— Да не в этом дело, Ваня! — Мария вцепилась в кружку, будто пытаясь выжать из неё хоть каплю утешения. — Я просто хочу, чтобы ты хоть раз сказал: «Да, Маш, это несправедливо». Чтобы ты увидел мою боль, а не твердил про Антона.
Иван медленно поднял взгляд от телефона. Лицо его было непроницаемым, словно каменная маска, лишь едва заметное подрагивание брови выдавало внутреннюю борьбу.
— Ну, а что я должен сказать? — прозвучал усталый, вымученный ответ, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом. — Работа — она такая… У всех бывают промахи. У тебя, у меня, у Антона.
— Не путай, — Мария сжала губы в тонкую линию. — У Антона ошибки — это уже образ жизни, закономерность. А у меня — случайность, понимаешь? Случайность!
Иван лишь фыркнул в ответ, отмахиваясь от её слов.
— Опять ты за него взялась…
— Да потому что ты сам не можешь ни одной фразы сказать, не упомянув его! — взорвалась Мария, и в голосе её слышалось отчаяние. — Я с работы прихожу, выжатая, как лимон, а ты мне про Антона! Про его вечные беды, про его «снова не повезло»…
— Не «снова не повезло», а «опять не устроился». Там фирма развалилась, я же тебе рассказывал!
Мария откинулась на спинку стула, ощущая, как усталость сковывает её тело. За окном ноябрь дышал промозглым холодом, и тёмный, слякотный московский пейзаж лишь усиливал её тоску. Мелкий дождь монотонно барабанил по подоконнику, словно оплакивая её разбитые надежды.
— Да-да, конечно, фирма развалилась, — тихо произнесла она, и в голосе её звучала горечь разочарования. — А кто виноват, что ему уже под тридцать, а он всё никак не найдёт себя? И что, пока он ищет, мы с тобой должны его содержать? Неужели ты не видишь, как это несправедливо?
Иван скривился, словно от зубной боли.
— Никто никого не содержит. Просто иногда нужно помочь. Родные же люди.
Мария шумно выдохнула, словно пытаясь сбросить с плеч непосильную ношу. Поднялась и подошла к окну. В мутном стекле отразилось её измученное лицо, с поблекшими глазами, в которых больше не было искры, тех самых «самых живых на свете», как когда-то говорил Иван.
— Помочь… — эхом повторила она, и в этом слове звучала неприкрытая ирония. — Скажи честно, если бы у нас завтра сгорели все сбережения, твоя мама бы нам помогла?
Иван молчал, избегая её взгляда, лишь нервно потёр виски.
— Не начинай, Маш.
— Нет, ты ответь! — резко повернулась она к нему, и в глазах её застыл вызов. — Помогла бы?
— Я не знаю! — вырвалось у него, словно признание.
— Вот и я не знаю, — спокойно, но с болью в голосе произнесла Мария. — Потому что я видела, как она на меня смотрит, когда мы к вам приезжаем. Как будто я сижу у вас на шее…
Иван резко встал, с силой отодвинул стул и подошёл к мойке. Включил воду. Этот жест был его привычным спасением, его тихой гаванью. Каждый раз, когда разговор заходил в тупик, он начинал мыть кружки, словно надеясь смыть с них все невысказанные обиды.
— Мама просто переживает за Антона. Он младший.
Мария горько усмехнулась.
— Ему двадцать восемь, Вань. Младший — это когда ребёнок с портфелем в школу идёт, а не когда здоровый мужик просит у родителей на пиво.
— Ты не понимаешь, у него сейчас тяжёлый период.
— Да у него вся жизнь — один сплошной «тяжёлый период»! Неужели ты не видишь, что он просто пользуется вашей добротой?
В комнате повисла густая, почти осязаемая тишина. Лишь мерное капанье воды из-под крана нарушало её, напоминая о неумолимом ходе времени.
Через несколько долгих, мучительных минут Мария вернулась на своё место и сделала глоток остывшего кофе. Он был горьким и невкусным, но ей было всё равно.
