До этого момента Марина думала, что приехала на корпоратив мужа сделать ему сюрприз.
Игорь забыл телефон дома - черный «Самсунг» в кожаном чехле, который она купила ему на годовщину - и она решила: завезу, заодно посмотрю на его коллег, которых никогда не видела.
Восемь лет брака, а она ни разу не была на его рабочих мероприятиях. «Тебе будет скучно, - говорил он каждый раз одинаковым тоном, как записанное сообщение. - Там мужские разговоры. Ты все равно ничего не поймешь».
Она стояла у входа в ресторан, сжимая его телефон в правой руке и смотрела, как ее младшая сестра идет от машины к стеклянным дверям.
Вика не видела ее - разглядывала свои ногти, проверяя, не смазался ли лак. Коралловый лак. В тон платью. Вика всегда подбирала лак к одежде - это была одна из тех мелочей, на которые у нее хватало времени, потому что работать ей было «нельзя» из-за слабого здоровья.
Игорь вышел из машины через минуту.
Огляделся - быстро, воровато, как человек, который знает, что делает что-то, чего делать не должен. Закрыл машину. Поправил галстук синий в полоску, который Марина гладила сегодня утром. Пошел следом за Викой, держа дистанцию в десять шагов, как посторонний.
Марина не вошла в ресторан.
Она постояла еще минуту, глядя на стеклянные двери, за которыми скрылись два человека, которым она доверяла больше всех на свете. Потом развернулась и пошла к своей машине - старой «Шкоде Октавии» две тысячи пятнадцатого года, которую Игорь называл «твоей развалюхой» и «позором на колесах».
Телефон мужа лежал на пассажирском сиденье всю дорогу домой. Она не смотрела в него. Пока.
***
Тридцать четыре года - это возраст, когда женщина уже знает, что сказка про Золушку написана мужчиной. Или женщиной, которая никогда не выходила замуж.
Марина знала это с двадцати шести, когда Игорь впервые сказал ей: «Ты должна быть благодарна, что я вообще с тобой». Они тогда сидели в кафе - недорогом, сетевом, с пластиковыми стульями и салфетками в металлических держателях. Она попросила его не разговаривать по телефону за столом.
Просто попросила. Он посмотрел на нее так, будто она попросила его отдать почку, и произнес эту фразу. Громко. Официантка, девочка лет двадцати, отвела глаза.
Марина тогда думала - он устал, у него проблемы на работе, он не это имел в виду.
Потом он повторил это снова. И снова. Фраза врастала в нее, как занозы под ноготь - по одной, незаметно, пока не образовалась сплошная пульсирующая боль, которую она перестала замечать, как перестают замечать шум холодильника.
Она работала главным бухгалтером в строительной компании «ГрадСтрой». Сто двадцать тысяч рублей в месяц, если с премиями. Восемь лет безупречной работы. Ни одной ошибки в отчетности, ни одной просроченной декларации.
Генеральный директор, Павел Андреевич, мужчина шестидесяти двух лет с седой бородой и привычкой стучать карандашом по столу, говорил на совещаниях: «Давайте спросим Марину Николаевну. Если она говорит - можно, значит, можно». На работе к ней обращались по имени-отчеству. Ждали, когда она скажет свое слово, прежде чем принимать решения. Уважали.
Дома она была «серой мышью».
Этот термин появился на третьем году брака. Марина вышла из душа в махровом халате - сером, старом, но чистом и мягком, - и Игорь посмотрел на нее из-за ноутбука.
- Посмотри на себя, - сказал он. - Серый халат, серые тапки, серое лицо. Ты как мышь. И ты удивляешься, что мне с тобой скучно?
Она стояла, прижимая пояс халата к животу - она тогда еще стыдилась своего тела после родов - и чувствовала, как что-то горячее поднимается к горлу. Но не сказала ничего. Прошла мимо. Легла. Отвернулась к стене.
Он не извинился. Ни тогда, ни потом. К пятому году брака она перестала ждать извинений, как перестают ждать поезд, который не ходит по расписанию.
Двадцать девятого августа прошлого года - ей исполнилось тридцать три.
Марина накрыла стол на четверых: она, Игорь, Лева и Аня.
Дети - шесть и четыре года. Скатерть - белая, льняная, еще бабушкина. Тарелки - синие, из набора, который они купили на свадьбу. Свечи - две, в бронзовых подсвечниках, которые она нашла на барахолке за триста рублей и отполировала до блеска.
Торт она пекла четыре часа. «Наполеон» - слой за слоем, тесто раскатывалось на столе, присыпанном мукой, крем варился на медленном огне, коржи пропитывались в холодильнике. Двадцать восемь коржей - по числу лет, которые они прожили с Игорем, если считать с первой встречи.
Игорь пришел в девять вечера. Дети уже устали ждать - Аня капризничала, Лева смотрел мультики, забыв про накрытый стол.
Он вошел, бросил куртку на вешалку, прошел на кухню. В руках - букет. Три розы, целлофан еще хрустит, ценник за сто восемьдесят рублей он забыл снять.
- Заработался, - сказал он, кидая цветы на стол рядом с тортом.
Лева вбежал на кухню, увидел папу, засиял.
- Пап, а что ты маме подарил?
Игорь посмотрел на сына так, будто тот сказал что-то неприличное. Брови сдвинулись, уголки рта опустились.
- Папа работает, чтобы вы все жили хорошо, - произнес он тем тоном, которым объясняют очевидные вещи глупым людям. - Это и есть подарок.
Лева замолчал. Марина видела, как он пытается понять - почему папа сердится? что он сказал не так?
- Давайте резать торт, - сказала она.
Она взяла нож - большой, кухонный, с деревянной ручкой - и разрезала «Наполеон» на восемь частей. Руки не дрожали. Она научилась этому - не дрожать. Не плакать. Не показывать.
Игорь съел кусок торта, сказал «нормально», ушел смотреть телевизор. Дети доели свои порции и разошлись по комнатам. Марина убирала со стола одна, как обычно.
