— Дояркина дочь не может быть моей невесткой! Не допущу! — пронзительный голос Анфисы Егоровны (которая предпочитала, чтобы её называли Изольдой Карловной) эхом разнесся по подъезду, заставляя соседских собак поджать хвосты.
Я стояла на лестничной клетке, держа в руках скромный букет хризантем, и пыталась понять: это она про меня?
Мой жених, Эдик, виновато переминался с ноги на ногу, пытаясь своим телом закрыть амбразуру, в которой бушевала его мама.
— Мам, ну тише ты... Соседи же... Это Даша, она искусствовед...
— Искусствовед?! — фыркнула дама в дверном проеме, поправляя на груди массивную брошь с чем-то блестящим и, судя по размеру, стеклянным. — Знаем мы этих искусствоведов из Твери! Приехала на всё готовое, охотница за московской пропиской! У нас, Шереметьевых, свои традиции, Эдуард! Мы не смешиваем кровь с... пролетариатом!
Я вздохнула.
Эдик предупреждал, что мама «с характером» и «ценит этикет». Но он забыл упомянуть, что мама живет в декорациях провинциального драмтеатра и считает себя как минимум вдовствующей императрицей.
Я посмотрела на свои туфли (итальянские, удобные), на свое платье (простое, но из хорошего льна), вспомнила свой диплом реставратора и три года стажировки в музее.
«Дояркина дочь», значит. Ну-ну.
— Здравствуйте, Изольда Карловна, — я сделала шаг вперед, мягко отодвигая Эдика. — Рада наконец познакомиться с хранительницей традиций. Эдик так много рассказывал о вашем... изысканном вкусе.
Свекровь (потенциальная, слава богу, пока только потенциальная) замерла. Лесть сработала, как валерьянка на кота. Она прищурилась, навела на меня лорнет (господи, настоящий лорнет на золотой цепочке!) и величественно кивнула.
— Ну, заходите, раз уж пришли. Только обувь снимите в тамбуре, у меня паркет венецианский.
Китайский Версаль и майонезный этикет
Квартира Изольды Карловны была похожа на музей, ограбленный цыганским табором, который потом решил вернуть всё обратно, но в хаотичном порядке.
«Венецианский паркет» оказался обычным ламинатом, вздувшимся у порога.
На стенах висели «гобелены» (синтетические коврики с пейзажами), а мебель... О, мебель заслуживала отдельной диссертации.
Диваны с золотыми завитушками, кресла с львиными лапами, столики на гнутых ножках. Всё это кричало о роскоши, но шёпотом добавляло: «Сделано в Китае, скидка 70%».
— Проходите в гостиную, — скомандовала хозяйка, шурша длинной юбкой в пол (бархат, летом, в плюс двадцать пять – это сильно). — Эдуард, налей даме... чаю, шампанское мы открывать не будем. Это напиток для торжественных случаев, а сегодня... просто вторник.
Мы сели за стол, он был накрыт скатертью с люрексом. Изольда Карловна водрузилась во главе, как на трон.
— Итак Дарья, Тверь, Глубинка. Чем же вы занимаетесь в нашей столице? Ищете богатого мужа, чтобы сбежать от коров?
Эдик покраснел так, что стал сливаться с бордовыми шторами.
— Мам, Даша работает в аукционном доме, она оценщик.
— Оценщик? — бровь Изольды изогнулась. — И что же ты оцениваешь, милочка? Старые самовары?
— Антиквариат, Изольда Карловна, — спокойно ответила я, расстилая салфетку на коленях. — Живопись, ювелирные изделия, мебель. Отличаю подлинники от... реплик.
На слове «реплики» я едва заметно скользнула взглядом по её броши. Хозяйка дернулась, прикрыла украшение рукой.
— Хм, ну-ну. Теория – это одно, а вкус врождённое.
Начался обед.
Это была пытка едой и этикетом.
Нам подали «жюльен» (курица с майонезом в одноразовых формочках) и салат, в котором крабовые палочки изображали камчатского краба.
Изольда Карловна ела, оттопырив мизинец, и зорко следила за каждым моим движением.
— Милочка! — вдруг воскликнула она, когда я потянулась за хлебом. — Какой пассаж! Вы берете хлеб левой рукой! В приличном обществе это моветон!
— Простите? — я замерла.
— Правой! Только правой! И не кусайте целый кусок, отламывайте по крошечке! Боже, Эдик, где ты её нашел? В столовой для трактористов?
Эдик втянул голову в плечи.
— Мам, ну перестань... Даша просто устала.
— Устала она! От чего? От бескультурья? Нет, я не могу на это смотреть, у меня мигрень начинается от такой... простоты.
Я аккуратно положила хлеб на тарелку (тарелка была с золотой каймой, которая местами стерлась от жесткой губки).