— Знаешь, что самое ужасное? — тихо произнесла она, словно говоря сама с собой. — Я даже не злюсь уже… Просто устала. Устала тянуть всё на себе, устала чувствовать себя одинокой в нашей семье.
Иван не ответил. Он молча ушёл в комнату и с силой хлопнул дверью за собой, словно отгораживаясь от её боли.
Прошла неделя. Ничего не изменилось. Лишь ноябрь стал ещё холоднее, а в её душе образовалась зияющая пустота, которую ничто не могло заполнить.
В отчаянии Мария пошла к матери. Дом её был старым, панельным, пропахшим жареным луком и свежим постельным бельём. И прямо с порога её встретила новость, к которой она не была готова.
— Машенька, иди сюда, — позвала мать, держа в руках какие-то бумаги. Голос её звучал серьёзно и тревожно. — У нас с тобой серьёзный разговор.
Мария почувствовала, как в груди у неё похолодело. Когда мама так говорит, это никогда не предвещает ничего хорошего.
— Что случилось? — с тревогой в голосе спросила она.
Мать глубоко вздохнула, собираясь с духом.
— Бабушка оставила завещание.
Мария села в кресло, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Её… больше нет?
Мама молча кивнула, и слёзы сами собой брызнули из глаз Марии.
— Да. Неделю назад. Мы не хотели тебе сразу говорить, зная, как ты вымоталась на работе. Не хотели добавлять тебе боли.
Мария молча кивнула, ощущая, как в горле образовался болезненный ком. Её бабушка, та, что всегда пахла ванилью и пекла самые вкусные булочки с капустой, та, что всегда защищала её перед строгой матерью, ушла навсегда.
— Но ты послушай дальше, — продолжала мать, стараясь говорить спокойно. — Она оставила наследство. Квартиру — Диме, а тебе — деньги. И немалые.
Мария посмотрела на мать непонимающим взглядом.
— Деньги?
— Да. Семь миллионов рублей.
Ком в горле мгновенно рассыпался на мелкие осколки. Слёзы потекли ручьём, не переставая.
— Она… всё продумала, — тихо произнесла мать, и в голосе её слышалось восхищение мудростью ушедшей. — Говорила, что ты хозяйственная, что ты не растеряешь эти деньги. Что ты сумеешь ими правильно распорядиться.
Мария молчала, оглушенная услышанным, словно в уши ей залили воду.
Вечером она сидела на кровати в их тесной спальне, погруженная в свои мысли. Иван вернулся поздно, как всегда, усталый и раздражённый. Скинул куртку, машинально проверил телефон.
— Вань, — тихо начала она, не поднимая глаз, — у меня… новость.
— Что, опять проблемы на работе? Не трогай меня, я устал.
— Нет. Бабушка… умерла.
Он нахмурился, но ничего не сказал. Лишь молча кивнул в знак сочувствия.
— И… она оставила мне наследство. Семь миллионов.
И вот теперь он поднял на неё глаза. Вначале в них читалось изумление, затем – что-то похожее на лихорадочный восторг.
— Семь миллионов? Серьёзно? Маш, да это же… это просто невероятно! Это шанс вырваться из нищеты! Мы, наконец, сможем выбраться!
Она слабо улыбнулась, увидев его воодушевление — впервые за весь день.
— Да, я тоже так подумала. Можно купить свою квартиру. Нашу собственную.
— Конечно! Конечно… — возбуждённо заговорил Иван, словно боясь, что мысль ускользнёт от него. — Только нужно всё тщательно рассчитать. Может, маме немного помочь, у них там с ремонтом беда. И Антону бы на первое время…
Мария вскинула голову и пристально посмотрела на мужа. Радость мгновенно исчезла, словно кто-то выключил свет.
— Постой. Какие ещё «помочь»? Кому мы должны помочь?
— Ну, Маш, ты же сама всё понимаешь. Семья… Нужно держаться вместе, поддерживать друг друга.
— «Мы»? — Она резко поставила кружку на тумбочку, и костяшки её пальцев побелели от напряжения. — А я, значит, к «мы» не отношусь?