Цветы она выбросила на следующий день. Ценник так и остался на стебле.
Телефон мужа она открыла в три часа ночи.
Игорь приехал домой в час - «задержался на работе», как всегда - и уснул сразу, едва коснувшись подушки. Он лежал на спине, рот приоткрыт, храп - ровный, привычный, как звук работающего кондиционера. Марина лежала рядом с открытыми глазами и считала трещины на потолке.
В три она встала. Тихо, чтобы не разбудить. Взяла его телефон с тумбочки. Вышла на кухню.
Код она знала давно - 1987, год его рождения. Он никогда не считал нужным его менять. Зачем? Серая мышь не станет лезть в его телефон. Серая мышь знает свое место.
Переписка с Викой была в «Телеграме», в папке «Архив». Ее пришлось поискать - сначала в основном списке чатов ничего не было. Но Марина знала, как работают мессенджеры. Она знала, как работает все, что связано с документами, цифрами, скрытыми данными. Это была ее работа.
Двести сорок три сообщения за последние два месяца. Фотографии. Голосовые. Видео - одно, короткое, которое она не стала открывать.
Она читала переписку, сидя за кухонным столом в темноте, и внутри нее что-то происходило - не ломалось, нет. Скорее застывало. Как цемент, который заливают в форму. Жидкий, податливый, бесформенный - а потом твердеет и становится основанием, на котором можно строить.
Сообщение от Вики, три недели назад:
«Мама говорит, пусть Марина пока не знает, скоро все решим. Квартиру оформим на тебя, детей она и так не удержит».
Ответ Игоря:
«Твоя сестра всегда была тормозом. Восемь лет терплю. Скоро отмучаюсь».
Вика:
«Бедный мой. Я тебя вылечу от этой скуки».
И смайлик. Подмигивающий.
Еще сообщение, неделю назад:
Игорь: «Квартира на мне, но она в браке куплена. Надо будет юриста найти, чтобы грамотно все провернуть».
Вика: «Мама говорит, у нее знакомый есть. Поможет. Главное - чтобы она не дернулась раньше времени».
Игорь: «Не дернется. Она трусиха. Куда она денется - ни денег своих, ни связей. Всю жизнь за мной пряталась».
Марина закрыла телефон. Положила его на стол. Посмотрела на свои руки - обычные руки, немолодые уже, с короткими ногтями и обручальным кольцом на безымянном пальце.
Мама знала.
Эта мысль была тяжелее всего остального. Тяжелее измены мужа - к этому она была готова где-то внутри, в том месте, где женщины хранят горькую правду, которую не хотят признавать вслух. Но мама. Людмила Петровна. Пятьдесят восемь лет. Мать двоих дочерей. «Семья - это главное. Нельзя выносить сор из избы».
Мама знала - и выбрала сторону. Как всегда.
Марина вернулась в спальню. Положила телефон на тумбочку. Легла рядом с мужем. Закрыла глаза.
Она не спала до утра.
Вике всегда было нужнее.
Марине было одиннадцать, когда у семилетней сестры нашли диабет первого типа. Она помнила тот день - мама плакала, папа молчал, а Вика лежала в больничной палате, бледная и маленькая, с капельницей в руке. Марина принесла ей своего плюшевого медведя - единственную игрушку, которую ей подарил дедушка перед смертью. Вика взяла медведя и больше не отдала.
С того дня все изменилось. Вике нельзя волноваться - от волнения скачет сахар. Вике нужно особое питание - это дорого, поэтому Марине теперь каша на завтрак вместо творожков. Вика не может помогать по дому - ей нужно беречь силы. Вика не может работать летом, как другие подростки - ей вредно перенапрягаться.
Марина научилась быть невидимой. Ее пятерки в школе не замечали - зато четверка Вики по русскому была событием, которое отмечали тортом. Ее победу на городской олимпиаде по математике мама забыла забрать из школы - грамота так и лежала в учительской неделю, потому что Вику нужно было везти к эндокринологу. Ее первая любовь - Дима Савельев из десятого «Б», высокий мальчик с карими глазами и привычкой крутить ручку между пальцами - через полгода встречался с Викой.
- Ну ты же старшая, ты сильная, - сказала тогда мама, когда Марина пришла домой с красными глазами. - А Вике это нужнее. Ей так трудно находить друзей из-за болезни.
Дима продержался три месяца. Вика бросила его, когда появился кто-то интереснее - одиннадцатиклассник с мотоциклом. Марина к тому времени уже научилась не плакать. Слезы высыхали где-то внутри, не доходя до глаз.
Бабушка Нина - единственный человек, который видел все это - умерла, когда Марине было восемнадцать.
Перед смертью она позвала внучек к себе и дала каждой по чашке. Синие, фарфоровые, с золотыми птицами - сороками или синицами, Марина так и не поняла. Чашки были старинные, еще довоенные, из сервиза, который бабушка вывезла из Ленинграда в эвакуацию.
- Чтобы вы помнили, что вы сестры, - сказала бабушка, сжимая их руки своими сухими, легкими пальцами. - Что бы ни случилось.
Викина чашка разбилась через год. Вика «случайно» смахнула ее со стола во время ссоры с мамой - ссоры из-за какой-то ерунды, из-за несделанной домашней работы или невымытой посуды. Она плакала так, будто умер кто-то близкий. Рыдала, захлебываясь, размазывая тушь по щекам.
- Мама, отдай мне чашку Марины, - всхлипывала она. - Мне так плохо без бабушки, а у Марины и так есть другие вещи от нее!
У Марины не было других вещей. Бабушка все оставила родителям - квартиру, мебель, книги. Чашка была единственным, что она дала внучке лично.
- Отдай сестре, - сказала мама. - Видишь, как она расстроена. Тебе же не трудно.
Марина отдала. Как всегда.
