Глава 40. Басрийский узел и тени предателей
Соль и жемчуг Басры
Басра встретила беглецов не ласковым шёпотом волн, а оглушительным гулом порта. В воздухе стоял густой, почти осязаемый аромат: терпкий запах гнилой рыбы смешивался с пряностью сушёного укропа и едкой морской солью, от которой на губах быстро выступил горький налёт.
После выжженной солнцем и гарью Самарры, город казался ненасытным, вечно голодным зверем. Шатт-эль-Араб, великая артерия Халифата несла в своих мутных водах сокровища Индии и Китая. Здесь Тигр, обессиленный долгим путём через пустыни, обретал второе дыхание, сливаясь с солёным дыханием залива.
Лодка старика Саида, ничем не примечательная среди сотен таких же облезлых рыбацких челнов, медленно пробиралась к узкому горлу канала Абу-эль-Хасиб.
Зейн, плотнее запахнув ворот грубого плаща, жадно ловил этот новый воздух.
"Разве может свобода пахнуть тиной и нечистотами?" — мелькнуло в его голове.
Для мальчика, чей мир до сих пор ограничивался прохладным мрамором дворца и ароматом розовой воды, хаос порта был пугающим откровением.
— Пригнись, львёнок, — едва слышно прошептал Саид, налегая на шест так, что жилы на его руках вздулись, точно старые канаты. — У причала стоят воины наместника. Эти ищут не контрабандистов. Им нужны те, чья кожа слишком нежна, а взгляд слишком горд для наших трущоб.
Зейн послушно опустился на дно, чувствуя под ладонями скользкие доски, покрытые липкой чешуёй. Пальцы непроизвольно сжали рукоять кинжала, подарка Аль-Амина. Сталь холодила кожу, напоминая: прежняя жизнь растворилась в речном тумане. Теперь осталась лишь воля к выживанию.
Они сошли на берег в самом бедном квартале. Дома из необожжённого кирпича теснились здесь так плотно, что казались единой стеной, а солнце лишь в полдень на мгновение касалось зловонных сточных канав.
Пройдя сквозь лабиринт лавок, где торговали ржавым железом и пожухлыми травами, Саид остановился у двери, обитой потемневшей от сырости медью.
Над входом покачивалась крошечная вывеска: весы и огранённый камень.
— Мы на месте, — Саид трижды ударил в дверь: два долгих стука и один короткий.
Дверь приоткрылась, выдохнув в лицо беглецам сухой аромат лампового масла и пыли древних свитков.
На пороге стоял человек, чей облик меньше всего напоминал о богатстве. Исхак ибн Сулейман был сутул, его пальцы чернели от сажи, а глаза за толстыми стёклами привозных очков казались огромными и полными затаённой печали.
— Саид? — голос старика напомнил шелест пересохшего пергамента. — Я уж думал, ты давно кормишь крабов в протоках.
— Не сегодня, старый лис, — рыбак мягко подтолкнул Зейна вперёд. — Я привёз сокровище, что ценнее всех твоих алмазов. Вглядись в это лицо. Узнаёшь ли ты этот взгляд?
Исхак медленно поднял масляную лампу. Жёлтый свет лизнул лицо мальчика.
Ювелир вздрогнул. Пламя лампы заплясало, выдавая дрожь в его руках. Он долго, мучительно долго всматривался в черты Зейна, переводя взор с прямого носа на упрямый подбородок.
— Мамун... — выдохнул он, и в этом шёпоте было столько боли, что Зейн невольно отступил. — Живое эхо моего господина. Входи, дитя Ариб. В этом доме стены обучены молчанию, а камни умеют помнить добро.
Теневой кабинет визиря
В Самарре же тишина была иной. Она звенела, как натянутая тетива.
Мухаммад ибн аль-Зайят, официально возвращённый к делам, обустраивал свой новый кабинет в нижнем крыле дворца. Он прекрасно знал: Халиф Мутасим держит его подле себя лишь из нужды.
Повелитель правоверных был великим воином, он умел брать города приступом, но не имел понятия, как заставить их платить подати. Никто, кроме визиря, не знал всех запутанных нитей, связывавших провинции с казной.
Визирь сидел за столом, погребённый под ворохом свитков.
Напротив него замер человек, чьё лицо тонуло в тени глубокого капюшона. Капитан гвардии Итаха, оставленный в городе тайным соглядатаем.
— Повелитель ослеплён золотом Каратис, — сухо обронил визирь, не отрываясь от расчётов. — Он полагает, что купил верность наёмников. Но те сыты лишь сегодня, а завтра они потребуют двойную плату. Золото иссякнет, а аппетиты Шуджи только растут.
