Открытка без подписи 2
Почерк был моим. Я смотрела на буквы и не могла в это поверить – угловатые, с характерным наклоном влево. Мой почерк. Тот самый, который я двадцать лет считала чужим.
«Если ты читаешь это и не помнишь, зачем писала – значит, началось. Не бойся. Я всё объясню».
Я перевернула страницу. Рука дрогнула – лист едва не порвался.
«Меня зовут Инна Сергеевна Ларина. Мне тридцать два года. Сегодня – четырнадцатое июня две тысячи пятого года. Я пишу это для себя. Для той, кем стану».
За окном темнело. Снег валил густыми хлопьями, и я на секунду подумала – как странно. Июнь, а за окном снег. Потом вспомнила – сейчас декабрь. Две тысячи двадцать пятый год. Прошло двадцать лет.
Двадцать лет.
Я писала это двадцать лет назад. И не помнила ни единого слова.
– Чай, – голос Вадима заставил меня вздрогнуть. Он поставил передо мной кружку, от которой шёл пар. – Тебе нужно согреться. Ты вся дрожишь.
Я и правда дрожала. Не от холода – от чего-то другого. От страха? От непонимания? От ощущения, что земля уходит из-под ног?
– Почему я не помню? – прошептала я. – Почему я не помню, что писала это?
Вадим сел напротив. Его лицо было усталым, но глаза – тёплыми. Карими, с морщинками у краёв.
– Потому что ты знала, что забудешь, – сказал он. – Поэтому и написала.
Телефон завибрировал в кармане. Я вздрогнула – резкий звук показался оглушительным в тишине деревенского дома. Достала, посмотрела на экран.
Полина. Семь пропущенных вызовов.
Восемь.
– Мам! – голос дочери был высоким, почти истеричным. – Мам, ты жива?! Я звоню уже час! Почему ты не отвечаешь?!
Я посмотрела на часы. Половина шестого. Прошло почти три часа с тех пор, как я выехала из Москвы. Я обещала звонить каждый час. И ни разу не позвонила.
– Прости, солнышко, – голос не слушался. – Я… я доехала. Всё хорошо.
– Хорошо?! Я чуть с ума не сошла! Я уже собиралась ехать к тебе! Нашла этот адрес на карте, до него два с половиной часа, я бы успела до темноты…
– Не нужно, – я перебила её. – Полин, правда. Всё хорошо. Я в безопасности.
Пауза. Я слышала, как дочь дышит – тяжело, прерывисто. Она плакала. Моя девочка плакала, потому что я забыла позвонить.
– Мам, – голос Полины стал тише. – Что там? Что ты нашла?
Я посмотрела на тетрадь. На свой почерк. На слова, которые написала двадцать лет назад и не помнила.
– Я… – начала я и запнулась. Как объяснить? Как сказать дочери, что открытки все эти годы писала я сама? Что есть какая-то тайна, которую я от себя скрыла? – Я ещё не знаю. Мне нужно время.
– Кто там с тобой? Я слышу мужской голос.
– Сосед. Вадим. Он… он знал меня. Давно.
Снова пауза. Полина что-то обдумывала – я чувствовала это даже через телефон.
– Мам, я приеду. Прямо сейчас. Скинь мне точный адрес.
– Полина, не нужно. Уже темнеет, дороги скользкие…
– Мам. Я. Приеду.
Голос был таким, что спорить не имело смысла. Я знала этот тон – Полина унаследовала его от меня. Когда она так говорила, её было не остановить.
– Хорошо, – сдалась я. – Деревня Глухово. Адрес из открытки – дом двенадцать, но сейчас я в соседнем, тринадцатом. У Вадима.
– Буду через два с половиной часа. Может, три – пробки на выезде. Не выключай телефон. И звони мне каждые полчаса.
– Полина…
– Каждые полчаса, мам. Пожалуйста.
Она отключилась. Я ещё несколько секунд смотрела на экран, потом убрала телефон в карман.
