Глава 39. Золотой пир и шёлк коварства
Блеск над бездной
Самарра зализывала раны с жадностью изголодавшегося зверя. Огромные костры, в которых сгорали ошмётки мусора и остовы лавок, всё ещё коптили небо на окраинах. Но в самом сердце города уже вовсю кипела суета.
Халиф Мутасим пребывал в небывалом воодушевлении. Сокровища Каратис, попавшие в его руки, пробудили в повелителе веру в собственную исключительность. Он повелел устроить пиршество, блеск которого затмил бы легенды времён великого Харуна ар-Рашида.
Повелитель Правоверных желал доказать всем; прижимистой родне, строптивым тюркским гулямам и притаившимся в песках врагам, что казна полна, а рука крепка.
Главный зал дворца Джаусак аль-Хакани утопал в ароматах жасмина и терпкого сандала. Невольницы в тончайших одеждах расставляли на низких столах блюда из чеканного серебра.
Воздух дрожал от жара светильников и запаха пряностей: здесь был и золотистый плов с шафраном, и нежные перепёлки в меду, и редкие плоды, доставленные на быстроногих верблюдах из ливанских долин.
Ариб стояла на галерее второго яруса, укрывшись за тяжёлой шёлковой завесой. Отсюда, сверху, пир виделся ей пёстрым цветником, где каждый бутон таил смертоносный яд.
Мутасим восседал на возвышении. Лицо его, раскрасневшееся от густого вина и опьянения властью, казалось разгладившимся. По правую руку, на почётном месте, примостился Ибн аль-Зайят.
Визирь выглядел плачевно. Тело его, иссохшее за время заточения, словно потерялось в складках роскошных одежд. Но взгляд... Взгляд оставался острым и холодным, как лезвие дамасского клинка.
— Посмотри на них, Масрур, — тихо прошептала Ариб, не оборачиваясь. — Эти люди пьют за мир, купленный ценой предательства. Халиф верит, что золото Каратис подарит покой. Глупец. Он лишь накормил шакалов, и теперь те будут преданно ждать добавки.
Масрур, застывший у колонны, тяжело выдохнул. Рана на его плече затянулась, но сердце, казалось, покрылось ещё более глубокими рубцами.
— Золото, ненадёжная опора для трона, госпожа. Тяжёлый металл всегда тянет вниз, и рано или поздно земля под ним проседает.
Он указал взглядом на зал.
— Посмотрите на Шуджу. Уже третий час она не сводит глаз с визиря. Они перебрасываются знаками так часто, что это обсуждают даже на кухне.
Ариб перевела взор. Шуджа сидела в кругу своих приближённых. Алое платье женщины полыхало в огне сотен светильников. Красавица смеялась, кокетливо поправляя вуаль, но Ариб заметила, как нервно пальцы соперницы перебирают тяжёлые жемчужные бусы.
Шуджа вела свою игру. И главной ставкой в ней был маленький Джафар, который в те минуты мирно спал под присмотром няньки в соседних покоях.
— Сегодня мне велено петь, Масрур. Мутасим жаждет, чтобы я прославила его величие. Но как извлечь музыку там, где пахнет лишь голым расчётом и затаённым страхом?
— Пойте о правде, госпожа. Правда, единственное, чего эти люди боятся сильнее, чем ятагана Итаха.
Путь к причалу надежды
Тем временем далеко к югу от шумной Самарры Тигр становился шире и спокойнее. Лодка Саида миновала опасные заслоны. Теперь они скользили вдоль берегов, поросших финиковыми пальмами, чьи кроны на закате казались вырезанными из чёрного бархата.
Зейн за эти дни изменился. Мальчик стал молчаливым, в его глазах появилась недетская серьёзность. Он сидел на корме, помогая старику править веслом. Нежные ладони покрылись мозолями, кожа побронзовела от солнца и речной прохлады.
В этом крепком подростке трудно было узнать того изнеженного ребёнка, который ещё неделю назад бегал по мраморному полу.
— Смотри туда, — Саид указал на восток, где над горизонтом всходила бледная луна. — Там начинаются пределы Басры. Завтра к полудню мы будем у городских ворот. Басра не Самарра. Тут люди пахнут солью и честным потом, а не благовониями. В этих краях слово купца ценится выше, чем воля визиря.
— А Исхак? — голос Зейна слегка дрогнул. — Он правда поможет мне? Он ведь ювелир... Зачем ему рисковать головой ради сына рабыни?
Старик отложил весло и внимательно всмотрелся в лицо мальчика.
— Исхак ибн Сулейман не просто торговец камнями, соколёнок. Он был близким другом твоего отца, великого Мамуна. Они вместе когда-то читали звёзды в обсерватории Багдада. Этот человек хранит не только изумруды, но и верность памяти, которая дороже любого клада. Для него ты не просто сын Ариб. Ты живое продолжение человека, которого он любил больше брата.
Зейн опустил глаза. В памяти всплыл шёпот матери о «львах, которые спят в Басре». Теперь юноша начинал осознавать: Ариб годами плела невидимую сеть защиты, о которой во дворце никто и не помышлял.
— Я буду учиться, Саид. Стану чистить камни, раздувать мехи в кузнице. Делать всё, что велит Исхак. Лишь бы настал день, когда я смогу вернуться за мамой. Не беглецом, а тем, кто в силах сокрушить эти стены.
Саид улыбнулся, и морщины на его лице стали глубже, словно русла высохших рек.
— Мать вложила в тебя не только свою красоту, но и железную волю, парень. Опасное сочетание. Но в Басре оно тебе сослужит добрую службу.