— Итах ждёт знака, — голос капитана был грубым, лишённым всякого изящества. — Ему недосуг читать письма. Он хочет знать день, когда гвардия повернёт копья.
— Не торопись, — Ибн аль-Зайят наконец поднял голову.
Его глаза, цветом напоминавшие мутный янтарь, сверкнули холодным расчётом. — Мутасим ещё слишком крепок. Но Шуджа... она совершила глупость. Доверилась Ариб. Она думает, что кайна станет послушной игрушкой ради спасения сына. Но Ариб не певичка, а порох, который вспыхнет в руках Шуджи.
Визирь протянул капитану узкую полоску кожи с зашифрованными знаками.
— Передай Итаху: пусть его люди в Басре не спешат. Им не нужно устранять мальчишку. Им нужно его выследить. Зейн поводок, на котором мы будем водить и Ариб, и Халифа. Тот, кто держит в руках сына Мамуна, владеет будущим. А Мутасиму мы преподнесём весть о гибели племянника от рук византийских лазутчиков. Гнев Халифа, лучшее оружие для наших целей.
Капитан кивнул и растворился в сумраке коридора так же бесшумно, как и появился.
Визирь остался один. Он медленно провел кончиками пальцев по холодному дереву стола. Ибн аль-Зайят презирал Ариб за её вечное влияние на сердца мужчин, ненавидел Мутасима за его грубую, первобытную силу.
Власть для него была чистой математикой. И он был готов вычеркнуть любую цифру, лишь бы итоговая формула сошлась.
Горький мёд власти
Ариб проводила бесконечные часы в покоях Шуджи.
Это была изматывающая битва, где каждое слово служило скрытым кинжалом, а каждая улыбка, стальным щитом. Шуджа упивалась своим новым положением. Она уже видела себя матерью будущего правителя, а Ариб своей верной тенью.
— Взгляни, какой шёлк доставили из Дамаска, — Шуджа небрежно швырнула на диван отрез ткани цвета предрассветного неба. — Завтра на приёме ты наденешь его. Пусть все поймут: любимица Мамуна теперь украшает дом Джафара.
Ариб коснулась ткани. Шёлк был прохладным, точно родниковая вода, но ей он казался ледяным саваном.
— Ты торопишь события, Шуджа, — ровным голосом отозвалась она. — Халиф в расцвете сил. Объявлять Джафара единственным наследником, значит бросать вызов всем остальным. Ты забываешь о Харуне. Его имя всё ещё весит больше, чем всё золото в твоих сундуках.
Шуджа презрительно фыркнула, поправляя на запястье массивный золотой браслет. Тот звякнул, напомнив Ариб звук кандалов.
— Харун монах в теле принца. Он сам устранился от борьбы. А его мать, Каратис, теперь глотает пыль дорог в изгнании. Нет, Ариб, время старых тайн миновало. Теперь наступает эпоха хитрости. Тебе ли этого не знать?
— Красота увядает, Шуджа. А хитрость часто душит того, кто её затеял. Ты заключила союз с визирем. Неужели ты веришь, что правишь им? Мухаммад ибн аль-Зайят пережил трёх правителей не потому, что был преданным слугой. Он паук, плетущий паутину десятилетиями. Ты для него лишь яркая, шумная муха.
Лицо Шуджи исказилось. Она шагнула к Ариб так близко, что аромат её тяжёлых духов, приторная смесь мускуса и гвоздики, стал удушающим.
— Не забывайся, кайна. Твой сын жив лишь до тех пор, пока я милостива. Если вздумаешь учить меня жизни, Самарра в тот же миг узнает, где прячется наследник Мамуна. И тогда даже Мутасим не спасёт его от «справедливого гнева» гвардейцев.
Ариб не отвела взгляда. В её душе выгорел страх, осталась лишь ледяная решимость. Она понимала: этот союз нужно разрушить, пока он не превратил их жизни в окончательный кошмар.
— Я помню о своём долге. Но помни и ты: я пою для Халифа. И если в моей песне дрогнет хоть одна струна, Мутасим это почувствует. А он не прощает обмана тем, кому доверяет свою казну... и свои ночи.
Разговор в мастерской ювелира
В Басре Исхак ибн Сулейман проводил Зейна в потаённую комнату за мастерской.
Здесь всё было заставлено тиглями, крошечными наковальнями и ларцами, инкрустированными костью. В центре стоял верстак под мощным светильником.
