Запах мандаринов в больничной палате. Яркий, праздничный. Единственное, что напоминало о том, что на дворе тридцатое декабря.
Я лежала одна. Нога в гипсе, под потолком мутная лампа, за окном серый снег. Соседку выписали утром. И теперь в палате было тихо. Слишком тихо.
Два дня назад я поскользнулась на гололёде. Прямо у подъезда, на ровном месте. Двадцать пять лет проработала поваром в школьной столовой, а тут упала как девчонка. И вот результат. Перелом лодыжки. Гипс. Больница. Новый год в четырёх стенах.
Медсестра заглянула в палату.
- К вам кто-то придёт на праздники?
Я покачала головой.
- Нет. Не жду.
Она кивнула и ушла. А я осталась смотреть в потолок.
Сорок восемь лет. Повар. Одна. Ни мужа, ни детей. Был когда-то жених. Давно, в молодости. Погиб в аварии. После него я так никого и не встретила. Не то чтобы искала. Просто как-то не сложилось.
Новый год я обычно проводила с телевизором. Оливье на одну персону, бой курантов, поздравление президента. Ложилась в час ночи. Утром вставала и шла гулять. Обычный день. Только с мандаринами.
А в этом году даже мандаринов не будет.
Дверь палаты открылась.
Я повернула голову. На пороге стоял мужчина. Лет пятидесяти, может чуть больше. Седина на висках, куртка нараспашку, в руках пакет. Он смотрел на пустую кровать соседки.
- Вы к Валентине? - спросила я.
- К сестре, - он растерянно оглядел палату. - Она уже выписалась?
- Утром забрали.
Он стоял, не двигаясь. Потом посмотрел на пакет в своих руках. Потом на меня.
- Вот же я. Ехал через весь город.
- Бывает.
Он помолчал. Я видела, что он не знает, что делать дальше. Уйти? Остаться? Зачем остаться-то? Сестры нет.
И тут он протянул мне пакет.
- Хотите? Не пропадать же.
Я заглянула внутрь. Мандарины. Много, килограмма два. Яркие, оранжевые. Пахли праздником.
- Это же вы сестре везли.
- Ну да. А она уже дома. А вы тут.
Странная логика. Но я взяла один мандарин. Почистила. Дольки были сочные, сладкие. Первый вкус Нового года в этой палате.
Он всё ещё стоял у двери.
- Как вас зовут? - вдруг спросил он.
- Люба.
- Любовь, значит.
Он улыбнулся. Не широко, одними уголками губ.
- Геннадий. Можно Гена.
И ушёл.
А я осталась с пакетом мандаринов. С чужими мандаринами, которые почему-то пахли так, будто были моими.
***
Тридцать первое декабря. Новый год.
Я проснулась от стука в дверь. Посмотрела на часы. Десять утра.
В палату вошёл Гена. С новым пакетом.
- С наступающим.
Я не поверила своим глазам.
- Вы же вчера к сестре приходили.
- Сестра дома. А вы тут.
Он сел на стул для посетителей. Тот самый, на котором вчера никто не сидел. Положил пакет на тумбочку.
- Вдруг вам скучно.
Мне было скучно. Очень. Но я не ожидала, что кто-то об этом подумает.
- Вы что, специально приехали?
- Ну да. Смена ночная была, я до шести работал. Потом поспал пару часов и вот.
- Вы таксист?
- Двадцать лет. Весь город знаю наизусть.
Он говорил спокойно, без суеты. Я чистила мандарин и слушала. Оказалось, у него двое взрослых детей. Оба живут отдельно. Сын в Питере, дочь здесь, но у неё своя семья. Развёлся пять лет назад. Жена ушла к другому.
- Сказала, скучный я, - он пожал плечами. - Может, и правда.
- Не похоже.
- Что не похоже?
- Что скучный. Вы вот приехали. К незнакомой женщине. С мандаринами.
Он усмехнулся.
- Это да. Сам не понял, зачем. А вы чем занимаетесь?
- Повар. В школьной столовой.
- Серьёзно? Сколько лет?
- Двадцать пять.
Он кивнул с уважением.
Мы помолчали. За окном шёл снег. Мелкий, колючий. В коридоре кто-то прошёл, зазвенели каталкой.
- Я пойду, - сказал он, вставая. - Вечером ещё смена.
- В новогоднюю ночь?
- А как же. Самое денежное время. Все по гостям едут.
У двери он обернулся.
- Завтра заеду. Если можно.
Я кивнула. Не знала, что ещё сказать. Он ушёл. А я сидела и думала: зачем? Зачем он приехал? Зачем придёт завтра?
