Глава 37. Печать молчания и шёпот тростника
Рассвет на пепелище
Первые лучи солнца, пробившиеся сквозь тяжёлую мглу над Самаррой, не принесли городу золотого сияния. Свет был тусклым, розовато-серым, словно само небо стыдилось смотреть на обгоревшие скелеты рынков и заваленные мусором улицы.
Воздух, ещё вчера пропитанный гарью, сделался сырым и липким. Тигр выдыхал густой туман. Серая пелена медленно вползала в открытые окна дворца Джаусак аль-Хакани, принося с собой запах речной гнили и остывших надежд.
Ариб застыла на террасе. Она не шевелилась уже долго, напоминая изваяние из холодного бадахшанского лазурита. На коленях лежал уд, но певица не решалась коснуться струн.
Пальцы, кончики которых ещё горели и саднили от ночного напряжения, мелко дрожали. Рядом на столике стояла нетронутая чаша. Травяной настой, принесённый Фаридой, давно остыл, покрывшись тонкой плёнкой.
— Ты должна поесть, госпожа, — голос Масрура раздался за спиной.
Он говорил тихо, осторожно, стараясь не спугнуть её мысли, словно шорох песка в песочных часах. Ариб не обернулась. Она чувствовала его присутствие. Верного, раненого пса, готового издохнуть у её ног.
— Как твоя рука, Масрур? — спросила она, не отрывая взгляда от мутной воды.
— Лекарь обновил повязку. Ворчит, что заживёт, если перестану хвататься за сталь по любому поводу. Но разве в этом гнезде можно выжить без клинка?
Евнух подошёл ближе. Лицо его осунулось, глаза провалились в чёрные тени, но в глубине зрачков всё ещё теплился прежний преданный огонь.
— Саид прислал вторую весть. Зейн миновал пороги. Они идут быстро.
Ариб наконец закрыла глаза. Тяжёлая слеза медленно прочертила дорожку по щеке и исчезла в складках индигового шёлка.
— Он в безопасности... — её шёпот был едва слышен. — Мой соколёнок летит прочь из этой золочёной клетки. Масрур, ты ведь понимаешь? Я больше никогда его не увижу. Никогда.
Она резко обернулась, и в её взгляде была такая бездонная пропасть, что Масрур невольно отступил.
— Если я покину дворец, Мутасим сожжёт Басру дотла, лишь бы найти его. Моё присутствие здесь, его единственный щит. Моё молчание — это его жизнь.
Масрур промолчал. Он знал: это горькая правда. В мире Халифата любовь была лишь мелкой монетой в руках игроков, а свобода самым дорогим товаром, за который платили не золотом, а чистой кровью.
Воля Халифа и шёпот визиря
В глубоких покоях, где свет масляных ламп всё ещё боролся с утренними сумерками, Халиф Мутасим стоял перед огромной картой империи, начертанной на грубой коровьей шкуре.
Он постарел. За одну ночь его плечи, всегда прямые и гордые, подкосились, будто на них водрузили весь купол великой Самарры.
В углу, утопая в подушках низкого дивана, сидел визирь Мухаммад ибн аль-Зайят. После ночи на дамбе он казался призраком. Его жёлтые, костлявые пальцы беспрестанно перебирали чётки из чёрного дерева. Клик-клик. Звук ударов костяшек друг о друга резал тишину.
— Итах не ушёл далеко, Повелитель, — голос визиря напоминал сухой хруст под ногами. — Он собирает своих гулямов в пустыне. Он знает, что ты не открыл шлюзы. Для него это не милосердие, Мутасим. Для него это слабость. Тюрки не знают слова «прощение». Они признают только железный ошейник.
Мутасим резко развернулся. В его глазах вспыхнул гнев, не успевший остыть после пожарищ.
— Ты предлагаешь мне снова стать палачом, визирь? Я спасал Самарру не для того, чтобы превратить её в одну большую плаху. Ариб... она показала мне, что народ способен на любовь, а не только на рабский страх.
Ибн аль-Зайят горько, сухо усмехнулся.
— Любовь народа — это утренний туман. Сегодня они целуют пыль у твоих сандалий, потому что Ариб спела им красивую сказку. А завтра они потребуют хлеба, которого нет в сгоревших амбарах. Тебе нужно золото, Мутасим. Океан золота. Иначе твоя собственная гвардия распахнёт ворота перед Итахом.
— Где я его возьму? — Халиф навис над стариком всей своей мощью. — Казна пуста! Ты сам выпил её до капли, прежде чем я замуровал тебя в ту стену.
Визирь даже не моргнул.
