Поверхность встретила его оглушающим гулом мегаполиса и ослепительным сиянием неоновых реклам. Лео стоял, прислонившись к стене ржавого ангара, давая глазам привыкнуть к свету после недель, проведённых в полумраке тоннелей. Его лицо под маской было гладким и безмятежным, но внутри всё сжималось в тугой, болезненный комок. Каждый прохожий казался потенциальным врагом, каждое мигающее табло — глазом системы, следящим за ним.
Согласно плану, ему нужно было добраться до старого коммуникационного узла в Деловом секторе. Здание, некогда являвшееся центром радиоэфиров, сейчас использовалось как резервный серверный центр, но, согласно старым схемам, аварийная студия и передатчики должны были физически сохраниться. Его связной, человек по имени Вик (голос в темноте, передавший ему маску), сказал, что в здании есть служебный вход через систему вентиляции, не охраняемый, так как он считался заблокированным после последней модернизации.
Лео двинулся, стараясь идти так же неспешно, как все вокруг. Он наблюдал за толпой. Люди шли, уткнувшись в экраны, их лица подёргивались синхронными улыбками или хмурились в такт потребляемому контенту. Это было похоже на танец марионеток, где кукловодом был невидимый рынок эмоций. Он видел пару, которая остановилась поцеловаться, но их поцелуй был странно механическим, лишённым той спонтанной нежности, которую Лео помнил по старым фильмам. Вероятно, они включили пакет «романтической близости» на пять минут.
Его тошнило от этого зрелища, но маска сохраняла на его лице лёгкое, благодушное выражение. Он сел на автобус. В салоне висели экраны, транслирующие новости. Диктор с идеально симметричным лицом сообщал: «Департамент эмоционального баланса сообщает об успешной нейтрализации очага эмоциональной аномалии в Южном секторе. Общественный порядок восстановлен. Гражданам рекомендуется воздерживаться от потребления непроверенного эмоционального контента».
На экране мелькнуло размытое изображение входа в тоннель, где они жили с Ириной. Лео почувствовал, как кровь стучит в висках. Они «нейтрализовали» Предместье? А Майя? Ирина? Он сжал руки в кулаки, заставляя себя дышать глубже. Паника сейчас была непозволительной роскошью. Он должен был верить, что они успели уйти глубже.
Его остановка была следующей. Он вышел на широкую площадь перед небоскрёбом из чёрного стекла — тем самым коммуникационным узлом. Здание сверкало, отражая облака. Основной вход охраняли роботы-дроиды с камерами и сканерами. Лео, не глядя на них, обошёл здание, свернув в узкий переулок для доставок. Там, за большими мусорными контейнерами, он нашёл ту самую решётку. Она была приржавевшей, но не приваренной. Вик был прав.
С усилием он отодвинул её и протиснулся внутрь. Темнота и знакомая сырость снова окружили его. Он шёл по узкому техническому тоннелю, ориентируясь по схеме, которую заучил наизусть. Через двадцать минут он упёрся в дверь с надписью «Аварийный вещательный комплекс. Доступ воспрещён». Дверь была стальной, но замок был механическим, старым. Лео достал отвёртку, которую взял из Предместья, и начал возиться с замочной скважиной.
Через несколько минут щёлкнуло, и дверь со скрипом поддалась. Внутри пахло пылью, маслом и озоном. Помещение было огромным, заставленным реликтовым оборудованием: пульты с клавишами и рычагами, гигантские катушки с магнитной лентой, экраны с электронно-лучевыми трубками. В центре стояло кресло диктора перед массивным микрофоном. Пыль лежала толстым слоем, но индикаторы на главном пульте слабо светились зелёным — резервное питание всё ещё поступало.
Система считала это место мёртвым, но оно было на искусственной поддержке, как пациент в коме. Лео подошёл к пульту. Его пальцы дрожали. Он нашёл главный переключатель — массивный рычаг под колпаком с надписью «Аварийный эфир. Только по распоряжению Совета». Он снял колпак. Это был момент истины. Как только он переведёт рычаг, сигнал, возможно, пойдёт в эфир, минуя все цензурные фильтры и модераторов.
Но что он скажет? Слова казались пустыми. Он хотел передать не информацию, а чувство. И тогда он увидел старый гарнитур виртуальной реальности, валявшийся в углу. Подключённый к системе, он, вероятно, использовался для записи эмоциональных паттернов в давно ушедшую эпоху первых экспериментов. Его осенила идея, безумная и гениальная.
Он подключил гарнитур к центральному серверу, нашел в меню опцию «Прямая трансляция сенсорно-эмоционального паттерна». Система запросила лицензию. Он ввёл аварийный код доступа, который нашёл в архивах, — старый мастер-пароль, который, как он надеялся, не был изменён. Индикатор загорелся зелёным.
