Тарелки скользили под пальцами — вода остыла, а я всё стояла у раковины и смотрела в окно. За спиной шуршала Наталья, перекладывая что-то на столе. Голос у неё был ровный, размеренный, с паузами — как всегда, когда она хотела, чтобы каждое слово въелось под кожу.
— Ты опять всё по-своему сделала. Вареники недоварены. Мила половину не съела.
Я сжала губы. Ноготь большого пальца сам полез в рот — старая привычка, от которой не могла избавиться. Грызла его по ночам, когда не спалось. А не спалось часто — с тех пор, как они переехали к нам.
— Нормально всё с варениками, — буркнул Илья, постукивая пальцами по телефону. — Не переживай, мам. У нас ещё хлеб будет.
Он засмеялся — коротко, насмешливо. Я обернулась. На столе стояла миска с недоеденным ужином, рядом — детский рисунок Милы, прилепленный магнитом к холодильнику. Домик с трубой, мама с дочкой за руку. Без бабушки. Без дяди.
Наталья вздохнула, поправила на плите кастрюлю — хотя трогать её не было нужды.
— Такая молодёжь… Не умеют слушать старших. А потом удивляются, почему дети капризные.
Что-то внутри меня щёлкнуло. Не громко — тихо, как выключатель. Я выпрямилась, вытерла руки о полотенце. Горло пересохло.
— Нет, — сказала я. Голос дрожал, но я продолжила. — Либо вы уезжаете, либо я больше не молчу.
Тишина. Наталья замерла с кастрюлей в руках. Илья поднял глаза от телефона. Из коридора донеслись шаги — Саша вышел из комнаты, остановился в дверях.
— Лена, — начал он тихо. — Давай не сейчас…
Я не ответила. Просто развернулась и вышла из кухни. Дверь в подъезд была холодной под ладонью — я прижалась к ней спиной, закрыла глаза. Сердце колотилось так, что в ушах стучало.
Господи, что я наделала.
За дверью послышался голос Натальи — размеренный, но с металлом:
— Вот видишь, до чего довела. Совсем с ума сошла.
Я сползла по стене, присела на ступеньку. Перила были ледяными — пальцы сжали их, словно это могло удержать меня на месте. В голове крутилась фраза из книги, которую я читала на ночь, когда Мила засыпала: "Иногда молчание — самое опасное".
Шаги за дверью. Голос Саши — приглушённый, но слышный:
— Мам, давай спокойно. Мы обсудим это позже.
— Позже? — Наталья не повышала голос, но каждое слово падало, как камень. — Она выгоняет нас из дома. Из дома моего сына.
Я втянула воздух. Колени дрожали. Хотелось встать, вернуться, всё объяснить. Но я знала — если сейчас вернусь, всё начнётся заново. Снова буду сглаживать, извиняться, готовить пирожки, чтобы всем было хорошо. А мне — никогда.
Дверь подъезда скрипнула. Соседка с третьего этажа прошла мимо, бросила любопытный взгляд.
— Всё в порядке? — спросила она вполголоса.
Я кивнула, не поднимая головы. Она постояла, потом ушла. Слышала, как за углом она шепчет кому-то в телефон: "Что-то там у них творится…"
Отлично. Теперь весь подъезд будет знать.
Я прикрыла лицо ладонями. Пальцы пахли мылом и чем-то ещё — кухней, усталостью, бессонницей.
Что, если Саша не встанет на мою сторону?
Дверь снова открылась. Я вздрогнула, подняла голову. Саша стоял на пороге, жевал нижнюю губу — всегда так делал, когда не знал, что сказать.
— Лена, — начал он. — Мы всё решим. Но не так. Не сейчас.
— Когда? — Голос сорвался. — Через месяц? Через год? Когда Мила начнёт повторять, что я всё делаю неправильно?
Он молчал. Смотрел в пол.
— Я устала, Саш. Я больше не могу.
Он кивнул — медленно, без слов. Развернулся и ушёл обратно в квартиру. Дверь закрылась тихо.
Я осталась одна на лестнице. Холод от перил пополз по руке, забрался под рукав. Где-то наверху хлопнула дверь, зазвучали детские голоса. Жизнь шла дальше — у всех, кроме меня.
Я встала, отряхнула джинсы. Пора было возвращаться. Но страшно. Страшно увидеть их лица. Страшно услышать, что скажет Наталья. Страшно понять, что Саша выберет маму, а не меня.
Но я уже сказала. Назад дороги нет.
Когда я вошла в квартиру, Наталья стояла у стола с сумкой в руках. Лицо у неё было спокойное — слишком спокойное. Илья сидел на диване, уткнувшись в телефон, но пальцы его больше не стучали. Саша стоял у окна, спиной ко мне.
— Мы уезжаем, — сказала Наталья размеренно. — Но ненадолго. Люди забывают обиды. Ты тоже забудешь.
Я молчала. В коридоре послышался тихий голос:
— Мама, бабушка плачет?
Мила стояла в дверях своей комнаты, прижимая к груди плюшевого мишку. Глаза широкие, испуганные.
Я присела перед ней, взяла за руку.
— Нет, солнышко. Бабушка просто устала. Она поедет отдохнуть.
— А мы?
— А мы останемся дома. Вместе.
Мила кивнула, прижалась ко мне. Я обняла её, зарылась лицом в её волосы. Они пахли детским шампунем и чем-то сладким — печеньем, которое она грызла перед сном.
Ради неё. Я делаю это ради неё.
Наталья прошла мимо, не оборачиваясь. Илья поднялся, закинул рюкзак на плечо.
— Ну что ж, — сказал он с усмешкой. — Не скучайте.
Дверь хлопнула. В квартире стало тихо — так тихо, что слышно было, как гудит холодильник.
