Глава 4. Чернила и яд
Весна ворвалась в Петербург внезапно, растопив лед на Неве и наполнив воздух влажным, обещающим ветром. Но во дворце сезон сменился лишь в декорациях: тяжелые бархатные портьеры заменили на шелковые, в залах появились вазы с первыми тепличными тюльпанами, а балы стали легче и шумнее. Для Лизы же наступило время напряженной, почти лихорадочной работы. Доверие императрицы росло, а с ним — и объем поручений.
Теперь ей доверяли не только переводы, но и предварительный разбор поступающей корреспонденции, составление черновиков ответов на несущественные письма. Ее тонкие пальцы быстро научились различать не только почерки, но и скрытые интонации, замаскированные угрозы и просьбы за витиеватыми оборотами. Она стала живым фильтром между императрицей и внешним миром бумаг.
Именно это новое положение и сделало ее опасной для кого-то. Однажды утром, разбирая почту, она наткнулась на письмо, адресованное лично Екатерине от некоего «старого друга из Митавы». Конверт был самого простого вида, сургуч — обычный, красный. Но что-то заставило ее остановиться. Почерк, старательно измененный, все же показался смутно знакомым. Она перечитала несколько строк, и ледяная волна прокатилась по спине.
В письме, под видом предупреждения, излагалась история о «молодой особе при дворе, чья излишняя любознательность и близость к трону вызывают тревогу у верных слуг престола». Не называя имен, автор намекал на тайные встречи этой особы с иностранными дипломатами, на ее «нездоровый» интерес к военным картам и государственным тайнам, прикрываемый занятиями литературой. Вся конструкция была выстроена так, чтобы, не лгут прямо, посеять семя сомнения. И все это было адресовано напрямую императрице, минуя обычные каналы.
Лиза положила письмо дрожащими руками. Это была атака. Тонкая, ядовитая и смертельно опасная. Донести об этом немедленно? Но как доказать, что это подлог? Письмо пришло обычной почтой, автор — аноним. Она могла лишь указать на странности, а это выглядело бы как попытка оправдаться. Промолчать? Рисковать, что императрица получит его и в ее душе укоренится червь сомнения?
Она сидела, уставившись на злополучный листок, когда в кабинет вошел камердинер Захар, чтобы доложить о прибытии доктора Роджерсона. Его старый, проницательный взгляд скользнул по ее бледному лицу, потом по письму, лежащему особняком.
«Нехорошее известие, мадемуазель?» — спросил он нейтрально.
«Я… не уверена, — честно ответила Лиза, чувствуя, что ей нужен совет, но боясь довериться кому попало. — Письмо кажется… странным».
Захар молча подошел, не дотрагиваясь до бумаги, лишь наклонился, чтобы рассмотреть сургуч и почерк. «Странным бывает ветер перед грозой, — тихо произнес он. — Мудрый человек не бежит под первое попавшееся дерево, а ищет крепкий кров. У нас здесь, — он обвел рукой кабинет, — кров самый крепкий. Но фундамент надо проверять».
Он ушел, оставив ее с новой мыслью. «Проверять фундамент». Кто мог знать о ее обязанностях настолько, чтобы сфабриковать такое обвинение? Кто имел доступ к образцам почерков и дипломатическим слухам?
Имя пришло само собой: круг Орлова. Там были и военные, и те, кто следил за иностранцами. Но нужны были доказательства. Или хотя бы уверенность.
В тот день Лиза работала как автомат, голова гудела от напряжения. Вечером, выходя из покоев императрицы, она почти столкнулась с графом Курагиным. Он, кажется, специально поджидал ее в укромном повороте коридора.
«Вы выглядите так, будто видели призрак, мадемуазель Воронцова, — заметил он без предисловий. Его взгляд был острым, анализирующим. — Или прочитали нечто, что не должно было быть написано».
Его проницательность испугала и облегчила одновременно.
«Призраки бывают разными, граф. Некоторые материальны и очень коварны», — сказала она, не в силах скрыть дрожь в голосе.
Он шагнул ближе, понизив голос до шепота, который едва отличался от шороха ее платья.
«В этой игре есть правило: яд всегда наносят на то, что ты чаще всего берешь в руки. На любимую чашу, на перо… или на бумагу. Вы нашли яд?»
Она кивнула, едва заметно.
«И что вы намерены делать?»
«Не знаю. Советоваться… опасно».
«Советоваться – да. Но можно поделиться наблюдением. Как ученый, находящий интересный, но неясный образец. С тем, кто разбирается в ядах».
Он говорил загадками, но его предложение было ясно. Он предлагал помощь. Но почему?
