первая часть
Электричка до Жуковки ползла сквозь майское утро, и Валентина смотрела в окно на проплывающие дачи — от скромных домиков до особняков за высокими заборами. Где-то здесь, в этом мире чужого благополучия, ей предстояло найти своё место. Объявление в газете было лаконичным: требуется сиделка к пожилому мужчине после инсульта. Проживание. Достойная оплата. Звонить Дарье Максимовне.
Голос в трубке оказался спокойным, без расспросов о справках и рекомендациях. Поселок встретил её идеальными газонами и тишиной успеха. Охранник равнодушно махнул рукой на предъявленный паспорт — видимо, прислуга здесь была обычным явлением.
Дом номер 12 возвышался за кованой оградой, как памятник девяностым: неоклассика из розового камня, колонны, лепнина, ландшафтный дизайн с альпийской горкой. У ворот её встретила женщина лет сорока — стройная, элегантная, в костюме цвета топленого молока. Темные волосы убраны в строгий пучок, минимум косметики, но в каждом движении чувствовалась внутренняя сила.
— Валентина Михайловна?
— Дарья Максимовна Белогорская. Рукопожатие крепкое, взгляд прямой.
— Проходите, расскажу о ситуации.
Холл поражал размахом: мраморная лестница, хрустальная люстра, картины в золоченых рамах. Но вместо холода музея здесь ощущалась обжитость, семейное тепло.
— Отец лежит уже полгода, — говорила Дарья, ведя Валентину по коридору. — Инсульт случился в октябре. Левая сторона парализована, речь нарушена. Врачи говорят о стабилизации состояния, но…
Она остановилась.
— Он сдаётся. Не хочет бороться. А раньше какой был? Командир. Привык, что все исполняли его указания беспрекословно. А теперь не может даже ложку держать.
В голосе Дарьи прозвучала боль.
- Предыдущие сиделки не выдерживали. Он их… прогонял.
Комната больного занимала половину второго этажа. Функциональная кровать с электроприводом, мониторы, системы подачи кислорода, медицинская техника на сотни тысяч рублей. Но взгляд сразу цеплялся за другое. Стены увешаны фотографиями советской эпохи, дипломы в деревянных рамках, орден Ленина под стеклом. В углу — портрет с Брежневым: молодой, энергичный мужчина пожимает руку генсеку на открытии какого-то завода.
На кровати лежал тот же человек, только постаревший на сорок лет. Максим Георгиевич Белогорский, седой, с умными серыми глазами и упрямым подбородком. Левая рука безвольно лежала поверх одеяла, но правая сжалась в кулак при виде незнакомки.
— Папа, это Валентина Михайловна.
— Она будет за вами ухаживать.
Максим Георгиевич посмотрел на Валентину долгим, оценивающим взглядом. Рот приоткрылся, издав невнятные звуки. Дарья перевела:
— Он спрашивает, сколько вам лет?
— Пятьдесят пять, — ответила Валентина.
Старик кивнул с одобрением. Молодые сиделки ему явно не нравились.
— Оставлю вас знакомиться, — сказала Дарья. — А вечером поговорим подробнее.
Первые недели стали испытанием характеров. Максим Георгиевич принимал уход как должное, но сопротивлялся каждой процедуре. Когда Валентина приносила еду, он отворачивался к стене. Лекарство выплевывал или прятал за щеку. Однажды здоровой рукой ударил её по плечу, когда она пыталась сменить бельё.
— Максим Георгиевич, так нельзя! — сказала Валентина спокойно. — Мне больно, а вам от этого лучше не становится.
Он посмотрел удивленно — видимо, не ожидал, что прислуга будет с ним разговаривать как с равным.
Прорыв случился во вторник третьей недели. Валентина убирала в кабинете и наткнулась на фотоальбом. Полистала — и замерла. Страницы хранили летопись целой эпохи: комсомольская свадьба в белых платьях и строгих костюмах, стройка завода среди чистого поля, первомайские демонстрации с красными флагами.
— Красивая свадьба была, — сказала она, принеся альбом в спальню.