Иван заметно напрягся и отвёл взгляд.
— Не начинай, прошу тебя. Я просто говорю, что нужно подумать о всех.
— Вань, это мои деньги. Бабушка завещала их лично мне. Не вам, не нам, конкретно мне. Бабушка хотела, чтобы они помогли мне.
— Ну, не будь же такой эгоисткой! — выдохнул он с раздражением. — Мама с папой помогали нам, когда мы сюда переехали.
— Да, помогали. Дали старый диван и чайник, который еле греет! Это ты называешь помощью?
Он нахмурился и демонстративно отвернулся.
— Ну вот, опять началось…
— Да ничего не началось, — Мария поднялась с кровати и решительно направилась к двери. — Просто я устала всегда быть «на втором месте после твоей семьи».
Через пару дней наступило воскресенье. Семейный обед у свекрови. Стол ломился от яств, а громкие разговоры создавали привычный шум.
— Ой, Машенька, ты даже не представляешь, как мы все за тебя рады! — проворковала Галина Петровна, сияя фальшивой улыбкой. — Семь миллионов! Да это же, считай, подарок всей нашей большой семье! Божья помощь!
Мария едва не поперхнулась чаем от возмущения.
— Простите, что?
— Ну, как же! — Свекровь продолжала улыбаться так сладко, словно говорила о чём-то совершенно очевидном и само собой разумеющемся. — Вы же теперь сможете и Антону помочь, и себе квартирку купить, если что останется. Всё в семью, как говорится!
— Подождите секундочку, — попытался вмешаться Иван, предчувствуя неминуемый скандал. — Мам, может быть, не стоит сейчас об этом?
— Почему это не стоит? — не унималась Галина Петровна. — Семья – это единое целое. Помогать друг другу – наш святой долг.
Мария медленно перевела взгляд на мужа. Он молчал, виновато опустив глаза.
— Я правильно понимаю, — ледяным тоном произнесла она, стараясь сохранять спокойствие, — что вы тут все уже решили, как распорядиться моими деньгами? Причем, без моего ведома?
Свёкор с пренебрежением хмыкнул.
— Не твоими, а нашими, семейными. Мы же одна семья.
Сидящий рядом Антон состроил страдальческую мину и жалобно протянул:
— Да мне-то много и не нужно, — пробормотал он, косясь на Марию. — Просто чтобы свой угол был. Крыша над головой.
Мария почувствовала, как внутри неё поднимается волна – не просто злости, а отчаянного, яростного негодования.
— Свой угол, говоришь? — тихо повторила она, глядя Антону прямо в глаза. — А ты хоть раз в жизни пробовал работать, Антон?
Свекровь тут же возмущённо вспыхнула:
— Машенька! Это просто бестактно и очень грубо!
— А что, разве я сказала неправду? — Голос Марии задрожал от сдерживаемого гнева, но она не собиралась останавливаться. — Мы с Иваном пашем, как проклятые, живём в крошечной квартире, а вы хотите, чтобы я купила вашему сыну жильё? За счёт моей покойной бабушки?
— Не смей повышать голос на мать! — вмешался Иван, покраснев от злости. — Мама просто…
— Замолчи, прошу тебя, — оборвала его Мария, глядя на него с горечью и разочарованием. — Просто скажи мне честно: ты согласен с ними? Ты действительно считаешь, что я должна отдать деньги твоему брату?
Он замялся, избегая её взгляда.
— Ну… частично… В нём же семья!
— Всё с тобой предельно ясно. — Она резко встала из-за стола, толкнув стул, который с грохотом упал на пол. — Я всё поняла.
Свекровь демонстративно вздохнула.
— Ну и спасибо тебе, Машенька. Всё-таки молодёжь сейчас такая щедрая. Всегда готова помочь ближнему.
Мария молча схватила сумку и, не проронив больше ни слова, вылетела из кухни. В голове у неё гудело, словно в улье.
Поздний вечер. Они с Иваном снова вдвоем на кухне. Всё та же тусклая лампа освещает их лица, всё тот же шипящий чайник стоит на плите.