— Есть сокровищница Каратис. Она годами прятала динары, которые присылала её греческая родня. Она мечтала купить верность тюрков для своего сына Харуна. Теперь, когда она в темнице... это золото по праву твоё. Но есть одна преграда.
— Какая?
— Она не выдаст тайник. Скорее проглотит ключ, чем отдаст его тебе. Но есть один человек, которого она боится больше, чем меча палача. Ариб.
Мутасим поморщился, словно от зубной боли.
— Пошли певицу к ней, — продолжал визирь, щурясь.
— Пусть она выпотрошит её душу так же мастерски, как вчера выпотрошила сердца воинов на площади.
Халифу претила мысль использовать Ариб как дознавателя. Но холодный рассудок шептал: старый лис прав. Без золота Самарра не продержится и луны.
Плавни Тигра
Лодка старика Саида медленно скользила по узким протокам. Здесь Тигр рассыпался на сотни мелких рукавов, теряясь в зарослях гигантского тростника. Стебли поднимались в три человеческих роста, закрывая небо. В этом мире царили иные законы.
Тишина здесь была живой. Она дышала всплесками рыбы, криками ночных птиц и бесконечным шорохом камыша, трущегося друг о друга. Зейн лежал на дне лодки. Его накрыли грубой сетью, насквозь пропитанной запахом тины и чешуи. Тело ныло от холода, но глаза юноши были широко открыты. Он смотрел на спину Саида, который ритмично отталкивался длинным шестом от илистого дна.
— Мы уже далеко от Большого Города, сынок, — не оборачиваясь, прохрипел старик. — Здесь Халиф лишь далёкое имя в пятничной молитве, а его стража сказка, которой пугают детей.
Зейн приподнялся, стряхивая с себя верёвки сети.
— А Итах? Его люди могут быть здесь?
Старик тихо, дребезжаще рассмеялся.
— Гулямы Итаха степные волки. Они боятся воды пуще огня. Им подавай коня да твёрдую землю. В этих болотах они утонут раньше, чем успеют вытащить сабли. Пока ты со мной, ты в безопасности. Но запомни: отныне ты не сын принцессы и не наследник великого дома. Ты сирота из деревни Бани-Асад. Забудь про шёлк, привыкай к мешковине. Твой язык должен стать проще, а глаза хитрее.
Зейн коснулся кинжала Аль-Амина, спрятанного под лохмотьями.
— Моя мать... она велела мне найти ювелира в Басре. Вы знаете его?
Саид на мгновение замер. Шест глубоко ушёл в мягкий ил.
— Исхак ибн Сулейман? О-о, этот старый лис знает больше тайн, чем весь Диван Халифа. Если Ариб послала тебя к нему, значит, у неё есть план, о котором мы можем только догадываться. Спи, львёнок. Впереди долгий путь по соляным болотам.
Поединок в тишине
Вечером того же дня Ариб снова спускалась в подземелья. В этот раз Халиф запретил Масруру сопровождать её. Она шла одна. В руках тяжёлый серебряный поднос с едой и кувшином вина. Это было лишь прикрытие для стражи. В душе её бушевал шторм, который она силой воли прятала под маской ледяного спокойствия.
Дверь камеры Каратис открылась с натужным, ржавым скрипом. Внутри было нечем дышать: пахло сыростью и кислым вином. Гречанка сидела прямо на грязном полу, её лицо тонуло в тени. Харуна рядом не было. Мутасим приказал разлучить их, переведя принца в дальнюю башню.
— Принесла яд, Ариб? — голос Каратис был мёртвым. — Или хочешь спеть колыбельную, перед тем как на мою шею накинут шёлковую струну?
Ариб медленно поставила поднос на скамью.
— Я принесла тебе жизнь, Каратис. И, что важнее, жизнь твоему сыну.
Гречанка резко вскинула голову. Её глаза, когда-то сводившие с ума мужчин, теперь горели лихорадочным, почти безумным блеском.
— Жизнь? Из твоих рук? Ты отняла у меня всё! Ты опоила Халифа своими песнями, ты настроила против меня Харуна! Ты змея, которую эта империя слишком долго согревала на груди!
— Твой сын сам выбрал свой путь, — Ариб сделала шаг вперёд, не обращая внимания на ярость пленницы. — Он не захотел править городом, захлебнувшимся в крови. Но сейчас Халифу нужно золото. Твоё золото. Если ты скажешь, где спрятаны ключи и векселя греков, Мутасим заменит казнь изгнанием.
Ариб сделала паузу, давая словам проникнуть в сознание женщины.
— Ты сможешь уехать в монастырь в Каппадокии. Харун поедет с тобой.
