Глава 38. Колодец тишины и эхо былого величия
Тайна Покоя Лилий
В саду Покоев Лилий когда-то царил покой, подобающий самому Мамуну. В былые годы Халиф искал здесь приют от гула государственных дел, скрываясь среди мраморных бассейнов и редких персидских роз, чей аромат кружил голову.
Теперь сад дышал лишь заброшенностью. Струи фонтанов замерли, подёрнутые склизкой тиной. Нежные лепестки, некогда ласкавшие взор, лежали прибитыми к пыльной земле после недавней бури.
Халиф Мутасим ступал по дорожке из белого известняка. Тяжёлые шаги Повелителя гулко разрывали безмолвие. Следом, стараясь не отставать, семенил Мухаммад ибн аль-Зайят.
Визирь плотнее кутался в плащ, хотя утренний зной уже начинал плавить воздух. Старик опирался на резной посох, и каждое его движение казалось выверенным.
Лицо Мухаммада, покрытое слоем дорожной пыли, напоминало безжизненную маску. Лишь глаза жёлтые, проницательные, точно у старого ястреба, неустанно следили за происходящим.
Ариб замыкала это странное шествие. Душу её терзало чувство, схожее со святотатством. Она вела врагов в самое сердце тайного убежища Каратис. В руках её сегодня не было любимого уда. Певчей птице предстояло играть на иных струнах, на нервах и алчности сильных мира сего.
— Пятая плита от восточного края, — тихо проговорила Ариб. Она замерла у края бассейна, где возвышалась изваяние нимфы с отбитым крылом. Безобразный скол на мраморе казался Ариб символом их собственной изувеченной судьбы.
Мутасим коротко кивнул своим телохранителям. Двое дюжих нубийцев из числа гулямов (воинов-невольников), вооружённых ломами, выступили вперёд. Лязг металла о камень вспорол сонный воздух, заставив испуганных птиц сорваться с ветвей кипарисов.
Плита поддалась не сразу. Земля точно противилась разоблачению постыдной тайны. Скрежет, от которого заломило зубы, возвестил о победе. Камень отошёл, обнажая зев глубокого колодца.
Но воды внутри не было. Из глубины пахнуло не живительной прохладой, а застоявшимся металлом и старой кожей. Мутасим присел на корточки, освещая факелом провал.
— Клянусь Аллахом… — выдохнул Халиф.
На дне, выстроенные аккуратными рядами, стояли кованые сундуки, обитые медью. Крышка одного оказалась приоткрыта. В неверном свете огня тускло блеснули византийские солиды и тяжёлые чеканные динары времён первых Омейядов.
Пред ними лежало не просто золото. В колодце таилась мощь, способная купить верность всей тюркской гвардии и нанять три новых армии в далёком Хорасане.
— Она годами обкрадывала тебя, Повелитель, — прошипел Ибн аль-Зайят. Его костлявые пальцы судорожно вцепились в навершие посоха.
— Пока ты возводил стены Самарры, она подтачивала фундамент изнутри.
Мутасим медленно выпрямился. Лицо Халифа сделалось бледным, в глазах заплясали багровые отблески пламени.
— Она не воровала, Мухаммад. Она рыла могилу для нашего города.
Халиф сжал кулаки.
— Если бы Итах завладел этим золотом раньше нас… в Самарре не осталось бы ни единого живого камня.
Ариб смотрела на груды монет с тошнотой. Ей виделся не блеск богатства, а сгустки запёкшейся крови. В каждой монете она различала лики тех, кто пал на площади, слёзы Харуна и предсмертный хрип её верного Аль-Амина.
— Ты получил своё золото, Мутасим, — голос Ариб прозвучал подобно удару колокола.
— Город спасён, — она подошла ближе, не боясь гнева Халифа.
— Но принесёт ли этот клад счастье хоть одной живой душе?
Мутасим промолчал. Он жадно всматривался в глубину колодца, точно видел там не деньги, а собственное искупление за позор минувших поражений.
Бегство через туман
Южнее Самарры, там, где Тигр разливается вширь и тонет в бескрайних плавнях, туман не желал рассеиваться. Серая пелена висела над водой, превращая редкие рыбацкие хижины в призрачные видения.
Лодка старого Саида бесшумно скользила сквозь заросли кувшинок. Старик работал шестом так ловко, что не раздавалось ни единого всплеска.
Зейн сидел на носу, плотно укутавшись в грубое шерстяное одеяло. Мальчик, унаследовавший благородные черты лица Ариб, выглядел непривычно серьёзным. Сын великой певицы учился слушать дыхание реки. Он уже понимал: крик цапли или далёкий плеск могут нести гибель.