Он сел в кресло, надел тяжёлый гарнитур на голову. Перед его мысленным взором возник интерфейс. «Начать запись паттерна». Он глубоко вдохнул и скинул маску с лица. Кожа вздохнула, а его истинные чувства хлынули наружу, как прорвавшаяся плотина. Он закрыл глаза и нажал виртуальную кнопку. И начал вспоминать.
Он не думал о словах. Он погрузился в воспоминания. Первое воспоминание — Майя, её смех в подземелье, тот самый, из-за птицы. Он вызвал это чувство в себе, позволил ему заполнить каждую клеточку: тёплую волну нежности, смешанную с острой болью за её будущее, с восхищением перед её хрупкой, но такой живой душой. Гарнитур жужжал, считывая нейронную активность, биение сердца, микродвижения лицевых мышц, выброс гормонов — всё, что составляло полноту переживания. Система переводила это в raw-данные, готовые к передаче.
Второе воспоминание — страх в тоннеле, когда за ними гнались, липкий, холодный ужас, смешанный с яростью и диким, животным желанием защитить ребёнка. Он пережил это снова, позволил страху сжать горло, а адреналину влить огонь в жилы. Данные текли рекой.
Третье — чувство общности в Предместье, у костра, когда Лена делилась чаем, а Ирина рассказывала истории. Это сложное чувство принадлежности, хрупкой безопасности, братства среди изгоев.
Четвёртое — любовь к сестре, к той, какой она была до того, как надела маску покупаемого горя. Тёплые воспоминания детства, смешанные с горечью утраты.
Пятое — отвращение и жалость к этому синтетическому миру на поверхности, к этим пустым глазам и купленным улыбкам. Он не фильтровал, не смягчал. Он выворачивал свою душу наизнанку, передавая в эфир всю её сложную, противоречивую, болезненную и прекрасную палитру.
Слёзы текли по его лицу, он всхлипывал, потом смеялся сквозь слёзы, его тело сотрясалось от переживаний. Он был живым проводником всего, что система пыталась подавить, упорядочить и продать. Наконец, исчерпав себя, он с трудом нащупал виртуальную кнопку «Завершить запись». Потом, дрожащими руками, снял гарнитур и подошёл к главному пульту.
Он взглянул на огромный красный рычаг. Это был его Рубикон. Передав данные, он включит сигнал тревоги на всю систему. Его найдут здесь в течение минут. Но данные уже были в буфере. Он выдохнул и со всей силы рванул рычаг вниз. Раздался низкий, мощный гул, как будто проснулся гигантский зверь. Лампочки на пульте замигали красным. На одном из древних экранов возникла надпись: «АВАРИЙНОЕ ВЕЩАНИЕ. ИДЁТ ТРАНСЛЯЦИЯ НЕКЛАССИФИЦИРОВАННОГО ЭМОЦИОНАЛЬНОГО ПАТТЕРНА НА ВСЕ ОТКРЫТЫЕ КАНАЛЫ».
Лео отшатнулся от пульта. Он сделал это. Теперь он ждал. Первые секунды ничего не происходило. Потом он услышал вой сирен снаружи, нарастающий гул моторов. Система среагировала. Он подошёл к запылённому окну, за которым была шахта лифта, и выглянул. Внизу, на площади, началась суматоха. Дроиды патруля неслись к зданию.
Люди на улице останавливались, замирая. Их лица, обычно такие пассивные, начали искажаться. Что-то происходило. Его передача работала. Она шла не как видео или звук, а как чистый, нефильтрованный эмоциональный импульс, транслируемый прямо в нейрокомы и общественные экраны.
Внезапно дверь в студию с грохотом выломали. Ворвались четверо агентов Департамента в полном боевом снаряжении, с поднятым оружием. «Не двигаться! Руки за голову!» Лео медленно поднял руки. Он смотрел на них, и на его лице не было страха, только усталость и странное, глубокое удовлетворение.
Один из агентов подошёл, намереваясь надеть на него наручники. Но вдруг его рука дрогнула. Он смотрел на Лео, и его глаза, обычно холодные и пустые, были широко раскрыты. По щеке агента катилась слеза. Настоящая слеза. «Что… что это было?» — хрипло прошептал он.
Другие агенты тоже стояли, опустив оружие. Их лица отражали смятение, боль, растерянность, удивление — целую бурю чувств, которые они, вероятно, не испытывали с детства. Передача Лео прорвалась сквозь их тренировки и регуляторы. Она ударила прямо в сердце. Лео улыбнулся, горькой и печальной улыбкой. «Это жизнь, — тихо сказал он. — Настоящая».