— Твоя мать прислала весть с голубем ещё семь дней назад, — Исхак жестом велел мальчику сесть. — Она знала, что Самарра станет для тебя капканом. Она просила научить тебя разбираться не только в камнях, но и в людях.
— Она сказала, что вы были верным другом отца, — Зейн смотрел на старика с надеждой. — Расскажите о нём. Халиф Мутасим твердит, что мой отец был лишь мечтателем, который едва не погубил империю своими книгами.
Исхак горько усмехнулся. Его рука, сжимавшая пинцет, замерла.
— Мутасим воин. Для него мир поле боя, залитое кровью. А твой отец, Мамун, видел мир как великую библиотеку, где каждый человек бесценный свиток. Он мечтал, чтобы разум направлял клинок, а не наоборот. Да, он ошибался. Был слишком милосерден к подлецам, заслуживающим плахи, и слишком суров к тем, кто просто не дорос до его мыслей. Но он любил свой народ. И он бесконечно любил твою мать.
Ювелир извлёк из потайного ящика предмет, завёрнутый в тёмный бархат.
Когда ткань опала, Зейн увидел печатку из редчайшего чёрного опала.
— Личный знак Мамуна. Он отдал его мне перед самым концом, сказав: «Наступит день, когда мой сын взыщет истины. Отдай это ему, чтобы он мог отличить правду от блестящей подделки».
Зейн взял кольцо. Камень казался тёплым, в его глубине переливались багровые и синие всполохи, точно там было заперто живое пламя.
— Что мне делать, Исхак?
— Стать невидимым. Завтра ты наденешь фартук подмастерья. Будешь сортировать мелкий жемчуг и чистить медь до блеска. Твои руки должны стать руками ремесленника. Но твои глаза и уши должны принадлежать принцу. Басра полнится слухами. Здесь за чашкой чая можно узнать больше, чем в совете дивана. Мы будем ждать знака от Ариб. И готовиться. Тени из Самарры уже ползут по твоему следу.
Ночная тревога
Этой ночью сон не шёл к Ариб.
Она вышла на балкон, всматриваясь в темную ленту Тигра. Масрур замер внизу на террасе, его мощный силуэт едва угадывался в неверном лунном свете.
Вдруг со стороны реки донёсся странный звук. Так кричит ночная сова, но с коротким, резким обрывом в конце.
Ариб вздрогнула. Сигнал людей Саида! Она стремительно спустилась, на ходу набрасывая тёмный плащ. Масрур уже ждал у потайной калитки, рука его лежала на эфесе меча.
Из тени прибрежных камышей вынырнула фигура, молодой парень в насквозь промокшей одежде, тяжело хватающий ртом воздух.
— Госпожа... весть от Саида. Они в Басре. Исхак принял мальчика. Зейн в безопасности.
Ариб почувствовала, как многотонный груз, давивший на грудь, наконец сполз. Она закрыла глаза, беззвучно шепча слова благодарности. Но гонец не спешил уходить.
— Есть и дурная весть, госпожа. За лодкой Саида от самого Кута следовала чужая барка. Мы приняли их за патруль, но они не пытались нас задержать. Они просто следовали по пятам. В Басре они сошли на берег спустя два часа после нас. Это люди в серых плащах... таких видели в свите визиря.
Ариб распахнула глаза. Облегчение мгновенно сменилось ледяным ужасом, пронзившим до костей.
"Визирь не просто знал. Он вёл их". Он позволил Зейну добраться до Басры лишь для того, чтобы выведать их тайное убежище. Теперь лавка Исхака превратилась из крепости в западню.
— Масрур, — голос Ариб был тихим, но в нём зазвенел закалённый металл. — Нужно действовать быстрее, чем они мыслят. Визирь вообразил, что играет со мной в кошки-мышки. Но он забыл: за спиной кошки всегда стоит охотник.
Она повернулась к гонцу:
— Возвращайся немедленно. Передай Исхаку: пусть Зейн ни на шаг не выходит из мастерской. И скажи ему... пусть начнёт готовить «чёрный жемчуг». Он поймёт.
Ариб вернулась в покои. Она знала: время нежных песен и тонких намёков истекло.
Начиналась великая охота, где приманкой стал её собственный сын. И горе тому, кто посчитает её, Ариб, слабой добычей.
- Продолжение в 12:40
Как вы считаете, знала ли Ариб на самом деле, на что идёт визирь, или она недооценила его коварство? И что за загадочный «чёрный жемчуг» должен приготовить ювелир? Делитесь вашими догадками в комментариях, мне очень важно ваше мнение. Это может повлиять на следующую главу!