В школьные годы Миша обожал Антона Павловича. И даже писал сочинение по его рассказам. Помнится, был у Чехова рассказик про чиновника, который женился из-за приданого и уморил голодом жену. Ради мечты бедняга экономил каждую копейку. А мечтал он о крыжовнике, выращенном в собственной усадьбе. Но жизнь прошла мимо, усадьба оказалась захолустьем, барин из него получился никудышный, а крыжовник вырос кислым.
На страницах чеховских рассказов истина боролась с ложными жизненными смыслами. А в Мишиной жизни тоже шла борьба — сначала за диплом самого престижного ВУЗа, потом за сердце самой красивой девушки, а немного позже — за должность, за карьеру, за достойную зарплату.
Жизнь текла размеренно и приятно: двухкомнатная квартира с евроремонтом, новенькая «хонда», красавица-жена и сынишка, ежегодные поездки на моря.
На тридцатилетний юбилей судьба преподнесла сюрприз — у Миши появилась навязчивая идея. Захотелось жить в собственном доме, париться в собственной баньке, дышать свежим деревенским воздухом и даже выкопать собственный пруд. Ну, чтобы, значит, нырять в холодную воду после баньки.
И чтобы запах можжевельника, и аромат дерева, и запаренные веники. И такая нега по телу разливается… И водичка бодрящая-бодрящая в пруду... И обжигающий снег после баньки зимой. Чистый-чистый, белый-белый. Растираемся снегом, прыгаем на одной ноге, прыгаем на другой, бегаем вокруг собственного пруда. Одним словом, полный ЗОЖ.
Первой жертвой стала новенькая «хонда». Ее сдали перекупщикам за очень смешные деньги. Дело в том, что для воплощения мечты срочно потребовались инвестиции. На Дмитровском шоссе как раз нарезали участки. И Миша сразу взял три. Решил, что места под мечту нужно много. Хотя стоимости автомобиля не хватило. Пришлось еще брать маленький потребительский кредит.
— Зачем ты машину продал? — возмутилась жена Катя, когда узнала про судьбу любимой «хонды». — Понятное дело, она тебе не нужна. Ты же до работы на метро добираешься. А как мы с Максимкой будем? Нам и к логопеду, и в поликлинику нужно.
— Ты что, дорогая, про каршеринг не слышала? И время экономишь, и на мойку не тратишься, на страховку и парковку тоже. Установил мобильное приложение и берешь любую тачку. Хочешь — до логопеда, хочешь — до поликлиники.
— Ты что, дорогой, зачем мне кашеринг? А вдруг там тормоза неисправны или еще что-нибудь? Я ж с ребенком! Тогда лучше на метро.
— Хозяин — барин. На метро так на метро, — улыбнулся муж.
Целый вечер Миша провел перед монитором, изучая проекты загородных домов и банных комплексов. Первый шаг на пути к мечте уже сделан. Осталось сделать второй — установить по периметру забор и оплатить работы по подключению электричества.
Следующей жертвой стал летний отдых. Вместо Турции Катя с сыном отправилась к подруге на дачу, а Миша оплатил установку забора, подключил электричество и заказал бытовку. Скважину оплатили из текущих доходов и годовой премии. Теперь на участке появился свет и вода. Путь к мечте стремительно сокращался.
В середине сентября рядом с бытовкой работал экскаватор и двое рабочих. За три дня вырыли большой котлован под дом, маленький — под баню, глубокую яму под пруд. Две недели заливали фундаменты. Для финансирования работ пришлось продать машиноместо в многоуровневом паркинге, где раньше стояла «хонда». Это было нетрудно — желающих много, и Катя не возражала, потому что автомобиля у нее больше нет.
Зимой Миша на участок не ездил. Во-первых, без машины в эту глухомань сложно добраться, а во-вторых, кроме фундаментов, там нечего смотреть. В новогодние праздники удалось уговорить Катиного брата прокатиться на его джипе до участка. С собой взяли маленького Максимку, а Катя принципиально отказалась ехать.