— Вань, скажи мне честно, — устало начала она, глядя в пустоту. — Ты действительно хочешь купить квартиру для Антона?
Иван равнодушно пожал плечами.
— Ну, хотя бы какую-нибудь небольшую студию. Он же ведь совсем без жилья.
— А мы, по-твоему, где живём? В роскошном замке? Хватит притворяться дурачком!
— Мы – вдвоём, молодые и здоровые. А он живёт с престарелыми родителями, им же тесно всем вместе, — ответил он, не понимая её обиды. — Ему нужна помощь.
— Да что ты заладил про это «тесно»? — Мария нервно рассмеялась, и в её смехе слышались истерические нотки. — А нам, значит, просторно в нашей каморке?
Он с силой стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули чашки.
— Хватит! Ты просто не понимаешь, что в семье всё должно быть общим! Равные права!
— Тогда пусть этот бездельник устроится на работу и сам заработает себе на квартиру!
— Да у него ни за что не получится, ты же знаешь. Не везет ему с работой!
— Да потому что вы ему не даёте ни малейшего шанса повзрослеть! Вы сами сделали из него инфантильного иждивенца!
Она резко встала из-за стола. Глаза её блестели, но не от злости, а от переполняющей её усталости и безысходности.
— Знаешь что, Вань, если ты так хочешь спасать своего драгоценного братика – пожалуйста. Спасай его сколько угодно. Только без меня.
Иван мгновенно поднялся со стула и шагнул к ней, преграждая путь к двери.
— Это ты куда собралась посреди ночи?
— Ухожу к маме. Мне нужно побыть одной, подумать.
— Сначала деньги отдай мне. Они по праву принадлежат семье.
Мария медленно посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, полным разочарования и горечи.
— Нет, — тихо, но твердо произнесла она. — Не отдам. И вовсе не потому, что я жадная. А потому что впервые в жизни я хочу сделать что-то только для себя. Я заслужила это.
Она решительно обошла его, схватила свою сумку и вышла из кухни, громко хлопнув дверью.
Марию разбудил безжалостный писк уведомления. Экран телефона в темноте ночи вспыхнул, высвечивая безликий текст с незнакомого номера:
«Ты решила разрушить всё, что у нас было? Вернись. Поговорим, как люди».
Долго, слишком долго, она вглядывалась в холодные пиксели, словно пытаясь разглядеть за ними хоть искру тепла. Потом, с глухим отчаянием внутри, коснулась кнопки «удалить».
Две недели утекло с тех пор сквозь пальцы, словно горькие слезы. Она нашла приют у матери, в ее тихой, всепонимающей радости от возвращения дочери. Мать не задавала вопросов, остерегаясь бередить рану, но в каждом взгляде читалось ожидание, надежда на то, что "всё устаканится".
Но нет. Не устаканится. Никогда больше.
Она сидела на кухне, сжимая в ладонях кружку обжигающего чая, и слушала заунывную песню ноябрьского ветра, гоняющего по двору последние, обреченные листья. Ноябрьские дни давили своей серостью, липкой моросью и беспросветностью. Но в душе Марии зарождалось странное, непривычное спокойствие.
Опустевшему дому без Ивана вдруг стало легче дышать. Тишина, которую он заполнил своим бесконечным потоком слов о брате, своим раздражающим писком уведомлений от свекрови, своим вечным недовольством, казалась теперь исцеляющей.
Ее мир сузился до этих четырех стен, кружки горячего чая и мыслей, в которых, вопреки всему, он всё еще жил, тенью сожаления и боли.
Вечером раздался звонок. Голос Ивана был натянутым, как струна.
– Мария, нам нужно поговорить.
– Зачем?
– Просто поговорить. Без взаимных обвинений и криков.
Она согласилась, скорее из вежливости, чем из надежды на примирение.
Они встретились в маленьком кафе, недалеко от ее прошлой жизни. Мария пришла раньше, окутанная тревогой, заказала латте, и заметила, как дрожит ее рука, когда ставила кружку на стол.