Она нашла эту чашку - свою чашку - в спальне мужа через два дня после того вечера у ресторана. Убиралась, меняла белье, и увидела ее на тумбочке с его стороны. Синяя чашка с золотыми птицами, из которой Вика, видимо, пила кофе, когда приходила сюда днем, пока Марина была на работе.
Из ее чашки. В ее доме. В ее постели.
Цемент внутри нее стал еще тверже.
Три месяца - это девяносто два дня. Марина считала.
Она не изменила ничего в своем поведении. Готовила завтраки - овсянка для детей, яичница для Игоря. Отводила Леву и Аню в сад - ровно к восьми, ни минутой позже. Ехала на работу - сорок минут по пробкам, если повезет. Сводила балансы, проверяла накладные, готовила отчеты.
Возвращалась.
Готовила ужин - борщ, котлеты, рыба по четвергам. Укладывала детей. Ложилась рядом с мужем, который уже спал, отвернувшись к стене.
Внутри нее работал счетчик. День за днем. Шаг за шагом.
День первый: она изучила учредительные документы «АвтоМира» - автосервиса и мойки на улице Рябиновая, которыми управлял Игорь. Три года назад он попросил ее оформить бизнес на себя. «Для оптимизации налогов, ты же понимаешь».
Она поняла. Она тогда все понимала - и соглашалась, потому что так было проще. Теперь она перечитала документы с карандашом в руках. Она - единственный учредитель и единственный участник ООО. Сто процентов доли. Игорь - генеральный директор. Наемный работник. Которого можно уволить решением единственного участника.
День девятый: она встретилась с Катей в кафе на Тверской - том самом, где подают чизкейк за триста восемьдесят рублей и не задают вопросов, если двое женщин сидят три часа над одной чашкой капучино.
Катя Соловьева - сорок два года, разведена, двое детей, юрист с пятнадцатилетним стажем в семейном праве - помнила тот семейный праздник три года назад. День рождения Марины, который они отмечали дома, с друзьями и родственниками. Игорь тогда выпил лишнего и, когда Катя пошла на кухню за водой, сказал громко, на всю комнату:
- Катя, с твоей внешностью хорошо, что ты выбрала профессию, где думать надо, а не выглядеть. Хотя в суде, наверное, тоже лучше быть симпатичной, да?
Все засмеялись. Кроме Кати. Она стояла в дверях кухни, держа стакан с водой, и смотрела на Игоря. Потом посмотрела на Марину. Потом молча допила воду и через полчаса уехала.
Они не виделись три года. Марина написала ей в мессенджер: «Катя, мне нужна твоя помощь. Профессиональная».
Сейчас Катя сидела напротив, помешивая остывший кофе, и слушала. Не перебивала. Делала пометки в маленьком блокноте - дорогом, кожаном, с монограммой.
- Значит так, - сказала она наконец. - Бизнес юридически твой. Стопроцентно. Квартира - совместно нажитое имущество, куплена в браке за шесть миллионов, из них четыре - кредит, который вы выплатили вместе. Делится пополам, но ты можешь выкупить его долю. Дети - ты фактически основной родитель, у тебя стабильный доход, жилье. Шансы хорошие.
- А если он начнет угрожать?
- У тебя есть доказательства измены?
- Переписка. Скриншоты.
- Сохрани в облако. Три разных места. И еще - ты говорила, он делает что-то с налогами?
Марина кивнула. Она не просто говорила - она знала. Восемь лет она видела, как он проводит деньги через фирму. Клиенты, которые платят наличными и не получают чеков. Зарплаты «в конвертах» механикам - официально они получали по тридцать тысяч, реально - по семьдесят. Договора с компаниями-однодневками на «консультационные услуги».
- Собери все, - сказала Катя. - Пригодится. Не для суда - для переговоров. Чтобы он понял, что терять ему больше, чем тебе.
День двадцать третий: Алена - няня, которая приходила три раза в неделю, женщина пятидесяти лет с усталыми глазами и добрыми руками - задержала Марину в прихожей.
- Марина Николаевна, - сказала она тихо, оглядываясь на дверь детской. - Я не знаю, стоит ли говорить... Но ваша сестра приходила сюда. Днем. Три раза за последний месяц. Когда вас не было.
- Что она делала?
- Я не знаю. Я уходила с детьми в парк, как вы просили. Она оставалась в квартире одна. Ну, не одна - Игорь Константинович тоже был.
Марина посмотрела на Алену. Та отвела глаза.
- Спасибо, Алена. Я знаю.
- Вы... вы не рассердитесь, что я сказала?
- Нет. Я благодарна.
Алена ушла. Марина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. В голове пронеслось: три раза за месяц. В ее квартире. В ее постели. Пока ее дети гуляют в парке с няней.
Цемент внутри нее превратился в железобетон.
День сорок пятый: она пришла к нотариусу - Елене Викторовне, женщине с седым пучком и очками на цепочке - и оформила изменения в устав «АвтоМира». Все по закону: она единственный участник, она имеет право вносить любые изменения без согласия директора.
Теперь в уставе было указано, что решение о назначении и освобождении генерального директора принимается ею единолично, без созыва собрания. Стоимость услуги - четыре тысячи восемьсот рублей. Квитанцию она спрятала в сейф на работе.
Игорь не знал. Он никогда не читал документы, которые подписывал. Зачем? У него была жена-бухгалтер, которая разбиралась в этих скучных бумажках.
День шестьдесят второй: она открыла счет в «Альфа-Банке» - на свое имя, без права доступа третьих лиц. Перевела на него четыреста тысяч рублей - премию, которую начислила себе как единственный учредитель за хорошие финансовые показатели компании. Все законно. Все с документами. Бухгалтерия «АвтоМира» вела ее подруга Света, и она не задавала лишних вопросов.
День семьдесят восьмой: она нашла в почте Игоря - он использовал один пароль для всего, и она знала его еще с первого года брака - договор с фирмой «СтройИнвест-М».