Посидели в бытовке пару часов чисто мужской компанией. Максимка замерз, Миша грелся коньяком, а Катин брат бродил по участку, разглядывая сугробы и пиная стены фундаментов. Кстати, после этой поездки Максимка серьезно заболел.
***
Мечта окрыляет. Мечта поддерживает желание жить. Это анальгетик от суровой реальности и хороший энергетик при эмоциональном выгорании. А в нашем беспощадном мире выжить без мечты практически нереально.
У Антона Павловича есть рассказ про каторжника, которого после каторги этапируют на поселение в Сибирь. Темень. Дождь. Осенняя распутица. Сотни верст пешком по бездорожью до вожделенного сибирского домика. Бедняга думает, что жизнь после каторги в поселении — рай. И эти мысли помогают шагать, не падать. Как только каторжник осознает, что до поселения не дойдет, он отчаивается и погибает.
Похожие мысли в последнее время приходили в голову Катерине. Ну, конечно, без тюремной романтики, но отчаяние временами перехлестывало через край. Сердце грела единственная мечта: вот выйдет Катя из декрета, и жизнь устаканится. Своя зарплата плюс мужнина помогут вылезти из кредитов.
Катя томилась в предвкушении. Она уже мысленно тратила деньги. Сначала купит новый костюм (за время декрета сорок четвертый размер распух до сорок восьмого), потом купит трансформер для Максимки (он любит больших роботов, но у него только маленький). Еще какой-нибудь тортик возьмет.
— Вот выйду на работу, — мечтала вслух Катя, выуживая из кастрюли надоевшую перловку, — заживем!
— С чего бы это? — недоверчиво усмехнулся муж, дожидаясь ужина за кухонным столом.
— Максу робота куплю. Себе костюмчик брючный. Чтоб не стыдно на работу ходить. И тортик купим самый дорогой.
Миша страдальчески закатил глаза.
— Какая же ты транжира, Катенька. Ты про наши планы забыла? На твою зарплату будем жить, на мою — строиться. Еще лет пять, и переедем в свой домик с баней. А брючный костюм тебе там не нужен.
— В свой домик, — механически повторила Катя, выключая конфорку и садясь за стол напротив мужа. — В свой домик? — переспросила, срываясь на фальцет. — Ты знаешь, дорогой, я в деревне жить не подписывалась!
Миша взглянул на жену. Лицо ее покрылось пунцовыми пятнами, голос пронзительно зазвенел, в глазах набухли слезы.
— Не хочу жить в деревне! — разрыдалась она, роняя голову на руки. — Хочу жить в Москве! Хочу на работу! Хочу покупать игрушки! А ты… А ты… — она подняла подбородок, в глазах вспыхнула злоба. — А ты езжай в свой «домик»! Денег не дам! И свою зарплату не дам!
— Тогда нам не по пути, — разочарованно вздохнул Миша.
Катя вскочила и выбежала в коридор. Захлопали дверцы шкафов, захныкал Максимка. Катя кидала вещи в спортивную сумку. Сын в распахнутой курточке испуганно заглянул в кухню. Миша невозмутимо жевал перловку.
— Мы уходим, — крикнула Катя. — Алименты будешь платить через суд!
— Скатертью дорожка, — крикнул в ответ Михаил и с облегчением выдохнул. — Теперь можно продавать квартиру.
***
Свое тридцатипятилетие Миша отмечал на даче в тесном кругу близких людей. Точнее, в очень тесном — гостей было всего двое: бывший коллега Шурик и тридцатилетняя хохотушка Эльвира. Остальные гости не доехали. Им, видите ли, трудно преодолеть сто двадцать километров зимой в теплых салонах автомобилей. Лицемеры! Вот ему, Михаилу, действительно трудно. Печка в УАЗ-Патриоте работает через раз. Но Миша не жалуется. Просто одевается потеплее.