— Изольда Карловна, — мой голос был ровным, а тон профессиональным, которым я обычно сообщаю клиенту, что его «Рембрандт» нарисован учеником художественной школы в 1995 году. — Простите, что смутила вас. Просто по этикету хлебная тарелка ставится слева. И хлеб берут именно левой рукой, чтобы правая оставалась чистой для приборов. А у вас хлебница стоит справа, рядом с бокалом. Это ошибка сервировки, но я не хотела делать замечание старшим, это тоже моветон.
Тишина.
Слышно было, как жужжит муха, бьющаяся о пыльную люстру.
Изольда Карловна открыла рот. Закрыла и её лицо пошло красными пятнами, гармонируя со шторами.
Она не знала этого правила, она вообще знала об этикете только из сериалов про викторианскую Англию.
— Ты... ты меня учить вздумала?! — прошипела она. — В моем доме?! Я — потомственная дворянка! Моя прабабушка была фрейлиной! У нас в роду сервировка в крови! А ты... ты...
Она задыхалась от возмущения, ей нужно было срочно восстановить статус-кво. Раздавить меня, унизить, показать место.
— Эдик! — взвизгнула она. — Неси шкатулку!
— Мам, может не надо? — пискнул жених.
— Неси! Я сказала! Пусть посмотрит, что такое настоящие вещи! Пусть поймет, в какую семью она лезет со своим уставом!
Алмазный фонд из ларька и экспертиза за три секунды
Эдик метнулся в спальню и вернулся с бархатной коробочкой. Вид у него был торжественный, как у жреца, несущего святой Грааль.
Изольда Карловна выхватила шкатулку, щёлкнула замком.
— Смотри, деточка и не дыши на шедевр.
На бархатной подушечке лежало колье. Массивное, «под золото», с крупными прозрачными камнями, имитирующими бриллианты.
— Это фамильная реликвия, — голос свекрови дрожал от пафоса. — Колье моей прабабушки-графини. Бриллианты чистой воды, 19 век. Работа мастера Фаберже, спецзаказ. Мы чудом сохранили его в революцию, прабабушка зашивала его в корсет... Я берегла его для достойной невестки. Для девушки из нашего круга, а не для...
Она сделала паузу, давая мне осознать всю глубину моей ничтожности.
— Оно стоит как квартира в Москве, — благоговейно прошептал Эдик. — Мама говорила, это наш золотой запас, на самый черный день.
Я смотрела на «реликвию».
Профессиональная деформация страшная вещь. Я не видела «бриллианты», видела мутноватое стекло и грубую пайку и что-то очень знакомое.
— Можно? — я протянула руку.
— Руками не трогать! — рявкнула Изольда. — Только глазами!
— Я профессионал, Изольда Карловна. И умею обращаться с ценностями, хочу оценить... огранку.
Свекровь поколебалась, но тщеславие победило. Ей хотелось, чтобы «оценщик» подтвердил её величие.
— Ну, смотри, только аккуратно.
Я взяла колье, оно было легким. Слишком легким для золота и камней такой каратности.
Достала из сумочки свою лупу. Маленькую, ювелирную, с десятикратным увеличением.
Изольда напряглась.
— Зачем это?
— Работа такая, люблю детали.
Поднесла лупу к замку, так и есть.
Я едва сдержала улыбку. Это было великолепно. Это был тот самый момент, ради которого стоит терпеть майонезный жюльен.
— Очень интересно, — протянула я. — Редкая вещь.
— Конечно! — расцвела Изольда. — Музейная ценность!
— Изольда Карловна, а скажите... ваша прабабушка-графиня... она в каком году служила фрейлиной?
— В 1910-м! При дворе!
— Понятно, а. подрабатывала она, случайно, не на заводе «Красная Пресня» в 1980-м?
— Что?! — Изольда поперхнулась воздухом. — Как ты смеешь?! Это хамство!
— Нет, это факт, — я развернула колье замком к ней. — Смотрите, вот здесь, на ушке клеймо.
Эдик вытянул шею.
— Что там, Даш?
— Там написано: «Ц. 3р. 50к.». И штамп завода: «МКЮЗ». Московский ювелирный завод. Но это не золото, Эдик. Это латунь с гальваническим покрытием. А камни чешское стекло и вот здесь, видите? — я указала на центральный «бриллиант». — Скол и след клея, кто-то пытался подклеить камень.
В комнате повисла тишина, что можно было услышать, как оседает пыль на «венецианский» ламинат.
Изольда Карловна стала пунцовой, потом белой, потом снова пунцовой.
Она хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Её легенда, порода», золотой запас — всё превратилось в тыкву, а точнее в бижутерию за 3 рубля 50 копеек.
— Это... это подмена! — взвизгнула она наконец. — Ты подменила! Ловкость рук! Аферистка!
— Изольда Карловна, — я положила «реликвию» обратно в шкатулку. — Я сижу напротив вас, руки на столе. Колье не покидало вашего поля зрения. И, честно говоря, я бы не стала это красть. На Авито такая винтажная бижутерия стоит рублей пятьсот. Ну, может, восемьсот, если в идеальном состоянии. А тут скол.