Услуги по «оптимизации производственных процессов» на сумму один миллион двести тысяч рублей. Марина проверила эту фирму по открытым базам данных. Зарегистрирована полгода назад. Директор - Кузнецов А.А. Адрес - квартира в жилом доме. Телефон - не существует. Классическая однодневка для обналичивания денег.
Она скачала договор, акты выполненных работ, платежные поручения. Всего - три миллиона двести тысяч рублей за два года. Сумма, от которой налоговая не отмахнется.
День восемьдесят девятый: Игорь за ужином сказал, что едет в командировку.
- В Краснодар. На неделю. Проверить поставщиков запчастей - там новые ребята, нужно познакомиться лично.
- Хорошо, - ответила Марина, накладывая детям салат.
- Ты справишься одна? С детьми, с домом?
- Справлюсь.
Он улыбнулся - той улыбкой, которую она когда-то любила, а теперь видела насквозь. Улыбка человека, который считает себя умнее всех.
Вечером, когда он уснул, она проверила его почту. Бронь отеля «Radisson» в Сочи - не в Краснодаре. Два номера рядом, с видом на море. Один - на его имя. Второй - на имя Виктории Николаевны Ивановой. Девичья фамилия Вики.
Она знала, что делать.
Утро девяностого дня начиналось с запаха кофе.
Марина варила его в джезве - медной, тяжелой, с длинной деревянной ручкой. Она купила ее в Стамбуле десять лет назад, еще до брака, в маленькой лавке на Гранд-Базаре. Старик-продавец показывал ей, как правильно варить: мелкий помол, холодная вода, довести до подъема пены три раза, не перемешивать. Она запомнила.
Игорь любил растворимый - «Нескафе» три в одном, из пакетика, с сахаром и сухим молоком. Он говорил, что от настоящего кофе у него изжога. Она варила настоящий. Для себя.
Дети завтракали. Лева - шесть лет, серьезный, с отцовскими глазами и ее подбородком - ел овсяную кашу, методично, ложка за ложкой. Аня - четыре года, непоседа, с рыжими кудрями и веснушками - размазывала йогурт по столу, рисуя пальцем какие-то узоры. Обычное утро.
- Ты же не забыла - я уезжаю, - сказал Игорь, застегивая чемодан в прихожей. - В Краснодар. На неделю.
- Не забыла.
- Детей сама справишься? Может, маму позвать?
Твою маму или мою, хотела спросить она. Но не спросила.
- Справлюсь. У меня Алена, если что.
Он подошел к ней, стоящей у плиты с джезвой в руке. Поцеловал в макушку - быстро, формально, как целуют старую мебель или домашнее животное. Привычка, оставшаяся от тех времен, когда между ними еще было что-то, кроме привычки.
- Веди себя хорошо, - сказал он детям.
Марина проводила его до двери. Закрыла. Посмотрела в глазок, как он идет к лифту, катя за собой синий чемодан «Samsonite» - тот самый, который она подарила ему на день рождения два года назад.
Потом достала телефон и набрала Катю.
- Он уехал. Можно начинать.
В час дня она вышла из офиса, сославшись на головную боль. В два - была в районном суде, где подала заявление о расторжении брака. Госпошлина - шестьсот рублей. Квитанцию она получила на руки.
В три - в офисе нотариуса, где заверила решение единственного участника ООО «АвтоМир» об освобождении Игоря Константиновича Рогова от должности генерального директора и назначении себя исполняющей обязанности. Еще четыре тысячи рублей.
В четыре - в налоговой инспекции, где подала документы на внесение изменений в ЕГРЮЛ. Новый директор - Иванова Марина Николаевна. Срок регистрации - пять рабочих дней.
В пять - позвонила на «горячую линию» ФНС. Анонимно. Сообщила о нарушениях в компании «СтройИнвест-М» и ее связях с ООО «АвтоМир». Оператор записала все, что она сказала.
Вечером она забрала детей из сада. Объяснила, что они поедут в гости к тете Кате - «на несколько дней, пока папа в командировке». Собрала два чемодана - детские вещи, документы, свои вещи по минимуму. Свидетельства о рождении детей, свой паспорт, свидетельство о браке, договор на квартиру, документы на машину.
Синюю чашку с золотыми птицами она оставила на кухонном столе. Пусть Вика заберет, если придет.
Квартира Кати была в Митино - двушка на четырнадцатом этаже, с видом на лес и детскую площадку во дворе. Маленькая, но чистая. Тихая.
Марина уложила детей в гостевой комнате - они заснули быстро, уставшие от переезда и новых впечатлений. Потом долго сидела на кухне с Катей, глядя в окно на огни города.
- Ты все правильно сделала, - сказала Катя.
- Я знаю.
- Он будет злиться.
- Я знаю.
- Но у него нет рычагов. Бизнес твой. Квартира - пополам, но ты можешь там жить с детьми до раздела. Дети - с тобой. Он может только кричать.
Марина молчала. За окном проехала машина, осветив потолок фарами.
- Ты не жалеешь? - спросила Катя тихо.
- Нет, - ответила Марина. - Я жалею, что не сделала этого раньше.
Телефон зазвонил в одиннадцать. На экране - «Мама».
- Ответишь? - спросила Катя.
Марина подумала секунду. Потом нажала «Принять».
- Марина. - Голос Людмилы Петровны звучал сухо, отрывисто, как всегда, когда она была недовольна. - Мне позвонил Игорь. Сказал, что ты подала на развод. И что ты его уволила. Что это значит?
- Это значит то, что я подала на развод и уволила его.
- Как ты могла. Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты разрушаешь семью. Свою семью. Семью своих детей.
- Мама. - Марина говорила ровно, без эмоций, как читала отчет на работе. - Ты знала.
Пауза. Короткая. Но Марина услышала - вдох, который мать пыталась скрыть.
- Что я знала?
- Про Вику и Игоря. Ты знала. С самого начала.
Снова пауза. Дольше.