Максим Георгиевич оживился. Правой рукой перелистывал страницы, что-то бормотал. Валентина наклонилась, вслушиваясь в неразборчивую речь.
— Ли… Ли… Лилия?
Он кивнул, показал на фотографию — молодая женщина с открытым лицом и добрыми глазами.
— Хорошая была?
Ещё один кивок. Глаза заблестели — то ли от слёз, то ли от радости, что его наконец понимают.
— А это завод ваш?
Максим Георгиевич с гордостью показал панораму строительства.
Валентина узнала эпоху: Хрущев обещал коммунизм к восьмидесятому, страна строила заводы и верила в светлое будущее.
— Машиностроительный?
Кивок.
— Станки делали?
Энергичный кивок, почти улыбка.
— Я библиотекарем работала. Читатели рассказывали про заводы. Говорили, станки ваши по всему Союзу ставили.
С того дня Максим Георгиевич стал другим человеком. Не сопротивлялся процедурам, ел то, что приносили, даже пытался улыбаться.
Валентина поняла: ему нужно было не просто уход, а уважение к прошлому, признание того, что жизнь его что-то значила. Но спокойствие длилось недолго. В июне приехал Кирилл. Валентина услышала его ещё на подъездной дорожке. Мотор работал с перебоями, дверца хлопала, как пушечный выстрел. В окно была видна машина — «Мерседес» двухтысячных годов, немытый, с вмятиной на крыле.
Мужчина, поднявшийся в спальню, оказался полной противоположностью сестре. Грузный, красноватый, с маленькими глазками на одутловатом лице. От него пахло перегаром и дешёвым одеколоном.
— Папа, как дела?
Кирилл плюхнулся в кресло, даже не взглянув на отца.
— Тебя как звать? — обратился он к Валентине.
— Валентина Михайловна.
— Ясно. Выйди на минутку, поговорить надо.
Валентина посмотрела на Максима Георгиевича. Старик поморщился, замотал головой.
— Я останусь. Больному нужен покой.
— Слышь, ты… — Кирилл поднялся, нависая над ней. — Тебе сказали, выйди.
— А мне сказали ухаживать за больным. Кирилл Максимович, может, действительно поговорим внизу?
В дверях появилась Дарья.
— Нет. Здесь поговорим.
Кирилл достал из кармана папку с документами.
— Папа, тебе надо подписать доверенность. На управление бизнесом.
Максим Георгиевич отрицательно замотал головой.
— Ты не понимаешь, — Кирилл склонился над кроватью. — Долги у меня. Серьезные люди денег требуют. Если не отдам, костей не соберу.
Старик закрыл глаза, отвернулся к стене.
— Папа, ну что ты как маленький? Подпиши бумажку, и все дела. Компания все равно пропадает без управления.
— Кирилл, хватит, — вмешалась Дарья. — Видишь, отцу плохо.
— А мне хорошо, да? — Кирилл развернулся к сестре. — Ты в фонде своём деньги раздаёшь направо и налево, а я что, сдохнуть должен?
— Это разные деньги. И ты знаешь почему.
Валентина видела, как Максим Георгиевич сжимает здоровую руку в кулак. Мониторы показывали учащенное сердцебиение, повышенное давление.
— Максим Георгиевич волнуется, — сказала она. — Ему нужен покой.
— А тебя кто спрашивал? — Кирилл резко обернулся. — Обслуга тут мнение высказывает?
— Я не обслуга. Я сиделка. И моя обязанность — заботиться о здоровье больного.
— Да кто ты такая?
Кирилл схватил её за руку.
— Дарька, откуда ты эту взяла?
Валентина спокойно высвободилась. За семь лет тюрьмы научилась не бояться физической угрозы.
— Кирилл, прекрати, — Дарья взяла брата за локоть. — Идём вниз, поговорим спокойно.
— Нет. Я устал спокойно говорить.
Кирилл тряс папкой перед лицом отца.
— Подписывай, пока я хорошо прошу.
Максим Георгиевич открыл глаза. В них читалась смесь гнева и разочарования. Правой рукой он схватил папку и швырнул на пол.
— Папа…
Кирилл опустился на колени, собирая документы.