К приезду старого друга именинник тщательно подготовился: почистил перед домом снег, заглянул на кухню (Эльвира как раз раскладывала по тарелкам закуски) и, махнув для сугреву коньячку, отправился растапливать баньку. В домашних хлопотах Миша даже не заметил боли в груди и тяжелую отдышку.
Шурик приехал часам к четырем, когда за окнами уже смеркалось.
— Да ты, смотрю, раздобрел, — засмеялся Шурик, разглядывая бывшего коллегу, пока они отмечали за столом юбилей.
Миша и вправду прибавил в весе. Модные рубашки и узкие брюки со стрелками остались в прошлой московской жизни. Теперь хозяин дома предпочитал треники и свитера оверсайз. Из офиса он давно уволился. Работал на складах в Дмитрове, чтобы ездить поближе.
— Раздобрел, потому что жизнь спокойная, — согласился Миша и, опрокинув рюмочку, хрустнул огурцом. Попросил Эльвиру сбегать проверить баньку, сопроводив напутственным шлепком.
— Фактурная женщина, — сказал Шурик, провожая Эльвиру взглядом. — Вот поженитесь, и нарожает тебе детишек.
— Больно надо, — кисло ухмыльнулся Миша. — У нее своих трое. Оставила у мамы. А сама здесь работает, вахтой по две недели. На нашем складе.
Повисло тяжелое молчание. Шурик озирался по сторонам. Они сидели на недоделанной кухне. Три стены были оштукатурены и покрашены, а на четвертой проглядывались стеновые блоки. Вместо кухонного гарнитура — разномастная мебель. На табуретке расположилась электрическая плитка. На пластмассовом стеллаже — дешевая посуда и грязные кастрюли.
— Никак не закончу ремонт, — пожаловался Миша, проследив за взглядом друга. — Финансов не хватает. Ну, что говорить о грустном? Давай я тебе лучше баньку покажу.
И друзья, накинув куртки, вышли на улицу.
Баня и правда выглядела солидно: сруб девять на девять, разноцветная подсветка, собранная из елочных гирлянд, красивый фасад с остекленной галереей.
Шурик одобрительно хмыкнул. А Миша с тоской подумал: сколько же все это стоило — московская «двушка» плюс два кредита на стройку, развод с женой и редкие встречи с Максимкой, потеря столичного комфорта, расхлябанные подмосковные дороги и старенький УАЗ-Патриот взамен навороченной «хонды».
В сердце зашевелилась немая боль. Подсчитывая убытки, Миша с горечью осознал, что еженедельная аренда бани обошлась бы дешевле. Но время обратно не вернешь, и надо идти париться.
Сногсшибательные запахи наполняли парную: эвкалипт, можжевельник, березовые и дубовые веники. Миша по-хозяйски распахнул дверь и вдруг схватился за сердце. Стены, половицы и побледневшее лицо друга — все закружилось, все поплыло.
***
— Дышите глубже, — требовательный женский голос выдернул из небытия. — Ну дышите же! Сколько полных лет? Тридцать пять? Несите медицинский полис. И паспорт.
Над ним склонилась женщина в медицинском халате. На руке запульсировала манжета тонометра. Окна распахнули, и теперь холодный ветер гладил разгоряченные щеки, выветривая запахи эвкалипта и можжевельника.
— Он будет жить? — голос над ухом показался знакомым. Это же друг Шурик. Он приехал в гости.
— А куда он денется, — усмехнулась врач, оборачиваясь к невидимому собеседнику. — Только никаких парилок. Никакого алкоголя. С такой сердечно-сосудистой системой нужен полный покой.
Широко распахнув глаза, Миша уставился в деревянный потолок. Женщина-врач перевела взгляд на него:
— Готовьтесь. Едем в больницу. Состояние острое. Нужно обследовать.
Она говорила неразборчиво. Или Миша ничего не понимал? В голове гудело, в ушах звенело.