– Дочь? – спросил Вадим.
Я кивнула.
– Приедет. Через пару часов.
Он кивнул, будто это было само собой разумеющимся.
– Хорошо. Ей тоже нужно знать.
Я тронула левую бровь – привычка, от которой не могла избавиться. Потом поймала себя на этом жесте и замерла.
– Откуда ты знаешь, что ей нужно знать? – спросила я. – Ты… ты ведь знаешь, что в этой тетради. Да?
Вадим помолчал. Его руки лежали на столе – большие, с длинными пальцами. На правой – шрам, тот самый, который я заметила ещё у калитки.
– Знаю, – сказал он наконец. – Ты сама мне рассказала. Двадцать лет назад.
***
– Мы познакомились летом девяносто девятого, – начал Вадим. – Ты снимала дачу в соседней деревне – километра три отсюда. С мужем и дочкой. Полинке тогда было два года.
Я напрягла память. Девяносто девятый. Мне было двадцать шесть. Полина – совсем кроха. Андрей… мы тогда ещё были счастливы. Или мне так казалось?
– Не помню, – призналась я.
– Ты приходила на речку. Каждый день, после обеда. Садилась на мостках и читала. А я ловил рыбу.
Что-то шевельнулось в памяти. Мостки. Запах воды. Стрекозы над камышами.
– Ты… – я запнулась. – Ты что-то говорил про книгу. Спрашивал, что я читаю.
Вадим улыбнулся – первый раз за всё время.
– «Сто лет одиночества». Маркес. Ты сказала, что это лучшая книга на свете, и что я обязан её прочитать.
– Я помню, – прошептала я. И это была правда – я помнила. Не всё, но кусочки. Жаркий июльский день. Мужчина с удочкой. Разговор о книгах. – Ты сказал, что не любишь читать. Что тебе хватает работы.
– А ты ответила, что работа – это не жизнь. Что жизнь – это книги, закаты и разговоры с незнакомцами на мостках.
Я опустила глаза. Это звучало как я. Та я – молодая, наивная, уверенная, что впереди целая вечность.
– Мы разговаривали каждый день, – продолжил Вадим. – Две недели. Потом вы уехали. Я думал – всё, больше не увижу.
– Но увидел.
– Через шесть лет. Летом две тысячи пятого. Ты приехала одна. Без мужа, без дочки. Сняла дом здесь, в Глухово – соседний с моим.
Я нахмурилась. Две тысячи пятый. Мне было тридцать два. Полине – восемь. Мы с Андреем ещё не развелись – это случится только через четыре года. Почему я приехала одна?
– Зачем? – спросила я вслух.
Вадим посмотрел на тетрадь в моих руках.
– Ты сказала, что тебе нужно подумать. Что случилось что-то важное. Что тебе нужно место, где никто не будет задавать вопросов.
Я снова посмотрела на первую страницу. «Четырнадцатое июня две тысячи пятого года». Лето. Я приехала сюда летом, чтобы написать эту тетрадь.
– И я… – голос сорвался. – Я рассказала тебе? Что случилось?
Вадим кивнул.
– Не сразу. Через несколько дней. Ты плакала. Я никогда не видел, чтобы кто-то так плакал – без звука, только слёзы.
Я не помнила. Не помнила ни слёз, ни разговора, ни того лета. Как можно забыть что-то настолько важное?
– И что я сказала?
Он покачал головой.
– Читай. Там всё написано. Ты просила – если приедешь и не будешь помнить, пусть сначала прочитает. А потом уже расскажу то, чего там нет.
***
Я опустила глаза на тетрадь. Мой почерк. Мои слова. Моя история, которую я не помнила.
«Я пишу это, потому что знаю – однажды забуду. Не хочу, чтобы ты – та, кем я стану – осталась без ответов. Ты заслуживаешь правду. Даже если она страшная».
Перевернула страницу.