- Это... это не имеет значения, - сказала мама наконец. Голос стал менее уверенным. - Важно, что ты - старшая. Ты должна быть умнее. Мудрее. Вика... Вика не может контролировать себя, ты же знаешь. У нее диабет, ей нельзя волноваться. И Игорь - он мужчина, все мужчины такие. Но бросать семью из-за... из-за этого? Марина, одумайся. Прости их. Они оступились.
- Они оступились, - повторила Марина. - В мою постель. На протяжении двух лет. С твоего благословения.
- Я не...
- Мама. Ты помнишь бабушкины чашки?
- Что? - Голос матери дрогнул. - При чем тут чашки?
- Ты отдала мою чашку Вике. Двадцать лет назад. Ты всегда все отдавала Вике. Мою чашку. Мое время. Мою первую любовь. А теперь - моего мужа. Все, что было моим, всегда оказывалось нужнее ей. Потому что у нее диабет. Потому что она младшая. Потому что мне и так хорошо.
- Марина, это нечестно...
- Нет, мама. - Голос Марины не дрогнул. - Это ты нечестная. Всю жизнь. Но я больше не играю в эту игру. Не звони мне. Я позвоню сама, когда буду готова.
Она нажала отбой. Выключила телефон. Положила его на стол экраном вниз.
Катя сидела напротив, глядя на нее поверх чашки с чаем.
- Сколько лет ты это держала? - спросила она.
- Тридцать четыре года, - ответила Марина. - Минус одиннадцать до диагноза Вики. Двадцать три года.
- И как себя чувствуешь?
Марина подумала. Прислушалась к себе - к тому месту внутри, где раньше был комок страха, вины, обиды.
- Пусто, - сказала она. - Но хорошо. Хорошая пустота. Как после того, как вынесли старую мебель, и вдруг оказывается, что комната большая.
Игорь вернулся из Сочи через два дня - на четыре дня раньше, чем планировал.
Марина узнала об этом от Кати - та отслеживала геолокацию его телефона через приложение, которое он сам установил «для безопасности семьи». Ирония была болезненной.
Он появился у Кати в дверях в девять утра, в субботу. Глаза красные, рубашка мятая, щетина двухдневная. Он стоял на лестничной клетке и давил на звонок так, будто хотел продавить его насквозь.
Марина открыла. Катя стояла за ее спиной, скрестив руки на груди.
- Нам надо поговорить, - сказал Игорь.
- Говори.
- Наедине.
- Здесь достаточно наедине. Дети спят.
Он сглотнул. Она видела, как он пытается собраться, надеть привычную маску - снисходительную, уверенную, ту, в которой он разговаривал с ней восемь лет. Не получалось. Что-то изменилось в балансе сил, и он это чувствовал - как животное чувствует, что территория больше ему не принадлежит.
- Ты уволила меня из моей собственной фирмы, - сказал он. Голос был сиплый.
- Из моей фирмы, - поправила она. - Она всегда была моей. По документам. Ты просто в ней работал.
- Я построил этот бизнес! Я! - Голос повысился. - Своими руками, своими связями, своими деньгами!
- Своими руками - да. Но на мои документы. На мое имя. С моей подписью на уставе. Угадай, чье имя осталось в реестре.
Он шагнул к ней. Катя шагнула между ними.
- Игорь, - сказала Катя тем тоном, которым, наверное, говорила в суде. - Я адвокат. И я свидетель этого разговора. Подумай хорошо, прежде чем делать что-то, о чем пожалеешь.
Он остановился. Посмотрел на Катю, потом на Марину. В его глазах что-то мелькнуло - понимание, что он не контролирует ситуацию.
- Марина. - Голос изменился, стал мягким, просительным. Тем голосом, которым он уговаривал ее подписать документы на фирму. - Мы же восемь лет вместе. У нас дети. Ты правда хочешь все разрушить из-за... из-за недоразумения?
- Недоразумения, - повторила она.
- Вика... это была ошибка. Глупость. Она ко мне полезла, ты же знаешь, какая она. Вечно чего-то хочет, вечно капризничает. Я был слаб. Но это ничего не значит. Я люблю тебя. Я люблю нашу семью. Детей.
Марина смотрела на него. На этот рот, который восемь лет говорил ей, что она серая мышь. На эти глаза, которые смотрели сквозь нее, как сквозь грязное стекло. На эти руки, которые никогда не обнимали ее просто так, без требования чего-то взамен.
- Игорь, - сказала она. - «Квартиру оформим на тебя, детей она и так не удержит». Это твои слова. Из переписки с Викой.
Он побледнел. Кровь отхлынула от лица так быстро, что он стал похож на манекен.
- Ты... ты читала...
- Я все читала. Двести сорок три сообщения. За два месяца. Три месяца назад.
Тишина. Он стоял, и она видела, как в его голове медленно складывается картина. Три месяца. Она знала три месяца. Молчала три месяца. Что-то делала три месяца.
- Что ты сделала? - спросил он тихо. Голос был уже не злой - испуганный.
- Забрала свое. Наконец-то.
Налоговая проверка началась через восемь дней.
Марина, теперь официально директор «АвтоМира», получила уведомление по почте. Выездная проверка за последние три года. Тема - «соблюдение налогового законодательства».
Она предоставила все, что просили. Все договоры. Все акты. Все платежки. Включая договора с «СтройИнвест-М» и еще тремя компаниями, которые Игорь использовал для обналичивания.
Инспектор - мужчина лет пятидесяти с усталыми глазами и дешевым галстуком - листал папки и время от времени поднимал на нее взгляд.
- Вы понимаете, - сказал он наконец, - что эти договора подписывал предыдущий директор?
- Понимаю.
- Игорь Константинович Рогов.
- Да.
- Ваш муж.
- Бывший муж. Мы в процессе развода.
Инспектор посмотрел на нее долго. Она не отвела взгляд. Она видела такие взгляды на работе - «проверка на вшивость», называл это ее начальник.