Внезапно один из агентов резко потянулся к своему нейрокому, пытаясь вырвать его с запястья, как будто устройство жгло ему кожу. Другой упал на колени, рыдая. Хаос царил и внизу, на улице. Лео видел в окно, как люди обнимаются, плачут, кричат, смеются — всё одновременно, всё беспорядочно, всё по-настоящему. Его бомба сработала. Она не убивала. Она оживляла.
Но триумф был недолгим. В дверях появилась новая фигура — человек в белом костюме, без эмоций на лице, с глазами, как у змеи. Это был высокопоставленный чиновник Департамента, возможно, сам директор. В его руке был компактный прибор. «Глушитель, — холодно произнёс он. — Отличная попытка, аномалия. Но кавалерия уже здесь». Он нажал кнопку.
Гул передатчика внезапно прекратился. На экране пульта вспыхнуло «ВЕЩАНИЕ ПРЕРВАНО. ПОДАВЛЕНИЕ СИГНАЛА». Эффект на улице начал стихать. Люди, ошеломлённые, трогали свои лица, оглядывались, как будто просыпаясь от странного сна. Агенты вокруг Лео пришли в себя, их лица снова застыли в масках служебного рвения, но в глубине глаз ещё плескались отголоски шторма.
«Взять его, — приказал человек в белом. — И найти источник передачи. Уничтожить всё оборудование в этом помещении». Лео не сопротивлялся, когда на него надели наручники и светоизолирующий шлем, отсекающий все внешние стимулы. Его последней мыслью перед тем, как погрузиться в темноту, была Майя. Успел ли он что-то изменить для неё? Или всё было напрасно?
Его отвели в чёрный транспортный модуль. Он не видел, куда его везут, но чувствовал, как модуль набирает скорость, затем плавно опускается — вероятно, в подземную тюрьму Департамента. Когда с него сняли шлем, он оказался в стандартной камере допроса: стерильные белые стены, стол, два кресла. Его приковали наручниками к столу. Через некоторое время вошёл тот самый человек в белом. Он сел напротив, положив на стол тонкий планшет.
«Лео, — произнёс он, и его голос был мягким, почти дружелюбным, что пугало ещё больше. — Ты совершил акт беспрецедентного эмоционального терроризма. Ты нарушил баланс тысяч граждан. Ты причинил им… боль». «Я показал им правду», — хрипло сказал Лео. Его горло пересохло.
«Правду? — Чиновник усмехнулся. — Правда в том, что человеческая психика хрупка. Нефильтрованные эмоции ведут к хаосу, к войнам, к страданиям. Наша система избавила мир от этого. Мы дали людям безопасность, стабильность, предсказуемость. Они могут испытывать любые чувства — за разумную плату, в контролируемых дозах. Ты же предлагаешь им вернуться в дикое состояние, где эмоции правят разумом».
«Вы предлагаете им тюрьму, где за воздух нужно платить», — выдохнул Лео. «Воздух бесплатен, — парировал чиновник. — Эмоции — нет. Потому что они ресурс. Самый ценный. Ты, аномалия, словно дикарь, который нашёл алмазную жилу и решил, что раз он никому не принадлежит, то можно раздавать алмазы всем подряд, девальвируя их стоимость до нуля. Ты не понимаешь экономики души».
Лео смотрел на него, и в нём росло не отвращение, а жалость. Этот человек был самым больным из всех. Он настолько боялся собственных чувств, что построил целую цивилизацию, чтобы их избежать. «Что вы со мной сделаете?»
«Обычно аномалии подлежат коррекции, — холодно сказал чиновник. — Но твой случай… особый. Ты не просто аномалия. Ты символ. И символы нужно либо уничтожить публично, либо… кооптировать. Твоя способность генерировать чистые, несинтетические эмоциональные паттерны имеет… ценность. Невероятную ценность. Мы можем извлечь их, создать библиотеку, самую богатую в истории. А потом продавать. «Подлинные переживания от Последнего Чувствующего». Это будет хитом».
Лео почувствовал, как леденящий ужас сковал его. Они не просто убьют его. Они превратят его душу в товар, будут доить его чувства до конца его дней, как лабораторное животное. «Я никогда не соглашусь», — прошептал он.
«У тебя нет выбора, — сказал чиновник, вставая. — Мы научились считывать паттерны даже против воли. Это займёт время, будет больно, но в конце концов мы выкачаем из тебя всё. А твоё тело потом утилизируем. Никто не узнает. Ты просто исчезнешь, как и все аномалии». Он вышел, оставив Лео наедине с безысходностью.
Лео сидел, скованный, и смотрел на белую стену. Он проиграл. Его жест отчаяния лишь ускорил развязку. Он думал о Майе, о её смехе. Хотел бы он, чтобы она никогда не чувствовала, если знал, что её ждёт такая же участь? Нет. Никогда. Даже один день настоящей жизни стоит целой вечности в этой искусственной скорлупе.