Шурик помог дойти до машины скорой. Незнакомая женщина с темными волосами передала бригаде врачей паспорт с полисом и отступила обратно в темноту.
Заняв кресло в медицинском отсеке «газели», Миша вглядывался в темень за окном. На фоне ночного неба сияла иллюминацией баня, и два человека провожали взглядами скорую. Вспомнился старый анекдот. Пришла к мужику Смерть и говорит: «Я Смерть». А он отвечает: «И что?». В ответ слышит: «И все».
На крыше скорой замигали проблесковые маячки.
«Как на моей бане», — подумал Михаил и закрыл глаза.
«Газель» закачало на подмосковных кочках.
Автор: Наталья К.
---
---
Янтарные бусы
– Зинка, совесть у тебя есть? – Чубкина, руки в боки, ноги на ширине плеч, раззявила варежку, хрен заткнешь, – я тебя спрашиваю, морда ты помойная? А? Глаза твои бесстыжие, напаскудила, и в сторону? Я не я, и лошадь не моя? А ну, спускайся! Спускайся, я тебе говорю.
Зинка сидела на крыше. Как она туда забралась, и сама не помнит. Но от Чубкиной Людки и в космос улетишь, не заметишь. Страху эта бабенка нагнать может. У нее не заржавеет. С крыши Чубкина кажется не такой уж и большой: кругленький колобок в халате. Но это – оптический обман: у Чубкиной гренадерский рост, и весит Чубкина, как хороший бегемот.
«И угораздило меня… - нервно думает Зинка, - Теперь век на крыше сидеть буду».
Ее раздражало, что Чубкина орала на всю ивановскую, позоря несчастную Зинку. Хотя чего тут такого удивительного? Зинка опозорена на весь поселок не раз и не два. Зинка – первый враг супружеского счастья, кошка блудная. Так ее величают в Коромыслах, большом селе Вологодской области. Зинку занесли сюда жизненные обстоятельства, о которых она предпочитала молчать.
Зинка задолжала кое-кому очень много рублей. Пришлось продавать квартиру. Дяди в кожаных куртках попались гуманные. В чистое поле ее не выгнали, отправили Зинку в село, в домик о трех окнах и дряхлой печке – живи, радуйся, и не говори, что плохо с тобой поступили. Пожалели тебя, Зинка, ибо ты – женского полу, хоть и непутевая. Так что можешь дальше небо коптить и местных баб с ума сводить. Это твое личное дело, и дядей не касается, тем более, что натешились тобой дяди вдоволь! Скажи спасибо, что не продали Суренчику – сидела (лежала, точнее) бы у него, пока не подохла.
Зинка коптила и сводила с ума. Местный участковый Курочкин зачастил в храм, где задавал один и тот же вопрос:
- За что? Чем я провинился, Господи?
Господь молчал, сурово взирая с иконы на Курочкина, словно намекал Курочкину на всякие блудные мыслишки, которые тоже гуляли в круглой Курочкинской голове. А все из-за Зинки, так ее растак, заразу. Мало того, что мужичье в штабеля перед Зинкой укладывалось, так и Курочкин, между прочим, уважаемый всеми человек, закосил глазами и носом заводил. Сил не было держаться – Зинка манила и кружила несчастную Курочкинскую башку.
Дело в том, что Зинка уродилась на свет писаной красавицей. Джоли отдыхает, короче. Все, ну буквально все в ней было образцом гармонии и совершенства. И зеленые глаза, и брови, и алчные, зовущие к поцелую губы, и высокая грудь, и тоненькая, тоненькая талия, как у Анжелики на пиратском рынке. И вот это создание, достойное кисти Ботичелли, родилось в простой рабочей семье! Папка с мамкой и рядом не стояли. Обыкновенные вологодские физиономии, носики картошкой, глаза пуговицами и щербатые рты.
Папка Зинки всю жизнь потом жену травил:
- Не мое, - говорил, - изделие! Где, - говорил, - сработала? . . .
. . . дочитать >>