- Хорошо, - сказал он наконец. - Мы свяжемся с вами по результатам.
Результаты пришли через месяц. Акт проверки - сорок две страницы. Три миллиона двести тысяч рублей - сумма налогов, от которых уклонялось ООО под руководством предыдущего директора. Плюс штраф - пятьсот двадцать тысяч. Плюс пени - триста восемьдесят. Итого - четыре миллиона сто тысяч рублей.
Компания как юрлицо несла ответственность. Но персональная ответственность - на том, кто подписывал документы. На Игоре.
Марина выплатила долг компании - частями, рассрочка на год. Это было больно, но терпимо. Бизнес приносил деньги, и без Игоря - даже больше, чем с ним.
Игорь получил отдельное письмо от налоговой. Требование о возмещении ущерба. Персональное.
Он был не в состоянии заплатить. Он больше не работал - ни в ее фирме, ни где-либо еще. Его личных накоплений хватило на два месяца аренды однушки в Люберцах и подержанную «Ладу Гранту» вместо «Тигуана».
Марина слышала от общих знакомых - тех, что еще разговаривали с обоими - что он кричал. Угрожал. Обзванивал всех, кого знал, пытаясь найти деньги. Потом умолял ее - через посредников - «войти в положение», «не добивать».
Она не отвечала на его сообщения. Не брала трубку.
Ей было не жаль.
Вика пришла через полтора месяца после начала всего.
Позвонила в домофон - Марина к тому времени вернулась в квартиру с детьми, потому что так было удобнее - и сказала дрожащим голосом:
- Марина, это я. Нам нужно поговорить. Пожалуйста.
Марина спустилась вниз. Не хотела, чтобы Вика поднималась в квартиру, не хотела, чтобы дети видели эту сцену.
Вика стояла у подъезда - в том же коралловом платье, только теперь оно было мятое и с пятном на подоле. Тушь размазана, волосы собраны в небрежный хвост. Она выглядела так, будто не спала несколько дней.
- Марина, - начала она. - Я знаю, ты злишься. Ты имеешь право. Но пожалуйста, выслушай меня.
- Говори.
- Я любила его. - Голос Вики дрогнул. - Я знаю, это звучит ужасно, но я правда любила. Он... он говорил, что с тобой несчастен. Что ты его не понимаешь. Что вы давно чужие люди. Я думала... я думала, что делаю его счастливым.
Марина молчала.
- А теперь он меня бросил. - Слезы покатились по Викиным щекам. - Из-за тебя. Из-за того, что ты сделала с его бизнесом. У него теперь ничего нет, и он... он сказал, что я ему больше не нужна. Что я - обуза. Что без денег он не собирается тянуть еще одну... - Она всхлипнула. - Еще одну истеричку.
- Какая жалость, - сказала Марина.
- Ты не понимаешь! - Голос Вики взвился. - Я потеряла все! Его, нашу мечту, наше будущее! Мы хотели пожениться, купить дом за городом, жить нормально...
- На мои деньги. В моей фирме. Забрав мою квартиру.
- Это не... это было бы иначе...
- Как иначе, Вика? Вы с мамой планировали, как оставить меня без всего. Я читала переписку, помнишь?
Вика замолчала. Ее лицо - мамино лицо, те же круглые голубые глаза, тот же маленький нос - исказилось.
- Ты всегда была такой, - сказала она. - Холодной. Расчетливой. Ты никогда меня не любила по-настоящему.
- Я любила тебя, - ответила Марина. - Когда мы были маленькими. Когда ты была моей сестрой, а не человеком, которому все все должны. Я отдала тебе свою чашку. Помнишь? Бабушкину чашку. Ты плакала, и мама сказала - отдай, ей нужнее. Я отдала. Я всю жизнь отдавала. А ты брала. И брала. И брала.
- У меня диабет! - выкрикнула Вика. - Ты хоть понимаешь, каково это - жить с болезнью?
- Твой диабет компенсирован двенадцать лет, - сказала Марина ровно. - Ты ешь что хочешь. Пьешь вино на праздниках. Летаешь на море. Твой эндокринолог - я узнавала - говорит, что твои показатели в норме уже много лет. Твой диабет - это не болезнь, Вика. Это отмычка, которую ты используешь, чтобы брать чужое. И все вокруг - мама, папа, я - позволяли тебе это делать, потому что так было проще.
Вика отступила на шаг. Слезы высохли, остался только красный нос и растекшаяся тушь.
- Ты за это заплатишь, - сказала она. - Я расскажу всем, какая ты на самом деле. Всем твоим друзьям, коллегам...
- Рассказывай, - ответила Марина. - Мне нечего скрывать.
Она развернулась и вошла в подъезд. Закрыла дверь.
За дверью было тихо минуту. Потом - звук шагов. Вика уходила. Каблуки стучали по асфальту - все тише, тише, пока не стихли совсем.
Мама позвонила через неделю. И через две. И через три.
Марина не отвечала. Сбрасывала звонки, не читала сообщения.
На четвертой неделе мама пришла к ней домой. Позвонила в дверь - настойчиво, долго, как человек, который не привык, что ему не открывают.
Марина открыла - потому что дети были дома, потому что они слышали звонок и спрашивали «кто там?», потому что прятаться в собственной квартире было глупо.
Людмила Петровна стояла на пороге в своем лучшем пальто - бежевом, кашемировом, который Марина купила ей на юбилей три года назад. Волосы уложены, губы накрашены. Она выглядела так, будто собиралась на переговоры.
- Мне нужно с тобой поговорить, - сказала она.
- Заходи.
Дети выбежали - «Бабушка!» - и Людмила Петровна присела, обняла их, поцеловала в макушки. Марина смотрела на это и думала: она действительно их любит. Детей - любит. Меня - использует. Вику - жалеет. Какая интересная иерархия.
- Идите поиграйте, - сказала Людмила Петровна внукам. - Нам с мамой нужно поговорить о взрослом.