Внезапно свет в камере мигнул и погас. На секунду воцарилась полная темнота. Потом загорелось аварийное красное освещение. Раздались приглушённые крики, звуки беготни за дверью. Что-то происходило. Дверь в камеру с шипением открылась — не охранник, а женщина в техническом комбинезоне с закрытым лицом. В руках у неё был инструмент, похожий на плазменный резак.
«Лео? Быстро!» — это был голос Лены, женщины из Предместья! Лео не поверил своим глазам. «Как вы…» «Некогда объяснять! Ирина и другие отвлекли охрану на верхних этажах. Держись!» Она поднесла резак к наручникам, и через мгновение его руки были свободны. «Идём! Знаешь, твоя передача… она сработала. Не для всех. Но многие… многие проснулись. В городе начались волнения. Люди требуют ответов. Система пытается подавить, но уже поздно. Семя дало росток. И мы нашли тебя благодаря нашим симпатизантам внутри системы. Вик дал нам наводку».
Они выскочили в коридор. Повсюду бегали охранники, но было видно, что они дезориентированы. Сирены выли на разных этажах. Лена провела его через служебные ходы к грузовому лифту. «Мы не сможем уйти далеко, они перекрывают все выходы», — сказал Лео, когда лифт понёсся вверх. «У нас есть план, — улыбнулась Лена, и в её глазах горела неподдельная, лихая отвага. — Мы не будем уходить вниз. Мы пойдём наверх. На крышу».
Лифт открылся на верхнем техническом этаже. Оттуда по лестнице они поднялись на крышу небоскрёба. Ночной ветер ударил им в лица. Город лежал внизу, но это был уже не тот спокойный, сияющий город. В разных районах полыхали огни, слышался гул толпы, сирены машин. Его передача посеяла хаос, но это был хаос пробуждения.
На краю крыши их ждали ещё несколько человек из Предместья, включая Марка с гитарой за спиной. И Ирина. И… Майя. Девочка бросилась к нему, и он прижал её к себе, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. «Я знала, что ты вернёшься!» — плакала Майя. «Как вы сюда добрались?» — спросил Лео у Ирины.
«Старые монтажные лифты с внешней стороны здания. Рискованно, но мы справились, — она посмотрела на него с гордостью. — Ты сделал это, мальчик. Ты встряхнул этот улей по-настоящему». Но их праздник был недолгим. Двери на крышу с грохотом распахнулись, и на площадку высыпали агенты во главе с человеком в белом. Он был безмятежен.
«Романтично. Воссоединение на краю пропасти. Но игра окончена. Сдавайтесь». Агенты подняли оружие. Лео и его друзья оказались прижаты к самому краю крыши. Позади была лишь стометровая пустота. Казалось, выхода нет.
И тогда Лео посмотрел на Майю, потом на город внизу, где бушевали зарождающиеся огни бунта. Он обнял девочку и шагнул назад, к самому краю. «Нет!» — закричал человек в белом, но в его голосе впервые прозвучала тревога. Лео поднял голову, глядя на звёзды, которых почти не было видно из-за городской засветки.
«Вы проиграли, — сказал он громко, чтобы его услышали все. — Потому что вы можете контролировать всё, кроме одного — желания быть свободным. Оно не продаётся. Оно рождается здесь». Он ударил себя кулаком в грудь. Агенты замерли в нерешительности. Стрелять? Но если он упадёт, он станет мучеником. Если возьмут живым… но он уже сделал своё дело.
Ирина и другие из Предместья тоже подошли к краю, встав рядом с ним. Они были готовы прыгнуть, лишь бы не сдаться. И в этот момент Марк, тот самый парень с гитарой, выступил вперёд. Он снял гитару и, не обращая внимания на прицелы, громко, на весь ночной город, начал играть. Это была не покупная мелодия. Это была старая, добрая, бунтарская песня из далёкого прошлого. И он запел.
Его голос был не идеальным, но в нём была такая неподдельная страсть, такая тоска по свободе, что даже некоторые агенты опустили оружия. Человек в белом смотрел на эту сцену: группа изгоев на краю крыши, поющих против системы, а внизу город, который начинал просыпаться от долгого сна. Его лицо оставалось непроницаемым, но в кулаках, сжатых за спиной, побелели костяшки. Он понял. Эту заразу уже не остановить пулями.
Лео смотрел на него и улыбался. Это была улыбка не победителя, а человека, который нашёл то, ради чего стоит жить и умирать. Он обнял Майю и прошептал: «Не бойся». И они стояли там, на краю, под звёздами и песню Марка, зная, что независимо от исхода этой ночи, они уже выиграли самую важную битву — битву за право чувствовать.