Иван опоздал на пятнадцать минут – его неизменная черта. Сел напротив, без приветствия. В его взгляде читалась усталость, но все та же самоуверенность человека, привыкшего к тому, что всё должно быть по его.
– Я не хочу, чтобы мы враждовали, – начал он, словно зачитывая заранее подготовленный текст. – Мы можем всё решить.
Мария едва заметно кивнула.
– Я тоже этого не хочу.
– Тогда давай так, – он сцепил руки на столе, как будто собирался заключать сделку. – Мы покупаем тебе квартиру. Трешку, как ты мечтала. Но… часть денег выделим Антону. Небольшую часть.
– Что значит «небольшую»?
– Полтора миллиона.
Мария чуть не рассмеялась в голос.
– Полтора миллиона? За что?
– Ну… ты же знаешь, ему сейчас нелегко. Ему нужна поддержка…
– Поддержка? – перебила она, впервые за долгое время почувствовав злость, поднимающуюся волной изнутри. – У него есть родители. У него есть руки и голова. Он просто не хочет ими пользоваться.
– Ты становишься жестокой, – тихо сказал Иван.
– А ты не замечаешь, как вас всех устраивает жить за чужой счет, прикрываясь жалостью?
Он резко отодвинул стул, и скрежет эхом пронесся по кафе.
– Ладно, не хочешь помогать – не надо. Но хотя бы объясни, почему ты просто ушла? Не поговорив, не объяснив?
Мария смотрела на него долго, вглядываясь в каждую черту его лица, словно пытаясь разглядеть там настоящего Ивана. Потом проговорила тихо, но твердо:
– Потому что я поняла, что все твои "мы" – это не про нас. Это "мы с мамой", "мы с Антоном", "мы – семья". А я… я просто приложение к тебе.
Он отвернулся, словно от удара, и в унылом отражении мрачного окна увидел лишь собственную растерянность.
– Ты преувеличиваешь.
– Возможно, – вздохнула она с облегчением. – Но, знаешь, я впервые за много лет чувствую себя не лишней.
Иван молчал, лишь нервно барабанил пальцами по столу, словно выбивая похоронный марш их отношениям.
– Если хочешь… оформим развод, – наконец выдавил он.
– Уже хочу, – спокойно отозвалась Мария.
Через месяц всё было кончено. Суд прошел быстро, без лишних драм. Наследство признали личным имуществом Марии, несмотря на настойчивость Ивана и его матери.
Галина Петровна, дрожащим от ярости голосом, позвонила сразу после заседания:
– Ты нас предала, Машка! Мы семь лет тебя в семью приняли, а ты…!
Мария не нашла в себе сил отвечать. Просто отключила звонок.
Она переехала в съемную квартиру на окраине, пока выбирала, куда вложить деньги. Двушка, чистая, простая, с огромными окнами и видом на двор, где каждое утро счастливо резвились дети.
Поначалу было странно: одна тарелка, один стул, оглушительная тишина. Но постепенно эта тишина превратилась в благословение, в лекарство для израненной души.
По утрам она ставила чайник, включала радио и никуда не спешила. Ей больше не нужно было оглядываться, оправдываться, подстраиваться под чужие "правильно".
Постепенно она начала снова дышать полной грудью.
В декабре Мария вместе с шустрой риелтором, женщиной лет сорока с ярко-красным маникюром и пронзительным голосом, поехала смотреть вожделенные квартиры.
– Итак, Мария, что мы ищем? Трехкомнатную, я правильно понимаю? Какой район предпочитаем?
– Север. Ближе к метро.
– Прекрасно! Вот отличный вариант: новостройка, третий этаж, окна во двор, кухня – двенадцать метров. Цена – шесть восемьсот.
Мария кивнула, внимательно слушая.
– Поехали…
Квартира оказалась светлой и просторной, с запахом свежей краски и бетона. На широком подоконнике сиротливо стояла кружка с грязной кистью – следы недавнего ремонта.
Мария обошла комнаты, прикрыв глаза, и представила, как расставит мебель, где повесит дорогую сердцу картину бабушки, где разместится кухня, о которой не смела и мечтать.