— Саид, — едва слышно позвал Зейн. — Слева… среди тростника. Металл блеснул.
Старый рыбак замер. Он одним ловким движением увёл лодку под сени плакучих ив, чьи ветви касались самой воды. Мимо, разрезая туман, медленно прошла патрульная барка под чёрным флагом Аббасидов.
Воины в лёгких кольчугах лениво переговаривались. Они даже не догадывались, что в десяти шагах от них, в камышах, затаился самый ценный беглец Халифата.
— Ищут, — выдохнул Саид, когда патруль скрылся из виду. — Похоже, Мутасим всё же не доверяет своей совести. Либо ищейки Итаха рыщут по всем протокам.
Зейн нащупал под одеялом рукоять кинжала. Костяшки пальцев побелели.
— Мама велела мне быть сильным, — прошептал мальчик. В его глазах отразилась горечь.
— Но разве сила в том, чтобы прятаться, подобно крысе в иле?
Саид положил тяжёлую, мозолистую ладонь на плечо ребёнка.
— Сила льва в когтях, сынок. Но сила рыбы в умении ускользать. Сейчас ты должен стать рыбой.
Рыбак посмотрел в сторону горизонта.
— Река выведет тебя к морю, а море подарит свободу. В Басре тебя примет Исхак.
Старик невесело усмехнулся.
— Он обучит тебя тому, о чём молчат в стенах дворцов. Ты узнаешь, как выживать среди людей, которые улыбаются тебе, пряча кинжал за спиной.
— А мама? — в голосе Зейна на миг прорвалась детская обида. — Неужели она так и останется в той золотой клетке?
— Она — твой якорь, Зейн. Старик внимательно посмотрел в глаза мальчику. — Пока Ариб поёт в Самарре, небо над твоей головой остаётся мирным. Помни об этом, когда страх подступит к горлу.
Горькое изгнание
В северной башне дворца, где окна были затянуты железными решётками, Каратис готовилась к изгнанию. Ей дозволили взять лишь самое необходимое. Ни золотых запястий, ни привычной свиты. Лишь две безмолвные старые рабыни, присланные Халифом, собирали узлы с одеждой.
Дверь со стоном отворилась. Вошёл Харун. Юноша был облачён в простое белое платье паломника (ихрам), подпоясанное грубой верёвкой. Его голова осталась непокрытой, а лицо казалось высеченным из холодного камня.
— Ты явился поглумиться над матерью, Харун? — Каратис не оборачивалась, глядя на двор, где ждала закрытая повозка.
— Пришёл посмотреть, как ту, что должна была родить властителя мира, выбрасывают, точно ненужное тряпьё?
— Я пришёл простить тебя, мама, — голос юноши был ровным. В нём не осталось гнева, лишь тихая печаль.
— И попросить прощения у тебя. Я не сумел стать тем, кем ты грезила меня видеть.
Он сделал шаг вперёд.
— Но я обрёл мир там, где ты видела лишь позорное поражение.
Каратис резко повернулась. В её взоре вспыхнуло прежнее высокомерие, смешанное с безумной мукой.
— Простить?! Ты предал нашу кровь, Харун! Она задыхалась от слов.
— Ты склонил голову перед этой персидской девкой! Из-за тебя нас ссылают в монастырь, в Каппадокию! В холодную глушь, где даже камни пахнут смертью!
— Там тишина, мама. Там нет золотых кладов и страшных пожаров.
Харун смотрел на мать с жалостью.
— Мутасим сохранил нам жизнь лишь потому, что Ариб просила его об этом. Ты обязана это знать.
— ПО ЕЁ ПРОСЬБЕ?! — Каратис сорвалась на крик. Женщина задрожала.
— Лучше бы она удавила меня той самой струной! Её милосердие горчит сильнее яда.
Каратис подошла вплотную к сыну.
— Но помни: кровь Аббасидов не смыть молитвами. Наступит день, когда ты вспомнишь своё имя.
Харун медленно покачал головой. Он хотел обнять её, но Каратис с силой оттолкнула его.
— Уходи.
Её голос сорвался на шёпот.
— Ты мне больше не сын. Мой сын погиб той ночью на мосту, когда не поднял меча.
Она указала на дверь.
— Я еду одна. Даже если ты сядешь в повозку рядом, между нами ляжет пропасть глубже Тигра.
Юноша низко поклонился и молча вышел. Он чувствовал: этот разговор — последняя нить, связывавшая его с прошлым. Впереди лежал путь к Богу. Позади оставались руины амбиций, едва не погубивших Халифат.
Плетение новых сетей
Вечер того же дня принёс в Самарру обманчивое затишье. Когда золото Каратис было пересчитано и заперто в личной казне Халифа, в покоях Шуджи затеплился свет.
