рухнул на пол. Я замер в нерешительности: благоговение, что окутало меня с момента, как я переступил через порог, не позволяло прислонить покрытый дорожной пылью мешок к искусной резьбе и изящным росписям, покрывающим стены от пола до потолка. Морщинистая рука старика махнула одобрительно. Запыленная ткань рюкзака мягко коснулась бордовой краски. Повинуясь следующему жесту, я присел на краешек стула поближе к натопленной печи - в просторной зале с недосягаемыми потолками было не по-домашнему холодно...

- Açık?  Читаю вслух табличку на открытой двери.  - Açık, açık, - утвердительно кивают седые мужчины в белых халатах. Один возле входа на стуле, сухие руки широко раскинуты перед вытянутым лицом, тонкие пальцы растягивают края газеты, серые глаза за очками заняты последними новостями. Второй с улыбкой под мохнатыми усами на круглом лице резво стрижет пухлыми пушистыми руками серые волосы вокруг лысого затылка. Владелец затылка приветливо улыбается в зеркале.  - Şimde? Добавляю второе заготовленное турецкое слово...

Песчаная тропинка среди низких развесистых кустов. Ветки свекольного цвета, гладкие со складками на изломах, словно кожа на худых руках, на конце раскрытая ладонь длинных тонких стеблей с зелёными ногтями-листьями. Тянутся к небу многопалые жилистые руки - бурыми ладонями пустыня закрывает выжженное лицо от жестокого солнца. Еще один шаг и из-под рыжего, ржавого камня появляется белый, меловой. Кусты редеют, тропа ширится. Я ускоряю шаг, пока не упираюсь в насыпь из песка, щебня и цветных валунов...

Замерзшие псы лают на назойливых ворон. Наглые птицы не бояться собак, дерзко подскакивают, пытаются клюнуть серый мех, но разлетаются, когда я прохожу мимо. Черные крылья еще долго видны, в белой пустыне не скрыться. Собаки тоже отбегают, настороженно оглядываются. Видимо не часто здесь проходят люди. Лапы не оставляют следов на обледеневшем снегу, куда бежит стая по бесконечному белому полю?  Ленивый художник одним росчерком наметил склоны...

Прохладная звездная ночь. Едва различимы силуэты гор. Черные кроны сосен молчат. Тихо, темно. Вдруг кто-то хватает тяжёлый молот и остервенело колотит по звонкой тарелке. Эхо уносить к темным вершинам острый лязг. Кузнец устал и теперь глухо сердито рычит. В его печи вспыхивает огонь. Пламя разгорается, выпрыгивает из-за испуганных стволов, бежит ко мне, освещая забытую во тьме дорогу. Я не схожу с пути ночного пожара. Беспокойный огонь разделяется на нервные желтые круги фар. Измученный джип останавливается возле меня, устало сопит...

Море утром синее и холодное. В сонных, вялых волнах зябнет ранняя лодка. Утренние лучи греют нос, на борту пусто, экипаж спит. Спит красный флаг прижавшись к шесту. Под лодкой захлёбывается в волнах еще одна. Цепляется за подругу на плаву, не хочет нырять в холодную воду.  Под тяжелыми ветками уставших сосен я жду, когда неспешное солнце взберется на темный склон, выглянет из-за пышных крон, пригрозит засидевшемся теням, теплым взглядом согреет берег, море. Теплая вода светлеет, пробудившись растут...

Четыре шоссе режут побережье Средиземного моря. Гул колес заглушает шелест волн, прибой рокочет моторами, чайки визжат сиренами суетливых водителей. Широкие шумные автобаны теснят дома, под напором высотки тянутся к небу, дальше от выхлопных газов и встревоженной пыли. На узких ломанных улочках в тени домов прохладно, тихо и пусто. Жители высоток заполняют широкие тротуары вдоль гремящих магистралей. Дети без опаски играю с мячом, гоняют голубей, мамочки в никабах безмятежно катают малышей в колясках...

- Не пойму: это все еще Ханой? Пригород? Или уже новая деревня? Город? Ответа не было. Мой спутник был растерян не меньше меня, может, даже напуган неожиданным напором азиатской жизни. Или мой ненужный вопрос задохнулся в вибрирующем гуле сотен колес, испуганный надрывным воплем моторов. В носу свербило от пыли, драло в горле от черных выхлопов мопедов. Справа - друг друга обгоняли тысячи мотобайков всех цветов и моделей. Им не хватало дороги, нам не хватало обочины. Слева поджимали, толкались...

- Теперь наш гость Александр скажет пару слов!  Улица перед сценой зашумела, спины зрителей задрожали, затылки закивали и вдруг обернулись, плечи расступились, руки усердно хлопали. Я стоял среди толпы и не понимал зачем меня зовут и что я могу сказать. Шагнул к сцене, аплодисменты было стихли, но с новым шагом толпа взорвалась, притихла и вновь самозабвенно принялась хлестать ладонями.  Я открыл глаза. Дождь щёлкал по натянутому, как барабан, тенту.  Толпа исчезла, не нужно идти на сцену. Вообще нет нужды вылезать из палатки в такую погоду...

Рюкзак рванул вниз. Привязанная к нему веревка зашипела в руках и порезала перчатку. Я схватил извивающуюся петлю и меня дёрнуло следом за рюкзаком. Его вовремя остановил камень и я удержался на месте. Теперь моя очередь. Не рухнуть бы, как и рюкзак. Начал неуклюже карабкаться по крутому склону, держался за редкую траву. Ноги вдруг срывались, роняя вниз камни. Я замирал, смотрел, как они скакали по склону, гремя эхом по глухой долине, беззвучно исчезали за обрывом. Трижды примерялся к каждому шагу, часто останавливался успокоить дрожь в руках, вздохнуть сдавленной грудью...

Из своей пещеры я вижу берег - край моего острова. Дальше, выше пальм и высоких отелей океан закрывает половину неба. Не далеко над берегом нависает темная туча соседнего острова. На рассвете он теряется в блеске волн, в закате чернеет четкий силуэт, вырезанный в оранжевом небе. В ясный день я долго разглядываю изломанные покатые бока, белые точки домов, едва уловимое движение на дорогах. В плохую погоду остров, такой близкий, исчезает в мореной синеве неба, смешанного с океаном. Ночью на невидимом берегу дрожат далекие огни, не дают забыть о близкой земле...

Гладкие холмы, редкие деревья, красные домики - древняя Упсала - теперь простая шведская деревенька. Местами, в пустом поле, перед одиноким холмом, видны белые широкие таблички на ножках. Они рассказывают о былом величии места священного для преков нынешних фермеров. Возможно в этот овраг под милым мостиком древние язычики сбрасывали трупы принесенных в жертву Одину людей. На стриженном газоне жгли костры, гремели барабаны, восхваляли Тора пьяные песни...