Каратис расхохоталась. Этот смех резал уши, как звон разбитого стекла о камни.
— Так вот оно что! Великий Мутасим побирается у своей узницы? Самарра пожирает саму себя! Я не дам вам ни единого дирхама. Пусть твой Халиф идёт с сумой по дорогам, пусть гвардия разорвёт его на части! Я сгнию здесь, но мой гнев будет жечь этот дворец ещё сто лет!
Ариб смотрела на эту разрушенную женщину. Вместо ненависти она вдруг почувствовала странную, горькую жалость. Обе они были лишь заложницами амбиций мужчин, обе жертвами этого про́клятого золотого лабиринта.
— Ты думаешь, что наказываешь его, — тихо произнесла Ариб. — Но ты убиваешь только Харуна. Если золота не будет, Мутасиму придётся отправить твоего сына на границу. В самую гущу боёв с византийцами. Ты ведь знаешь, что там делают с опальными принцами?
Каратис вздрогнула. Маска безумия дрогнула, обнажая израненное материнское сердце.
— Ты лжёшь... он не сделает этого со своим первенцем...
— Он Халиф, Каратис. Для него империя выше крови. Вспомни Мамуна. Вспомни, как брат шёл на брата. Выбирай сейчас: твоё золото или голова сына на копье в сирийских песках.
Ариб развернулась, чтобы уйти. Она уже коснулась двери, когда за спиной раздался хриплый, надрывный шёпот.
— Под фонтаном в саду... в Покоях Лилий... Пятая плита от восточного края. Там колодец тишины. Ключи в ларце из слоновой кости, замурованном в стену.
Ариб не обернулась. Она лишь на мгновение замерла.
— Я передам это Халифу. Твой сын будет жить. Но ты больше никогда не увидишь его. Такова цена.
Две матери
Вернувшись в свои покои, Ариб застала там неожиданную гостью. Шуджа, мать маленького Джафара, сидела на её диване, небрежно листая свиток со стихами. На ней был кафтан из алого атласа, расшитый чёрным жемчугом. Весь её облик дышал торжеством.
— Ты отлично поработала сегодня, Ариб, — сказала Шуджа, не поднимая глаз.
— Золото Каратис прекрасный вклад в будущее моего сына. Халиф доволен.
— Я делала это не ради твоего сына, Шуджа, — холодно отрезала Ариб, опускаясь в кресло. — Я спасала жизнь Харуну.
— Харун — это вчерашний день, — Шуджа наконец посмотрела прямо на неё. В её взгляде была холодная сталь. — Будущее принадлежит Джафару. И ты поможешь мне усадить его на трон.
Ариб хотела возразить, но Шуджа жестом пресекла её.
— Твой голос вчера сделал больше, чем вся армия Мутасима. Люди верят тебе. Если ты начнёшь воспевать Джафара как единственную надежду империи, твой Зейн в Басре будет в полной безопасности. Я лично прослежу, чтобы мои верные люди охраняли его дом день и ночь.
Холодная волна пробежала по спине Ариб. Шуджа была куда умнее Каратис и во сто крат опаснее Итаха. Она предлагала сделку, от которой нельзя было отказаться, но которая означала окончательное предательство памяти Мамуна.
— Ты хочешь, чтобы я стала твоим глашатаем?
— Я хочу, чтобы ты стала душой этого дворца, — улыбнулась Шуджа. — Мутасим стареет. Его собственный гнев выжигает его изнутри. Скоро здесь останется только пустота. И мы с тобой заполним её. Две женщины, знающие истинную цену власти. Что скажешь, кайна?
Ариб посмотрела на свой уд, стоящий в углу. Она поняла: война в Самарре только начинается. Огонь Итаха был лишь вступлением. Настоящая битва будет идти здесь. В шёпотах за шёлковыми занавесями, в песнях и фальшивых улыбках.
— Я буду петь, Шуджа, — медленно произнесла Ариб. — Но помни: мои песни нельзя заказать, как обед у повара. Они рождаются из правды. И если твоя правда окажется горькой, песня сожжёт тебя не хуже греческого огня.
Ариб вышла на балкон. Ночь снова опускалась на Самарру, но теперь город не пылал. Он мерцал тысячами огней, словно отражение звёзд в мутной воде Тигра.
Где-то там, в вязкой темноте, плыла лодка с её сыном. А здесь, во дворце, плелась новая сеть, из которой ей, возможно, уже никогда не выбраться.
Но разве не об этом она молила звёзды. О жизни для него ценой её собственной души?
- Продолжение завтра в 6:00
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку, они вдохновляют двигаться дальше.