Глава 9. После шторма
Двор, как океан, быстро успокоился после шторма. На поверхности воцарилась зеркальная гладь: балы следовали за балами, приемы за приемами. Но в глубине течения изменились. Исчезновение Василия Косого и внезапная карьера его брата в глухой провинции были красноречивее любых указов. Сигнал был понят: императрица видит все и заступается за своих.
Положение Лизы при дворе изменилось почти незаметно для постороннего глаза, но радикально для нее самой. Теперь в утренние часы она не просто читала Екатерине вслух, а сидела за отдельным столиком, чертя пером черновики ответов на письма от парижских энциклопедистов, берлинских академиков, женевских пасторов. Сначала это были лишь простейшие формулы вежливости, но постепенно императрица стала доверять ей больше: «Изложи, Лиза, наше мнение по поводу этой статьи о естественном праве… но мягче, женственнее. Пусть думают, что пишет дама из свиты, а не монарх».
Это была тончайшая игра. Лиза училась говорить голосом Екатерины, оставаясь в тени, передавать жесткие политические послания в обертке изысканного комплимента. Ее ум оттачивался, как лезвие. Она училась читать между строк, улавливать скрытые просьбы за философскими рассуждениями, отличать искреннее любопытство от шпионской вылазки.
И все это время граф Андрей Курагин был рядом. Не физически — он по-прежнему держал дистанцию, появлялся на мероприятиях, но редко и всегда с деловым видом. Однако их странная связь не прервалась. Она трансформировалась. Теперь он иногда подходил к ней во время прогулок в Летнем саду, обсуждая последние парижские памфлеты или новости из Вены — всегда на людях, всегда в рамках приличий. Но в этих беседах не было и тени прежней насмешки. Было уважительное, даже заинтересованное внимание.
Однажды, когда они, казалось бы, спорили о достоинствах нового перевода Руссо, он, глядя куда-то в сторону, сказал тихо:
«Ваш ответ барону фон Г. был мастерским. Вы уравновесили критику лестью так, что он, кажется, даже не понял, что его отшили.»
Лиза удивленно взглянула на него. Как он мог знать содержание ее черновиков?
«Граф, я…»
«Императрица иногда советуется, — коротко пояснил он. — И я имею честь иногда давать… консультации по европейским делам. Ваш стиль узнаваем. Он, — он запнулся, подбирая слово, — ясный. Без придворной шелухи.»
Это была высшая похвала, и она заставила Лизу покраснеть. В его словах не было ни лести, ни игры. Была констатация факта.
«Я учусь, — просто ответила она.**
«Учитесь быстрее, — его голос снова стал тише, почти шепотом. — Шторм прошел, но подводные камни остались. Орловы не прощают поражений. Они будут искать новую слабость.»
«У меня нет слабостей, — автоматически ответила Лиза, но тут же поняла, что солгала.**
Он посмотрел на нее, и в его серых глазах мелькнуло что-то глубокое, почти болезненное.
«У всех есть слабости, мадемуазель Воронцова. Умение — в том, чтобы не показывать их. Или… чтобы твоя единственная слабость была защищена сильнее, чем любая крепость.»
Он поклонился и отошел, оставив ее с внезапно забившимся сердцем. Что он имел в виду? Что она — его слабость? Или он говорил о чем-то другом? Она не знала. Но знала, что эти редкие, наполненные скрытым смыслом встречи стали для нее глотком чистого воздуха в удушливой атмосфере двора.
Ее собственная слабость, о которой она боялась признаться даже себе, становилась все очевиднее. Это была не зависть, не страх, а нечто более тихое и разрушительное — растущая привязанность к человеку, который, казалось, навсегда замкнулся в своей скорлупе. Она ловила себя на том, что ищет его в толпе, что ждет его редких реплик, что перечитывает в памяти каждое их незначительное взаимодействие. Это было безумием. Он — блестящий дипломат из древнего рода, она — бесприданница-фрейлина. И он носил в сердце призрак другой женщины.
Однажды вечером, работая допоздна в кабинете (императрица уехала в Царское Село), Лиза услышала тихие шаги в коридоре. Она подумала, что это дежурный камер-лакей, и не обернулась, пока за ее спиной не раздался голос:
«Усердие похвально, но свет свечи губителен для глаз, особенно таких… наблюдательных.»
Андрей Курагин стоял на пороге. Он был без парадного кафтана, в простом темном сюртуке, и выглядел усталым, но собранным.
«Граф! Вы меня напугали. Я думала, все уже разъехались.»
«Дипломатия редко соблюдает дворцовый распорядок, — он вошел, закрыв за собой дверь. Этот жест, такой простой, в пустом кабинете казался невероятно интимным. — Я принес кое-что. От императрицы. Она просила передать лично вам, без свидетелей.»
Он протянул ей небольшой, плоский ларец из черного дерева. Лиза открыла его. Внутри, на бархатной подушке, лежало изящное золотое перо с алмазным набалдашником. Рядом — маленькая записочка, знакомым почерком Екатерины: «Для самых важных слов. Пиши смело. Е.»
Лиза прижала подарок к груди, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы благодарности и гордости.
«Это… слишком большая честь.»
«Это заслуженная награда, — поправил он. Его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на влажных глазах, и в его собственном взгляде что-жестко дрогнуло. — Она вам доверяет. Как, впрочем, и я.»
Последние слова он произнес так тихо, что Лиза едва расслышала. В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине.
«Почему? — не удержалась она. — Почему вы… помогали мне? Рисковали?»
Он отвернулся, подошел к камину, положил руку на мраморную полку.
«Сначала потому, что ненавижу несправедливость. Потом… потому что увидел в вас отражение того, чем могла бы стать… другая. Если бы у нее было столько же мужества и ума. А теперь… — он обернулся, и его лицо было беззащитным, каким она никогда не видела. — Теперь потому, что когда вы вошли в мою жизнь, тихая и умная, с книгой в руках и сталью в душе, я понял, что лед вокруг моего сердца начал таять. И это… страшит меня больше, чем любые придворные интриги.»
Он сказал это. Просто, без прикрас. Признание висело в воздухе, хрупкое и оглушительное.
Лиза не могла дышать. Все, чего она боялась и на что надеялась, обрушилось на нее разом.
«Граф, я… Я не знаю, что сказать. Я не… я не хочу быть заменой чьей-то памяти.»
«Вы и не замена, — резко сказал он. — Вы — совершенно иная вселенная. И в этой вселенной я, кажется, заблудился. И не хочу искать пути назад.»
Он сделал шаг к ней, потом остановился, словно боясь спугнуть момент.
«Я не прошу ничего. Я не могу просить. Моя жизнь — это дипломатические миссии, опасности, интриги. Вы заслуживаете тишины, сада, книг и безопасности, которую я не могу вам дать. Просто знайте это. И знайте, что если вам когда-нибудь снова понадобится помощь, моя дверь… моя жизнь будет открыта для вас.»
Он поклонился, глубоко и серьезно, как перед чем-то священным, и вышел, не оглядываясь. Лиза осталась одна в полумраке кабинета, сжимая в одной руке драгоценное перо императрицы, а другой прижимая ладонь к губам, чтобы заглушить рыдание, которое рвалось наружу.
Это не было счастливым финалом. Это было началом новой, еще более сложной и мучительной игры. Игры, в которой ставкой были не карьера и не жизнь, а хрупкое, только что признавшееся в своем существовании сердце. И противником была не враждебная клика, а его собственная боль, ее скромное положение и безжалостные законы света. Шторм интриг миновал. Но шторм чувств только начинался.