Яд в золотом кубке
Пир достиг своего апогея. Вино лилось рекой. Гвардейцы-гулямы, забыв о дисциплине, громко спорили, закидывая в рты куски жирной баранины. Мутасим, опьянённый чувством безопасности, начал раздавать дары. Кошели с золотыми дирхамами летели в толпу, вызывая восторженный рёв.
Ибн аль-Зайят медленно поднялся. Каждое движение стоило ему огромных усилий, но визирь старался сохранять величие. Он приблизился к Халифу и низко склонился.
— Повелитель Правоверных, — прохрипел он. — Твоя щедрость затмила сияние солнца. Но позволь твоему верному рабу напомнить: богатства Каратис налагают ответственность. Мои люди в диване уже начали счёт. Нам следует направить часть средств на укрепление границ в Сирии, иначе византийцы...
— Оставь границы завтрашнему дню, визирь! — Мутасим небрежно взмахнул кубком. — Сегодня мы празднуем! Видишь этих воинов? Пока у меня есть золото, они моя живая стена. А Сирия... Сирия подождёт.
В этот миг Шуджа, словно невзначай, оказалась рядом. Она грациозно склонилась перед Халифом, окутав его облаком аромата серой амбры.
— Мой Повелитель, визирь прав лишь в одном. Золото любит тишину. Но Джафар... твой сын... он сегодня весь день звал тебя. Мальчик хочет видеть своего великого отца. Быть может, ты позволишь ему завтра присутствовать на смотре гвардии? Пусть воины узрят своего будущего защитника.
Мутасим взглянул на Шуджу. В его глазах мелькнуло одобрение.
— Ты права. Джафар должен расти среди стали, а не среди евнухов. Завтра он займёт место рядом со мной.
Визирь и Шуджа обменялись мимолётным взглядом. Первая часть их замысла удалась. Халиф начал публично выделять младшего сына. Это неизбежно должно было посеять раздор в семье и ослабить тех, кто ещё хранил верность старым заветам.
Песня разбитого сердца
Наконец настал момент, которого ждали все. Зал погрузился в тишину. Ариб вышла на небольшое возвышение, устланное коврами. На ней было платье из тончайшего белого шёлка, расшитого серебром.
В свете факелов нити казались живыми струйками воды. В её руках был уд, тот самый инструмент, голос которого когда-то любил слушать великий Мамун.
Она коснулась струн. Звук оказался настолько чистым, что даже самые хмельные воины замерли.
Это не была ода победам. Ариб пела о пустыне, которая помнит всё. О песке, заносящем следы и царей, и нищих. О любви, что стоит выше власти, и о боли, которую невозможно унять золотом.
Её голос поднимался к высоким сводам, вибрируя в воздухе, словно натянутая тетива. Она пела о матери, отдающей дитя реке, чтобы спасти его от огня. Пела о предательстве, что прячется под маской преданности.
Мутасим замер. Кубок так и остался прижатым к его губам. Повелитель чувствовал, как музыка проникает под его кольчугу, под его гордыню, касаясь сокровенных глубин души. Ему стало не по себе. В песне Ариб он слышал не хвалу, а грозное предостережение.
Ибн аль-Зайят тоже слушал, сузив жёлтые глаза. Он понимал: эта женщина, его самый опасный враг. Она владела тем, что не купишь за все сокровища мира, сердцами людей. Её голос был силой, способной поднять толпу или усмирить армию. И сейчас Ариб использовала эту силу, чтобы напомнить всем о тленности их триумфа.
Когда последняя нота растаяла, в зале на несколько секунд воцарилась звенящая тишина. А затем Халиф медленно опустил кубок на стол.
— Твоя песня горчит, Ариб, — негромко произнёс он. — Ты поёшь о смерти на празднике жизни.
— Я пою о том, что вечно, Повелитель, — ответила она, глядя ему прямо в глаза.
— Золото исчезнет. Самарра превратится в прах. Но правда останется в сердцах тех, кто умеет слышать.
Тени в коридорах
Покинув зал, Ариб искала одиночества. Ей хотелось смыть с себя липкое ощущение присутствия визиря и Шуджи. Она шла по длинным переходам дворца, где факелы уже догорали.
Вдруг из ниши выступила фигура. Это была Фарида. Девушка была бледна, губы её дрожали.
— Госпожа... я должна... Я видела, как слуга визиря передавал что-то человеку Итаха. Там, у задних ворот, где стоят повозки.
Ариб застыла. Сердце пустилось вскачь.
— Ты уверена, Фарида? Итах должен был уйти в пустыню.
— Я видела знак на плаще. Скрещенные сабли и волчья голова. Они спорили. Я расслышала только одно слово: «Басра».
Мир вокруг Ариб пошатнулся. Визирь играл в двойную игру. Он не только помогал Шудже, но и поддерживал связь с мятежным военачальником. И если они узнали о Зейне...
— Масрур! — крикнула она, и верный друг мгновенно возник из темноты. — Снаряжай самого быстрого гонца. Нужно предупредить Исхака. Итах знает.
— Госпожа, ворота на запоре. Халиф запретил выпускать кого-либо до утра, чтобы не омрачать праздник, — ответил Масрур.
— Мы не пройдём открыто.
— Тогда мы отправим весть по реке, — Ариб сжала кулаки. — Тигр унёс Зейна в Басру, пусть он и принесёт спасение. Масрур, используй людей рыбака. У нас нет ни минуты.
Она стояла у окна, вглядываясь в ночную даль. Где-то там, за горизонтом, лежала Басра. Ночь мнимой победы превращалась в начало новой, ещё более страшной охоты.
Успеет ли письмо раньше, чем сабли Итаха достигнут города ювелиров? И какую цену потребует рыбак за такую опасную услугу?
Продолжение завтра в 6:00
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.