Дети убежали в комнату. Марина провела мать на кухню, предложила чай. Та отказалась.
- Вика беременна, - сказала Людмила Петровна без предисловий.
Марина молчала.
- От Игоря. Два месяца.
- Понятно.
- Тебе нужно это понять, Марина. - Голос матери стал мягче, увещевательным. - Будет ребенок. Твой племянник или племянница. Мы все - семья. Нельзя разрушать семью из-за... из-за того, что случилось.
- Из-за того, что моя сестра два года спала с моим мужем? С твоего ведома?
- Я не знала так долго...
- Мама. - Марина посмотрела ей в глаза. - Не ври. Ты знала. Ты помогала им планировать, как выкинуть меня из моей жизни. Я читала переписку.
Людмила Петровна отвела взгляд.
- Я думала... я думала, будет лучше, если все решится мирно. Без скандала. Вика и Игорь любят друг друга. Ты могла бы найти кого-то другого. Ты сильная, Марина. Ты всегда была сильная.
- Потому что ты мне не оставила выбора.
Молчание.
- Мне жаль, - сказала мать наконец. - Мне правда жаль, что все так получилось. Но сейчас - сейчас нужно думать о будущем. О ребенке. Вика... у Вики сейчас ничего нет. Игорь ее бросил. Она живет у меня, плачет каждый день. Ей нужна помощь.
- И ты хочешь, чтобы я помогла.
- Ты ее сестра.
Марина встала. Подошла к окну. За окном был двор - детская площадка, скамейки, клумбы с увядающими цветами. Обычный двор обычного московского дома.
- Мама, - сказала она, не оборачиваясь. - Вика не беременна.
- Что? Откуда ты...
- Потому что она врет. Она врала всю жизнь - о своем здоровье, о своих потребностях, о том, почему ей нужно больше. И ты ей всегда верила. Потому что так было проще.
- Ты не можешь этого знать...
- Позвони ей. Прямо сейчас. Попроси справку от врача. Посмотрим, что она скажет.
Людмила Петровна достала телефон. Руки слегка дрожали. Набрала номер.
- Вика? Это мама. Я у Марины. Она... она говорит... - Голос сорвался. - Вика, ты правда беременна? У тебя есть справка?
Марина не слышала, что отвечала Вика, но видела лицо матери. Видела, как оно менялось - от недоверия к пониманию, от понимания к чему-то похожему на боль.
- Вика, - сказала Людмила Петровна тихо. - Зачем ты мне соврала?
Она отняла телефон от уха. Посмотрела на экран, будто впервые видела.
- Она сказала - хотела меня привязать. - Голос был пустой. - Хотела, чтобы я помогла ей вернуть Игоря. Думала, если все поверят в ребенка...
Марина не ответила. Она смотрела на мать - на женщину, которая тридцать четыре года была для нее одновременно якорем и бременем, любовью и обязательством, источником тепла и источником боли.
- Мне жаль, мама, - сказала она наконец. - Но это - твоя проблема. Не моя. Я больше не буду убирать за Викой. И за тобой.
Людмила Петровна поднялась. Она постарела за эти несколько минут - морщины проступили резче, плечи опустились.
- Ты жестокая, - сказала она. - Ты стала жестокой.
- Нет, мама. Я стала честной. Впервые в жизни.
Марина проводила ее до двери. Закрыла. Вернулась на кухню.
Руки не дрожали. Внутри было пусто - но не больно. Как после хирургии: что-то удалили, рана еще свежая, но заживет.
Суд по разделу имущества состоялся через четыре месяца после подачи на развод.
Игорь пришел с адвокатом - молодым парнем в дешевом костюме, который явно взял дело без предоплаты в надежде на процент от выигрыша. Марина пришла с Катей.
Заседание длилось три часа. Игорь пытался доказать, что «АвтоМир» - его бизнес, что он вложил в него все силы, что Марина была просто «подставным лицом». Катя методично разбила каждый аргумент: в документах - имя Марины, в уставе - ее подпись, в реестре - ее данные. Игорь был наемным работником, каким бы обидным это ни казалось.
Квартиру поделили пополам. Три миллиона каждому - рыночная оценка за вычетом остатка кредита. Марина имела право выкупить долю Игоря в течение года. Она могла себе это позволить - бизнес приносил стабильный доход.
Дети остались с ней. Игорь получил право видеться с ними дважды в неделю - по средам вечером и в субботу. Марина не возражала. Лева и Аня любили папу, несмотря ни на что. Она не собиралась это разрушать.
Когда судья зачитала решение, Игорь сидел, глядя в стол. Его адвокат что-то шептал ему на ухо, но Игорь не слушал.
После заседания Марина вышла на ступени суда. Октябрь, холодный ветер, листья на тротуаре. Игорь догнал ее у самого выхода.
- Ты довольна? - спросил он.
Она посмотрела на него. Он постарел за эти месяцы - морщины у глаз стали глубже, седина пробилась на висках. Но взгляд был тот же - взгляд человека, который до сих пор не понял, что проиграл.
- Я свободна, - ответила она.
- Ты уничтожила все, что я строил.
- Ты уничтожил все, что мы строили. Я просто забрала свое.
Он смотрел на нее так, будто видел впервые. Может, так и было.
- Ты изменилась, - сказал он.
- Нет. - Она покачала головой. - Я такой и была. Ты просто не смотрел.
Она спустилась по ступеням и пошла к машине. Не оглянулась.
Год спустя.
Машина - серебристая «Тойота Камри», три года, пробег сорок тысяч, купленная на деньги от продажи «Шкоды» и годовой прибыли «АвтоМира» - плавно остановилась перед домом.
Не квартирой. Домом.
Он стоял в Истринском районе, в поселке с глупым названием «Березки-2». Небольшой - сто двадцать квадратов, два этажа, терраса. Участок - десять соток, с яблонями по периметру, которые предыдущие хозяева посадили лет десять назад. Забор - деревянный, коричневый, новый. Ворота - автоматические, открывались с брелока.