«Начну с начала. Три месяца назад я пошла к врачу. Головные боли. Забывчивость. Мне казалось – усталость, работа, маленький ребёнок. Врач сказал – нужно обследоваться. Я согласилась, не думая ни о чём плохом».
Следующая страница.
«Результаты пришли через две недели. Я сидела в кабинете, и врач смотрел на меня так, будто я уже умерла. Он говорил слова, а я не понимала. Генетическая предрасположенность. Ранние маркеры. Профилактика невозможна. Только замедлить».
Руки дрожали так сильно, что буквы расплывались.
– Что это значит? – спросила я, хотя уже знала ответ. Знала – и боялась произнести вслух.
Вадим молчал. Ждал, пока я прочитаю сама.
«Врач сказал: болезнь Альцгеймера. Генетическая форма. Раннее начало. У моей бабушки было то же самое – она умерла в пятьдесят восемь, последние годы не узнавала никого. Мама никогда об этом не говорила. Я узнала только теперь – из медицинской карты, которую подняли после анализов».
Я закрыла тетрадь. Не могла читать дальше. Не сейчас.
Болезнь Альцгеймера. Я знала это слово. Знала, что оно означает. Потеря памяти. Потеря себя. Медленное угасание.
И я узнала об этом двадцать лет назад.
– Почему? – голос был чужим, хриплым. – Почему я не помню? Почему никому не сказала?
Вадим поднялся, подошёл ко мне. Его рука легла на моё плечо – тёплая, тяжёлая.
– Потому что ты решила жить, – сказал он. – Не ждать смерти. Жить. И дать себе шанс узнать правду, когда придёт время.
– Открытки, – прошептала я. – Я писала себе открытки, чтобы…
– Чтобы напомнить. Что есть место, куда нужно приехать. Что есть ответы, которые ждут. Что ты не одна – даже если забудешь всё остальное.
Слёзы потекли по щекам. Я не пыталась их остановить.
Двадцать лет. Двадцать лет я жила, работала, растила дочь. Развелась. Похоронила родителей. Радовалась и горевала. И всё это время где-то внутри меня тикали часы. Отсчитывали время до момента, когда я начну забывать.
И вот – этот момент настал.
– Вадим, – я подняла на него глаза. – Ты… ты ждал двадцать лет. Почему?
Он не ответил сразу. Отошёл к окну, смотрел на падающий снег. Спина прямая, плечи напряжены.
– В тетради есть ответ, – сказал он наконец. – Дочитай. Потом поговорим.
***
Я снова открыла тетрадь. Пролистала страницы с описанием диагноза – не могла сейчас это читать. Остановилась на записи, датированной двадцатым июня.
«Сегодня рассказала Вадиму. Не планировала – само вырвалось. Он слушал молча. Не перебивал. Не говорил, что всё будет хорошо. Просто слушал. А потом сказал: "Я буду рядом". Я сказала: "Не нужно. У тебя своя жизнь". Он ответил: "Ты и есть моя жизнь. С того дня на мостках"».
Я подняла глаза на Вадима. Он стоял у окна, спиной ко мне.
– Ты… – голос не слушался. – Ты любил меня?
Он обернулся. В его глазах было что-то, чего я не могла назвать. Боль? Нежность? Двадцать лет ожидания?
– Люблю, – поправил он. – Не «любил». Люблю.
– Но мы… мы же не были вместе. Я была замужем.
– Знаю.
– Двадцать лет, – я не могла поверить. – Ты ждал двадцать лет. Ради чего?
Вадим подошёл, сел напротив. Взял мои руки в свои – его ладони были тёплыми, шершавыми.
– Ради этого момента, – сказал он. – Ты попросила – храни шкатулку, отправляй открытки, жди. Я обещал. И я сдержал слово.
– Но ты мог жениться. Завести семью. Жить нормальной жизнью.
Он покачал головой.
– Не мог. Ты была здесь, – он коснулся своей груди. – Всё это время. Я знал, что однажды ты приедешь. И ты приехала.