Наверное, просто добрый человек. Таких мало, но они есть.
Новогоднюю ночь я встретила одна. Медсестра принесла мне кусок торта из ординаторской. Я съела его с мандарином. Загадала желание. Какое именно, не скажу. Примета плохая.
Но мандарины на тумбочке стояли. И пахли праздником.
***
Первое января. Он пришёл к обеду. Снова с пакетом. Но в этот раз там были не только мандарины.
- Пирожок, - он достал свёрток. - Купил у метро. Вы же повар. Оцените.
Я улыбнулась. Запомнил.
Развернула. Пирожок с капустой. Ещё тёплый.
- Вкусный, - я откусила кусок. - Тесто хорошее. Начинка свежая.
- Правда?
- Я же двадцать пять лет готовлю. Отличаю.
Он сел на свой стул. Уже свой. За два дня он стал своим.
- Расскажите про себя, - попросил он. - А то я всё про себя да про себя.
И я рассказала. Про столовую. Про детей, которых кормила столько лет. Про то, как они выросли и приходили потом, уже взрослые, говорили: «А помните котлеты? Самые вкусные были». Про маленькую квартиру в спальном районе. Про одиночество.
- Был жених, - сказала я. - Давно. В двадцать три года. Погиб.
Гена молчал.
- После него я никого не искала. Не то чтобы специально. Просто как-то не сложилось.
- У меня тоже не сложилось, - сказал он тихо. - Двадцать лет женат был. Думал, навсегда. А потом раз, и всё.
- Больно было?
- Сначала да. Потом привык.
Мы снова помолчали. Но это было другое молчание. Не неловкое. Тёплое.
Уходя, он задержался у двери.
- Завтра приеду.
- Зачем вы это делаете? - вырвалось у меня.
Он посмотрел на меня долго, внимательно.
- Сам не знаю. Но мне хорошо тут с вами.
И ушёл.
А я осталась с пирожком и мандаринами. И с вопросом, на который не было ответа.
***
Второе января. Врач зашёл на обход.
- Хорошо срастается, - сказал он, глядя на снимок. - Выпишем через два-три дня.
Я должна была обрадоваться. Домой. Своя постель, своя кухня. Никаких больничных запахов.
Но внутри шевельнулось что-то странное. Тревога.
Если меня выпишут, он перестанет приходить. С чего ему? Мы же просто знакомые. Даже не знакомые. Случайные люди.
Гена пришёл после обеда. Сел на свой стул. Я заметила, что он устал. Круги под глазами, движения медленные.
- Тяжёлая смена?
- Ночная. До пяти. А потом не спалось.
- Зачем тогда приехали?
Он помолчал.
- А я вот думаю, - сказал он, не глядя на меня. - Вы выйдете скоро. И что?
Я не знала, что ответить. Он продолжил:
- Я вас отвезу. Бесплатно. По-праздничному.
- Это ваша работа.
- Не работа. Просто так.
Мы сидели молча. Он смотрел в окно. Я смотрела на него.
- Любовь, - вдруг сказал он.
Я вздрогнула.
- Что?
- Имя у вас. Любовь. Красивое.
- Меня никто так не называет. Все Люба.
- А я буду. Если можно.
Я кивнула. Горло сжалось. Глупо. Сорок восемь лет, а горло сжимается от того, что кто-то хочет называть тебя полным именем.
Он ушёл. А я лежала и думала: что происходит? Три дня назад я его не знала. А теперь жду. Каждый день жду его шагов в коридоре.
Может, я всё придумываю. Может, он просто добрый человек. Просто жалеет одинокую тётку в больнице.
Но мандарины на тумбочке пахли иначе. Уже не чужие. Уже почти свои.
***
Третье января. Он пришёл без мандаринов.
- Не успел заехать, - виновато сказал он. - Смена была ночная, а потом в магазин очередь.
- Ничего.
- Нет, надо было. Это же уже традиция.
Традиция. За четыре дня. Странное слово для таких коротких отношений.
Он сел. Молчал дольше обычного. Я видела, что он хочет что-то сказать.
- Я вот двадцать лет людей вожу, - наконец заговорил он. - Каждый день новые лица. Сел, вышел, забыл. И за двадцать лет ни разу не было такого.
- Какого?
Он посмотрел мне в глаза.
- Чтобы хотел, чтобы человек не выходил из машины.
Я не знала, что сказать. Сердце стучало так громко, что, казалось, он слышит.
- Это я к чему, - он отвёл взгляд. - Ну. Просто мысль такая.
- Гена.
- Да?
- Спасибо.
- За что?