Марина купила этот дом весной, когда «АвтоМир» принес первую нормальную прибыль под управлением нового директора - Натальи Сергеевны, женщины пятидесяти двух лет с железной хваткой и тридцатилетним опытом в автобизнесе. Марина осталась учредителем, но вернулась на основную работу - в «ГрадСтрой», главным бухгалтером. Это ей нравилось больше. Цифры. Порядок. Предсказуемость.
Лева и Аня выскочили из машины, едва она заглушила мотор. Побежали к дому, к двери, которую они сами раскрасили в прошлом месяце - в синий цвет, с желтыми звездами и кривой надписью «наш дом».
- Мама, открой! - закричала Аня.
- Бегу.
Марина вышла из машины, потянулась. Спина затекла - два часа в пробках от Москвы, даже в выходной. Достала из багажника саженец - яблоню-трехлетку, сорт «Антоновка обыкновенная». Восемьсот рублей в питомнике под Звенигородом. Тяжелая, корни в мешковине, ствол тонкий, но крепкий.
Телефон в кармане завибрировал. Она достала его, посмотрела на экран.
«Мама».
Людмила Петровна звонила ей раз в месяц. Иногда - чаще. Марина не отвечала. Один раз - в феврале - взяла трубку, выслушала пятнадцать минут про то, что Вика сидит без работы, что ей тяжело, что матери одной не справиться. Потом сказала: «Мама, это твой выбор» - и положила трубку.
В прошлый раз мама прислала сообщение: «Вика снова плачет. Диабет обострился. Ей нужна помощь. Ты же ее сестра».
Марина не ответила.
Сейчас она смотрела на экран, на пульсирующую зеленую кнопку «Ответить», на имя «Мама» крупными буквами.
Потом нажала красную. «Отклонить».
Убрала телефон в карман. Подняла саженец.
- Мама! - закричала Аня с крыльца. - Мы будем сажать дерево?
- Будем.
Они втроем вышли в сад - туда, где земля была мягкой от осенних дождей и пахла прелыми листьями. Лева нес лопату - слишком большую для него, но он упрямо не давал маме помочь. Аня несла лейку - красную, пластиковую, с улыбающимся солнцем на боку.
Марина выбрала место - у южной границы участка, где больше солнца и меньше тени от соседского дома. Начала копать.
Земля поддавалась легко - жирная, черная, живая. Лева помогал - ковырял совком, серьезный и сосредоточенный, как хирург на операции. Аня бегала вокруг, собирая желтые листья.
Когда яма была готова - сорок сантиметров глубиной, шестьдесят в диаметре, как написано в инструкции - Марина опустила в нее саженец. Тонкий ствол с несколькими ветками, но корни - сильные, живые, расправляющиеся в земле.
- Мама, - спросил Лева, - а когда будут яблоки?
- Через три-четыре года.
- Это долго.
- Да. Но они будут. Обязательно.
Она засыпала корни землей, притоптала, сделала лунку для полива. Аня поливала - неровно, разбрызгивая воду на траву, на мамины джинсы, на себя.
Марина выпрямилась, разогнула спину. Руки были в земле - черные ладони, грязь под ногтями. Она не стала их вытирать.
Солнце выглянуло из-за облаков - неяркое, октябрьское, но теплое. Дети смеялись, бегая вокруг яблони, играя в какую-то свою игру. Где-то лаяла соседская собака. Пахло дымом - кто-то жег листья.
Марина посмотрела на свою левую руку. На запястье - часы. Новые. «Casio», простые, стальные, за две тысячи рублей. Старые часы - те, что Игорь подарил на третью годовщину, золотые, с гравировкой «Моей любимой» - она продала полгода назад. Восемнадцать тысяч. Хватило на новый велосипед для Левы.
Посмотрела на безымянный палец. Пусто. Белая полоска, где было кольцо, давно загорела - сравнялась с остальной кожей.
Ей было тридцать пять лет. Она стояла в своем саду, рядом со свежепосаженной яблоней, с детьми, которые ее любили. Телефон в кармане молчал.
Никто ничего от нее не требовал.
Она глубоко вдохнула - воздух пах осенью, землей, дымом, жизнью.
И впервые за девять лет ей было хорошо.
В доме, на кухонном столе, стояла чашка.
Марина нашла ее месяц назад, в маленьком антикварном магазине на Арбате. Зашла случайно - просто шла мимо, увидела витрину, остановилась.
Чашка была синяя. Фарфоровая. С золотыми птицами - то ли сороками, то ли синицами, то ли какими-то выдуманными существами. Не бабушкина - другой формы, другого рисунка, явно более позднего производства. Но птицы были похожи. Летящие, легкие, свободные.
- Сколько? - спросила она продавца, пожилого мужчину с бородкой и очками в роговой оправе.
- Три тысячи. Восьмидесятые годы, Дулевский завод.
Она купила. Не торгуясь.
Теперь эта чашка стояла на ее столе. Марина пила из нее кофе каждое утро - настоящий, сваренный в медной джезве, которую она привезла из Стамбула целую вечность назад.
Чашка была только ее. Никто не мог ее отобрать. Никто не мог сказать - «отдай, кому-то нужнее».
Как и вся остальная жизнь.
Она допила кофе, вымыла чашку, поставила на полку - на видное место, рядом с детскими рисунками, прикрепленными к холодильнику магнитами.
Потом вышла на террасу, где дети уже расставляли настольную игру, и села рядом с ними.
За забором начинался лес - березы, клены, редкие ели. Небо было серое, но не тяжелое - осеннее небо, обещающее скорую зиму, но пока еще теплое.
- Мам, твой ход, - сказал Лева.
Она бросила кубики. Выпало шесть.
- Везучая, - сказала Аня.
- Да, - согласилась Марина. - Наконец-то.
И передвинула фишку вперед. ЧИТАТЬ ИНТЕРЕСНОЕ ⬇️