«Вы рискуете, граф, — прошептала она. — Связываясь с… отравленной чашей».
Впервые за все время она увидела на его лице что-то кроме иронии или боли. Мимолетную, горькую улыбку.
«Я уже отравлен, мадемуазель. Мне терять нечего. А вам – все. Это делает наши позиции… взаимовыгодными. Завтра, в четыре, в Летнем саду, у статуи Венеры. Принесите образец. И будьте осторожнее, кому показываете свои страхи. Некоторые зеркала отражают не только лицо, но и ваши мысли для тех, кто стоит за спиной».
Он исчез так же быстро, как и появился, оставив Лизу с бьющимся сердцем и клубком противоречий. Доверять ему? Но он был частью этого мира, он тоже мог быть частью заговора. Не доверять? Тогда она оставалась одна против невидимых врагов.
Ночь прошла в мучительных раздумьях. Она перечитала письмо десятки раз, почти выучив его наизусть. И вдруг ее осенило. В тексте была фраза: «…как помнится из бесед у камина в Ливонии…». Официально, Екатерина не бывала в Ливонии в те годы, на которые намекал автор. Но в одном из мемуаров, которые она недавно просматривала для императрицы, мельком упоминалась поездка великой княгини Екатерины Алексеевны incognito в те края. Деталь, известная очень узкому кругу.
Значит, автор письма — не просто клеветник. Он из старой, довоенной свиты, близкий к тем временам. Или тот, кто имел доступ к самым сокровенным архивам.
На следующий день, ровно в четыре, Лиза, тщательно завернув письмо в чистый лист, шла по аллеям Летнего сада. Граф Курагин уже ждал у подножия мраморной Венеры, кутаясь в темный плащ. Он был один.
Молча, она протянула ему сверток. Он развернул его, пробежал глазами по тексту, и его лицо стало каменным.
«Глупо, — произнес он наконец. — И изящно. Глупо, потому что любой, кто знает вас больше недели, поймет абсурдность этих обвинений. Изящно, потому что играет на самых глубоких страхах любого монарха: предательстве из ближайшего окружения. Это не для того, чтобы вас сразу погубить. Это чтобы посеять тихое сомнение. Капля за каплей. Пока доверие не разъест совсем».
«Вы знаете почерк?» — спросила Лиза.
«Нет. Но знаю стиль. Это школа канцелярии князя… впрочем, неважно. Важнее другое. Вы заметили деталь про Ливонию?»
Она кивнула, удивленная.
«Значит, вы видите не только буквы. Отлично. Это ваш шанс. Не защищаться. А атаковать. Но не прямо».
«Что вы предлагаете?»
«Оставьте это письмо у себя. Сделайте вид, что оно затерялось среди других. Через пару дней, когда императрица будет в хорошем расположении духа, попросите у нее совета. Скажите, что разбирали старые архивы для какой-нибудь ее работы и наткнулись на упоминание о той самой поездке в Ливонию. Спросите, не будет ли ей угодно, чтобы вы подготовили краткую записку на эту тему, так как эта деталь может быть интересна для истории ее царствования. Вы покажете, что владеете информацией, которой пытались манипулировать. И выявите круг людей, знающих о ней. Тот, кто написал это, не сможет скрыть удивление или страх, когда эта тема неожиданно всплывет при дворе».
План был блестящим и дерзким. Он требовал хладнокровия и актерского мастерства.
«А если императрица спросит, откуда мне это известно?»
«Скажите правду. Что читали в мемуарах. Она ценит правду. И умение мыслить на несколько шагов вперед — тоже. Это проверка, мадемуазель Воронцова. Для вас. И для них».
Он вернул ей письмо. Их пальцы едва коснулись. Его прикосновение было холодным, но в его глазах горел азарт охотника, почуявшего дичь.
«Почему вы помогаете мне?» — наконец спросила она то, что мучило ее с самого начала.
Андрей отвел взгляд, уставившись на темную воду канала.
«Потому что я ненавижу, когда ломают красивые, цельные вещи. Потому что эта придворная грязь уже погубила одну… — он резко оборвал себя. — И потому что вы, кажется, единственная здесь, кто читает Монтескье не для того, чтобы цитировать на балу, а чтобы понять. Петербургу нужны такие умы. Даже если он этого не заслуживает».
Не попрощавшись, он развернулся и зашагал прочь по песчаной аллее. Лиза сжала в руке сверток с ядовитым письмом. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось новое чувство — решимость. Она больше не была мишенью. Она стала охотницей. И у нее появился странный, непредсказуемый союзник. Игра только начиналась, и ставки в ней росли с каждым днем.