Я смотрела на его лицо – морщинки у глаз, седые волосы, уставший взгляд. Он постарел, ожидая меня. Отдал двадцать лет жизни женщине, которая его даже не помнила.
– Это… это безумие, – прошептала я.
– Может быть, – он улыбнулся. – Но это моё безумие. И я ни о чём не жалею.
Телефон завибрировал. Я вздрогнула, достала его. Сообщение от Полины: «Выехала. Буду через 2,5 часа. Держись, мам».
Держись.
Я посмотрела на тетрадь. На Вадима. На снег за окном.
За двадцать лет я построила жизнь, которой могла гордиться. Вырастила дочь. Справлялась с трудностями. Была сильной.
И всё это время не знала, что самый важный секрет ждёт меня в деревенском доме, в руках мужчины, который любил меня больше, чем я сама.
– Вадим, – сказала я. – Расскажи мне про то лето. Про нас. Я хочу знать то, чего нет в тетради.
Он кивнул.
– Хорошо. Но сначала – чай. Твой остыл.
Он поднялся, пошёл к плите. Я смотрела на его спину – широкую, чуть сутулую. На шрам на правой руке.
– Шрам, – сказала я вдруг. – Откуда он?
Вадим обернулся.
– Ты помнишь?
Я покачала головой.
– Нет. Но что-то… что-то знакомое.
Он помолчал.
– Крыльцо. В том доме, – он кивнул в сторону окна. – Доска прогнила, я чинил. Молоток соскользнул, задел пилу. Глупая случайность.
– Это было…
– Летом две тысячи пятого. Ты была рядом. Перевязывала мне руку и ругалась, что я неаккуратный.
Я закрыла глаза. Попыталась вспомнить – руки, перевязывающие рану, запах крови, летнее солнце. Ничего. Пустота.
– Не могу, – прошептала я. – Не могу вспомнить.
– Это нормально, – голос Вадима был мягким. – Не заставляй себя. Воспоминания приходят, когда готовы. Или не приходят вовсе. Так тоже бывает.
Он поставил передо мной свежую кружку чая. Сел рядом.
– В тетради есть про шрам, – сказал он. – Ты описала тот день. Читай, когда будешь готова.
Я взяла тетрадь. Пролистала до записи, датированной третьим июля.
«Сегодня Вадим чинил крыльцо – то, со сломанной ступенькой. Поранился. Я перевязывала ему руку и думала – как странно. Вот человек, которого я знаю всего несколько недель. А кажется – всю жизнь. Он не спрашивает лишнего. Не жалеет. Не говорит, что всё будет хорошо. Просто рядом. И от этого легче дышать».
Я посмотрела на Вадима.
– Ступенька, – сказала я. – Та самая, которая до сих пор шатается.
– Та самая, – подтвердил он. – Я так и не починил её до конца. Ты попросила оставить – сказала, что это будет напоминанием. Что некоторые вещи не нужно чинить. Нужно просто принять.
За окном совсем стемнело. Снег всё шёл – густой, плотной стеной.
Я думала о женщине, которой была двадцать лет назад. О её страхе. О её смелости. О решении не сдаваться, а жить – несмотря ни на что.
И о том, что эта женщина – я. Даже если не помню её.
– Вадим, – сказала я. – Спасибо.
Он посмотрел на меня.
– За что?
– За то, что ждал. За то, что хранил. За то, что сейчас здесь.
Он накрыл мою руку своей.
– Я обещал, – сказал он. – И я всегда буду рядом. Пока ты позволишь.
Телефон снова завибрировал. Полина: «Час в пути. Дорога нормальная. Как ты?»
Я набрала ответ: «Держусь. Жду тебя».
Отправила. Посмотрела на тетрадь.
Мне предстояло ещё много узнать. О себе. О своём прошлом. О болезни, которая тихо жила во мне все эти годы.
Но сейчас – сейчас я была не одна. И это было главным.
Я перевернула страницу.