Саша всё ещё стоял у окна. Я подошла, встала рядом. Он не отвернулся, но и не посмотрел на меня.
— Ты доволен? — спросил он тихо.
— Нет, — ответила я честно. — Но по-другому не могла.
Он кивнул. Молчал. Потом вздохнул и ушёл в спальню.
Я осталась одна на кухне. Миска с варениками всё ещё стояла на столе. Я убрала её, вымыла посуду, вытерла стол. Руки двигались сами — автоматически, привычно.
Когда закончила, села на стул, положила голову на руки. Пальцы снова потянулись к ногтю — грызть, грызть, пока не заболит.
Что теперь?
Телефон завибрировал. Сообщение от подруги: "Как ты? Звони, если что".
Я не ответила. Просто положила телефон экраном вниз и закрыла глаза.
Прошло три дня. Три дня тишины. Саша почти не разговаривал — отвечал односложно, уходил рано, возвращался поздно. Мила играла тише обычного, часто подходила, спрашивала: "Мама, ты грустная?"
Я улыбалась, гладила её по голове.
— Нет, солнышко. Просто устала.
Она кивала, уходила. Но я видела — она чувствует. Дети всегда чувствуют.
На четвёртый день я решила выйти с ней на площадку. Нужно было выбраться из квартиры, подышать воздухом. Нужно было вспомнить, зачем я всё это начала.
Мы шли по дорожке, она держала меня за руку. Ветер трепал волосы, солнце пробивалось сквозь листву. На площадке дети кричали, качели скрипели. Обычная жизнь.
Мила побежала к горке, я села на скамейку. Достала телефон — подруга снова написала: "Держись. Ты молодец".
Молодец? Я посмотрела на дочь. Она смеялась, скатываясь с горки. Лицо розовое, счастливое.
Может, и правда молодец.
Телефон снова завибрировал. Незнакомый номер. Я открыла сообщение — от Натальи.
"Мы не уедем навсегда. Ты это понимаешь?"
Я стиснула зубы, убрала телефон в карман. Мила подбежала, запыхавшаяся.
— Мама, ты теперь спокойна?
Я обняла её, прижала к себе.
— Да, солнышко. Я стараюсь для нас.
Она кивнула, побежала обратно. Я смотрела ей вслед. Песок между пальцами, ветер в лицо, детский смех.
Ради этого. Ради неё.
Вечером, когда Мила уснула, я пошла в спальню. Саша лежал на кровати, смотрел в потолок. Я легла рядом, не прикасаясь.
— Саш, — начала я тихо. — Мне нужно, чтобы ты понял. Я не хотела так. Но я больше не могла.
Он молчал. Потом повернул голову, посмотрел на меня. Глаза усталые, пустые.
— Я понимаю, что ты устала. Я… мне нужно время.
— Сколько?
Он не ответил. Отвернулся.
Я закрыла глаза. Простыня была прохладной, ночник — тусклым. В шкафу ещё висели вещи Натальи — она не успела всё забрать. Или не захотела.
"Иногда решения ломают то, что спасали молчанием", — вспомнилась фраза из книги.
Я повернулась на бок, спрятала лицо в подушку. Слёзы текли тихо, без всхлипов. Саша не слышал. Или делал вид, что не слышит.
Утро началось по-новому. Я проснулась первой, пошла на кухню. Тишина. Никаких шагов за спиной, никаких замечаний, никаких пословиц.
Я поставила чайник, достала чашки. Мила вышла из комнаты, зевая.
— Доброе утро, мама.
— Доброе, солнышко.
Она села за стол, начала рисовать. Карандаш скрипел по бумаге — размеренно, спокойно. Я налила чай, села рядом.
Саша вышел через несколько минут. Молча налил себе кофе, сел напротив. Мы ели в тишине. Но тишина была другой — не враждебной, а… пустой.
Когда он допил кофе, встал, подошёл к раковине. Постоял, глядя в окно.
— Спасибо, что сделала это, — сказал он негромко.
Я подняла голову. Он не смотрел на меня.
— Мне нужно было время понять. Но ты права. Так больше нельзя было.
Я кивнула. Ком в горле. Хотелось подойти, обнять его. Но не могла — слишком хрупко всё было.
Мила подняла рисунок.
— Мама, смотри! Нарисовала наш дом.
Я взяла листок. Домик с трубой, мама с дочкой за руку. Теперь рядом стоял папа.
— Красиво, — сказала я. Голос дрожал.
Саша подошёл, посмотрел на рисунок. Провёл рукой по волосам Милы.
— Очень красиво.
Я встала, подошла к двери, закрыла её на щеколду. Запах свежего чая, тишина кухни, рисунок на холодильнике.
"Мы выжили — и это уже значит что-то", — подумала я, повторяя слова из книги.
Облегчение и пустота одновременно. Порядок вернулся. Но что-то ушло — навсегда.
Телефон завибрировал. Сообщение от Натальи: "Не забывайте нас. Мы всё равно придём".
Саша взял телефон, прочитал. Посмотрел на меня.
— Пусть приходят как гости, — сказал он спокойно.
Я кивнула. Положила телефон на стол. Мила побежала в комнату за игрушками. Саша ушёл в душ.
Я осталась одна на кухне. Села на стул, обхватила чашку руками. Тепло разливалось по пальцам.
Мы сделали правильное.
Но почему так больно?
Я подняла глаза на рисунок. Домик, мама, папа, дочка. Всё на месте.
Но между нами — невидимая трещина. Тонкая, почти незаметная. Но она есть.
И я не знала, зарастёт ли она когда-нибудь.
А вы бы смогли выгнать родню мужа?
Поделитесь в комментариях, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк, если было интересно.