— Ну, папа, пожалуйста.
И тут Валентина увидела то, что заставило её сердце сжаться. В глазах этого грубого, неприятного мужчины стояли слёзы. Не злости, ни бессилия — отчаяния. Того самого отчаяния, которое она видела в зеркале после встречи с сыном.
— Кирилл Максимович, — сказала она мягко, — идёмте на кухню. Чаю попьём.
Он посмотрел удивленно, кивнул.
В кухне, за большим столом, Валентина поставила перед ним стакан крепкого чая, сахарницу, вазочку с печеньем.
— Рассказывайте.
И он рассказал. О том, как всю жизнь пытался доказать отцу, что он чего-то стоит. О неудачном бизнесе, кредитах под залог автозапчастей, о том, как партнеры его кинули. О коллекторах, которые обещали решить вопрос радикально, если он не найдёт денег до конца месяца.
— Он всегда Дарьку больше любил, — говорил Кирилл, размешивая сахар. — Она умная, правильная. А я?
— Дурак. Пил, гулял, денег просил. Но он же отец. Должен помочь.
Валентина слушала и думала: вот он, ещё один осколок разбитой семьи. Только Григорий от неё отрекся из-за стыда, а этот умоляет о помощи из-за страха.
— А если найти другой выход? Не через отца?
— Какой?
Кирилл посмотрел безнадежно.
— Банки кредит не дают, друзей нет, работать нормально не умею. Сестра не поможет?
— Дарька? — Он горько усмехнулся. — У неё принципы. Говорит, алкоголикам нельзя денег давать, только хуже делаешь.
— А она права.
Кирилл долго молчал, разглядывая свои руки.
— Права, — сказал наконец. — Но от этого мне не легче.
Когда Кирилл уехал, Валентина вернулась к Максиму Георгиевичу. Старик лежал с закрытыми глазами, но она чувствовала: он не спит.
- Тяжело с детьми, — сказала она, поправляя одеяло. Максим Георгиевич открыл глаза, кивнул.
- У меня сын есть. Тоже. Сложно между нами.
Старик повернул голову, внимательно посмотрел.
- Он от меня отрёкся. Сказал, что матери у него нет.
Максим Георгиевич протянул здоровую руку, неловко похлопал Валентину по плечу. Жест понимания, сочувствие.
- Вы правильно сделали, что не подписали доверенность, - продолжала она.
- Детей надо любить, но портить нельзя.
Он кивнул. Потом, собравшись с силами, медленно произнес.
- СПА! СИБА! ВАЛЯ!
Артём Владиславович приехал в субботу утром, когда Валентина занималась с Максимом Георгиевичем логопедическими упражнениями. Услышав шаги на лестнице, она обернулась и замерла. Высокий мужчина лет сорока восьми, подтянутый, с сединой на висках. Дорогой костюм, швейцарские часы, уверенная походка успешного человека. Но главное — лицо.
Семь лет не изменили его настолько, чтобы Валентина не узнала обвинителя со своего процесса.
- Дарочка, извини за опоздание, — он поцеловал жену в щёку, но взгляд его был прикован к Валентине. Дела задержали.
- Знакомься, это Валентина Михайловна, наша сиделка. А это мой муж, Артём Владиславович.
Рукопожатие длилось секунду. Артём смотрел в глаза Валентины с выражением человека, пытающегося вспомнить, где он её видел.
Потом лицо его дрогнуло, узнавание пришло.
- Очень приятно, — сказал он ровным голосом адвоката.
- Дарья много рассказывала о ваших успехах с отцом.
Максим Георгиевич попытался что-то сказать, но получились только отдельные слоги. «Ар… тем… да… рой… дорогой… да, папа…»
Артём присел рядом с кроватью.
- Как самочувствие?
Валентина отошла к окну, делая вид, что поправляет занавески. Сердце билось так громко, что казалось, его слышно по всему дому. Что будет, если он скажет Дарье правду? Если потребует её увольнения. Но Артём молчал. Обедал вместе с семьёй, рассказывал о работе, интересовался состоянием тестя.
Только иногда Валентина ловила на себе его задумчивый взгляд.
продолжение