- За мандарины. За то, что приходите. За всё.
Он кивнул. Встал.
- Завтра утром приеду. Вас же завтра выписывают?
- Да. Врач сказал, с утра.
- Я буду.
Дверь палаты открылась. Заглянула медсестра.
- Любовь Петровна, капельницу пора.
Она посмотрела на Гену. Потом на меня. Улыбнулась.
- А говорили, никого не ждёте.
Он вышел. А я осталась. С капельницей, с мыслями, с надеждой, которую боялась назвать вслух.
Четыре дня. Всего четыре дня. И всё изменилось.
***
Четвёртое января. Утро.
Врач подписал выписку. Я собрала вещи. Их было немного. Сумка с домашней одеждой, пакет с недоеденными мандаринами.
Гена не приходил.
Я ждала. Смотрела на дверь. На часы. Снова на дверь.
Девять. Десять. Половина одиннадцатого.
Может, смена. Может, передумал. Может, я всё придумала. Мандарины, разговоры, взгляды. Может, он просто добрый человек, и я напридумывала себе невесть что.
Сорок восемь лет. Сколько раз я так делала? Ждала. Надеялась. А потом объясняла себе, что показалось. И шла дальше. Одна.
Я достала телефон. Вызову такси сама.
Но не позвонила.
Встала. Взяла костыли. Сумку повесила на плечо. Пакет с мандаринами сунула туда же.
Хватит ждать. Хватит надеяться. Пойду сама.
Коридор. Лестница. Холл приёмного покоя. Медленно, осторожно, опираясь на костыли. Нога ныла, но терпимо.
Двери на улицу. Я толкнула их и вышла на крыльцо.
Морозный воздух ударил в лицо. Январь. Солнце. Снег скрипит под ногами.
И машина у крыльца. Старенькая, синяя. На капоте пакет.
Он стоял рядом. Гена. В той же куртке, с тем же выражением лица. Только улыбка шире.
- Я думал, может, вы позвоните, - сказал он. - А потом думаю, нет. Сам подожду.
Я стояла и не могла сказать ни слова. Он приехал. Он ждал. Он не забыл.
- Можно я отвезу вас домой?
Я кивнула. Слова застряли где-то в горле.
Он подошёл, помог спуститься по ступенькам. Открыл дверь машины. Я села. Он положил мои костыли на заднее сиденье, сумку рядом.
Потом сел за руль.
В машине пахло мандаринами. Тот пакет на капоте. Он взял его, протянул мне.
- Вот. Утром заехал на рынок. Специально выбирал. Самые сладкие.
Я взяла один. Почистила. Съела дольку. Сладкий. Очень сладкий.
- Гена.
- Да?
- Можно я приготовлю вам оливье? Я же повар. У меня хорошо получается.
Он засмеялся. Тихо, тепло.
- Можно.
Машина тронулась. За окном поплыли улицы. Знакомые, родные. Мой город, мой район, мой дом.
Но сейчас всё было другим.
- Мы же пропустили, - сказала я. - Новый год.
- И что? Можем свой устроить. Сегодня.
Он включил радио. Играла какая-то новогодняя песня. Про ёлку, про снег, про чудеса.
Я смотрела на него. На его руки на руле. На седину. На морщинки у глаз.
- А мандарины? - спросила я, кивнув на пакет.
- Мандарины мои. То есть ваши. То есть.
Он запнулся. Покраснел даже.
Я протянула руку и положила её на его ладонь. Ту, что лежала на переключателе передач.
- Наши.
Он не ответил. Только сжал мою руку. Крепко, надёжно.
Мы подъехали к моему дому. Он заглушил мотор. Посмотрел на меня.
- Зайдёте? - спросила я.
- Если можно.
- Можно.
Он вышел первым. Обошёл машину. Открыл мне дверь. Помог выбраться, подал костыли.
Потом взял пакет с мандаринами.
Мы пошли к подъезду. Медленно, осторожно. Я опиралась на костыль и на его руку. Он шёл рядом. Не торопил. Не суетился.
У двери я остановилась.
Запах мандаринов. Тот же самый, что в первый день. В больничной палате, когда незнакомый мужчина протянул мне чужой подарок.
Но теперь они были не чужие.
Теперь они были наши.
Он нёс мандарины сестре. Отдал незнакомке. Так начался наш год.
Я открыла дверь. Он вошёл следом.
И дверь закрылась за нами.
Двадцать пять лет я кормила чужих детей. Может, теперь кто-то покормит меня.
А может, мы будем кормить друг друга.
Мандаринами. Пирожками. Заботой.
Любовью.