Мать Джафара принимала незваного гостя. Визирь Ибн аль-Зайят, превозмогая немощь, нашёл силы подняться к ней. Они расположились друг против друга за низким столиком.
Вазы ломились от сладостей и фруктов, но никто не притронулся к угощению. Воздух в комнате казался густым, как сирийский мёд.
— Золото в руках Халифа, визирь, — начала Шуджа, не сводя глаз с Мухаммада. — Мутасим обрёл покой. Он верит, что купил себе вечность.
— Мутасим воин, — Мухаммад криво усмехнулся. — Его помыслы просты: сталь и монеты.
Старик закашлялся, прикрыв рот ладонью.
— Но он забывает о времени. Оно утекает сквозь пальцы, подобно песку. Халиф не молодеет. Итах зализывает раны в песках.
Визирь подался вперёд.
— Наступил час сеять семена для будущего урожая.
— Ты говоришь о Джафаре? — глаза Шуджи хищно блеснули.
— Твой сын молод и чист.
Ибн аль-Зайят кивнул.
— В его жилах течёт кровь, не осквернённая греческой хитростью Каратис. Но Джафару надобен наставник. Тот, кто знает каждый потайной лаз в этом лабиринте.
— Я готов стать его опорой. Но мне нужна твоя помощь. Ариб… она стоит у нас на пути.
— Она под моим присмотром, — Шуджа небрежно взмахнула рукой. — Я держу её за самое сердце, за сына. Она исполнит любую песнь по моему знаку.
— Не вздумай недооценивать её, Шуджа.
Визирь покачал головой.
— Певчие птицы порой выклёвывают глаза своим хозяевам. Ариб спасла город своим голосом. Это мощь, которую не запереть в кованый ларь. Нам нужно, чтобы её песни звучали не для народа, а лишь для ушей Халифа.
Мухаммад хитро сощурился.
— Пусть Повелитель тонет в её мелодиях, забыв о делах государства. Пока он слушает струны уда, мы построим новую Самарру. Твою Самарру.
Шуджа улыбнулась. Так улыбается женщина, которая уже чувствует тяжесть короны на челе своего сына.
— Да будет так, визирь. Мы заключаем союз.
Она понизила голос.
— Ты отдашь мне золото Каратис. Я ведь знаю, ты утаил пару сундуков, пока гвардия считала медь. А я обеспечу тебе доступ к мыслям Халифа.
Визирь невозмутимо кивнул. Они понимали друг друга с полуслова. Два хищника, уцелевшие в буре, готовились к новой охоте.
Песнь тишины
Ариб вернулась к себе глубокой ночью. Она чувствовала себя опустошённой. Казалось, найденное золото выпило из неё все жизненные соки. Масрур встретил её у порога. Его рука уже не была перевязана, но старый евнух двигался осторожно.
— Как всё прошло, госпожа? — спросил он, принимая её тяжёлую накидку.
— Самарра купила себе ещё немного времени, Масрур. Но цена…
Ариб подошла к окну.
— Я видела глаза Мутасима. Теперь я для него не женщина и даже не певица. Я ключ от сокровищницы.
— Вы спасли Харуна, госпожа. Это главное.
Масрур встал за её спиной.
— Повозка миновала городские ворота. Они держат путь к границе.
Ариб смотрела вниз. В свете факелов город напоминал разворошённый муравейник. Где-то в тумане плыл её Зейн. Где-то в пустыне Итах точил свой клинок. А здесь, за дверью, Шуджа и визирь уже плели новые сети.
Она взяла уд и едва коснулась струн. Звук вышел тихим, почти призрачным. Это не была песнь торжества. И не плач о потере. Это была мелодия ожидания. Ариб знала: главная битва ещё не началась. В этой схватке её оружием станут не мечи и не золото, а правда, что таилась в глубине её израненного сердца.
— Мы выжили, Масрур, — прошептала она, глядя на звёзды. — Но какой ценой?
— Ценой будущего, госпожа, — ответил евнух. — А будущее всегда стоит дорого.
Ариб закрыла глаза и начала играть сложную макам, посвящённую утраченной любви Мамуна. Музыка поплыла по безмолвным коридорам дворца. Она просачивалась в покои Халифа, тревожила сон визиря и замирала в пустой спальне изгнанной Каратис.
Песня напоминала каждому: в этом мире лишь красота и истина вечны. А золото… золото рано или поздно превращается в прах.
Права ли Ариб? Можно ли построить счастье целого города на «проклятом» золоте, которое было собрано обманом? И как поступили бы вы на месте Каратис — смогли бы простить сына, который выбрал покой вместо власти? Жду ваших мыслей в комментариях!
Продолжение вечером 13:30
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.