Эдик смотрел на мать, в его глазах был ужас.
— Мам... ты же говорила... Фаберже... Квартира...
— Замолчи! — рявкнула она на сына. — Ты веришь этой... этой торговке, а не родной матери?! Это заговор! Она хочет нас рассорить! Вон!!! Пошла вон из моего дома!
Она вскочила, опрокинув стул. Корона на портрете, висевшем за её спиной, казалось, съехала набок.
— Конечно, я уйду, — я встала, спокойно взяла сумочку. — Мне здесь делать нечего. Я, знаете ли, люблю настоящие вещи. И настоящих людей, а у вас тут... сплошная бутафория. Лепнина из пенопласта, титулы из воздуха и бриллианты из стекла. И чувства, боюсь, тоже поддельные.
Я пошла к двери.
Эдик сидел, уткнувшись в стол, и не шевелился. Он не пытался меня остановить, был раздавлен. Его «аристократизм» оказался мыльным пузырем, и он не знал, как жить дальше без этой иллюзии.
У двери я обернулась.
— И кстати, Изольда Карловна, портрет на стене висит криво. Градусов на пять влево. Как и ваша самооценка, всего доброго.
Цена 3.50 и возвращение блудного сына
Я вышла из подъезда и с наслаждением вдохнула тёплый московский воздух.
В сумке вибрировал телефон.
«Даша, прости! Мама в истерике, у неё давление! Ты слишком жестко с ней! Можно было помягче!». Сообщение от Эдика.
Я усмехнулась, помягче? Сказать, что это «очень качественная копия»? Чтобы они и дальше жили в своем выдуманном мире и смотрели на людей сверху вниз?
Нет уж, реставраторы знают: гниль надо счищать до основания, иначе она сожрет весь предмет. Я нажала «Заблокировать».
Прошел месяц.
Я сидела в кафе с коллегой, Андреем. Мы обсуждали предстоящий аукцион и пили отличный кофе. Андрей был архитектором, умным, ироничным и совершенно земным человеком.
— Даш, представляешь, мне вчера один клиент доказывал, что его дачный дом — это памятник архитектуры 18 века, — смеялся Андрей. — А там сайдинг и ондулин.
— Знакомая история, — улыбнулась я. — Люди любят придумывать себе сказки, чтобы казаться значимее.
Звонок с незнакомого номера.
Я обычно не беру, но тут почему-то ответила.
— Даша? — голос Эдика тихий, какой-то потухший.
— Привет, Эдик. Зачем звонишь?
— Даш... Я тут это... проверил остальные «драгоценности». Ну, пока мамы дома не было. В ломбард сносил.
— И как?
— Всё стекло и латунь. Даже то кольцо, которое она говорила, что от прадеда-генерала. Всё вранье. Мама... она просто придумала это, всю жизнь врала.
— Я знаю, Эдик.
— Мы поссорились, я сказал ей, что она... ну, в общем, наговорил. Даш, может, встретимся? Я ушёл от неё, снял квартиру. Хочу начать всё сначала. Без этих... закидонов.
Я помешивала ложечкой пенку на капучино.
Жалко его? Немного.
Но я вспомнила тот обед, как он молчал, когда мать меня унижала, кивал, когда она называла меня «дояркой». Он ведь верил в свою исключительность. И сейчас он звонит не потому, что полюбил меня, а потому, что его выгнали из сказки. Ему нужна новая «мамочка», которая подтвердит его значимость.
— Не стоит, Эдик, — сказала я мягко. — У нас разные ценности, ты ищи себе графиню, а я уж как-нибудь с простыми людьми.
— Но Даша...
— Прощай.
Я положила трубку.
— Кто это? — спросил Андрей.
— Да так... Один клиент, принёс подделку, а хотел цену как за оригинал, обычное дело.
Изольда Карловна до сих пор рассказывает соседкам на лавочке, как «уберегла сыночка от аферистки из Твери, которая позарилась на фамильные алмазы и хотела их подменить». Соседки кивают, хотя все знают, что Зина (Изольда) всю жизнь проработала в буфете ДК Железнодорожников, где и набралась «светских манер».
А Эдик? Эдик вернулся к маме через неделю. Потому что жить в съемной однушке и самому варить пельмени трудно. А у мамы «родовое гнездо» и иллюзия величия. Пусть и с пенопластовой лепниной.
«Голубая кровь» девочки, это диагноз и он, увы, часто неизлечим.
Ну а теперь ваша очередь, признавайтесь: кто из вас сталкивался с такими вот «потомственными аристократами» из панельной хрущевки? Кого родня мужа пыталась упрекнуть «не той породой», сидя на диване с просиженными пружинами?
Делитесь в комментариях: как вы ставили на место таких «Изольд Карловн»? И обязательно отправьте этот рассказ подруге, которая прямо сейчас терпит придирки свекрови. Пусть знает: иногда за высокомерием скрывается обычная бижутерия за 3 рубля 50 копеек.