– Беру, – сказала она, неожиданно для самой себя.
Риелтор удивленно улыбнулась:
– Вы быстро принимаете решения.
– Я слишком долго ждала, – ответила Мария, и в ее голосе прозвучала новая, непривычная уверенность.
Переезд занял почти весь январь. К концу месяца она, уставшая, но счастливая, расставила последние вещи по местам. Впервые за долгие годы Мария проснулась не в съемном жилье, а в своем собственном доме.
Окно выходило во двор, где детвора с визгом каталась на снегокатах. Она смотрела на них, обнимая кружку с горячим какао, и думала, что это – начало новой жизни.
Но прошлое, как тень, словно испугавшись света, не собиралось отпускать ее.
Поздним вечером раздался звонок в дверь.
Мария открыла и замерла в изумлении. На пороге стоял Антон. Весь помятый, в старом спортивном костюме, с виноватым взглядом побитой собаки.
– Привет, – пробормотал он неуверенно. – Можно войти?
Мария посторонилась, хотя внутренний голос отчаянно кричал: «Закрой дверь!».
– Что тебе нужно?
– Не кричи, я не кусаюсь. Мне просто поговорить.
Он неуклюже сел на табурет, сцепив дрожащие руки.
– Ваня… ему сейчас плохо. Ну, не болен, просто… сломался. Работу потерял, мама места себе не находит.
– Ну и?
– И я подумал… может быть, ты могла бы… немного помочь. Хотя бы на время.
Марию прошиб ледяной озноб.
– Ты пришел просить у меня денег? После всего, что было?
Антон замялся, не поднимая глаз.
– Ну… не совсем денег. Просто… временно. Ты же знаешь, я не злой человек.
Она горько усмехнулась.
– Да, не злой. Просто удобный. Для всех.
Он понурил голову.
– Знаешь, я всегда думал, что ты другая.
– Я тоже так думала, – ответила она, и открыла дверь. – Иди домой, Антон. У каждого своя дорога.
Он пожал плечами, встал и вышел в ночь.
Мария закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как колотится сердце. Но это был не страх – облегчение.
В феврале, когда землю укрыл первый снегопад, она купила новую мебель, развесила по стенам фотографии, достала из серванта дорогую бабушкину чашку.
Вечером позвонила мама.
– Ну что, доченька, как тебе одной?
– Спокойно, – ответила Мария, и в ее голосе прозвучала тихая радость. – Даже слишком.
– Это хорошо. Спокойствие – это бесценный дар.
Мария улыбнулась, глядя в окно.
– Знаешь, мам, раньше я думала, что счастье – это когда рядом кто-то есть. А теперь понимаю – счастье, когда тебе с самой собой не страшно.
На том конце провода наступила тишина, наполненная пониманием и любовью.
– Бабушка бы тобой гордилась, – тихо сказала мать.
Мария посмотрела в заснеженное окно. Город казался чистым и обновленным, словно его кто-то только что заново нарисовал.
– Я знаю, – ответила она.
Весной в ее почтовый ящик опустили заказное письмо. От Ивана.
Внутри был всего один лист бумаги, на котором дрожащей рукой было выведено всего одно предложение:
«Прости. Ты была права».
Без подписи, без даты, без лишних слов.
Мария долго держала этот листок в руках, словно это был хрупкий осколок прошлого. Потом, с грустной улыбкой, просто положила его в ящик стола.
Не из злости. Просто потому, что отвечать было уже незачем.
Теперь по утрам она выходила на балкон с чашкой ароматного кофе, смотрела, как над заснеженным двором встает солнце, и ловила себя на мысли, что наконец-то живет. Не выживает, не ждет, не подстраивается, не существует в тени чужой жизни – просто живет.
Иногда она вспоминала тот день, когда, дрожа от страха и отчаяния, бежала из их старой квартиры, с ощущением, что теряет всё.
Но оказалось – наоборот. Именно в тот момент она обрела себя и свою истинную жизнь.
Конец.