Утро в городке Светлогорске всегда начиналось с солнца. Оно неспешно перекатывалось через покатые холмы, заливало золотом черепичные крыши, цеплялось за шпиль старой часовни и наконец заглядывало в окна домика на Уютной улице, где жила Вера Степановна. В этот дом солнце приходило не просто как светило, а как давний и желанный гость.
Вера Степановна, женщина лет шестидесяти с живыми, лучистыми глазами цвета летней сирени, уже стояла у окна кухни, помешивая в глиняной кружке травяной чай. Аромат мяты и мелиссы смешивался с запахом свежеиспеченного хлеба, доносившимся от соседки. На холодильнике, прилепленный весёлым магнитиком в виде подсолнуха, висел её манифест — «Двенадцать заповедей оптимиста», переписанный каллиграфическим почерком на листе ватмана.
«Первое, — мысленно произнесла Вера, глядя на пункт, — не забывай выбрасывать мусор... из ведра, из головы, из жизни!»
Она открыла окно, впустив прохладный воздух, и глубоко вдохнула. Сегодня предстояло многое. Не только полить герань на подоконнике и сходить на рынок за свежей сметаной, но и подготовиться к встрече книжного клуба, который она вела в местной библиотеке. Темой сегодняшнего обсуждения был «неукротимый человеческий дух», и Вера подобрала именно те рассказы, где герои находили свет в, казалось бы, безнадёжных ситуациях.
Раздался стук в калитку — нет, не стук, а весёлый перезвон маленького колокольчика, который она прикрепила для почтальона. Но на пороге стоял не почтальон Игнат. Перед ней был незнакомец. Мужчина в аккуратном, но слегка поношенном темно-сером пальто, с лицом, которое сложно было запомнить — обычным, но с парой пронзительных серых глаз, смотрящих слишком пристально.
— Вера Степановна Луговая? — спросил он. Голос был ровным, без эмоций.
— Да, это я. А вы к кому? — улыбнулась она, автоматически следуя шестой заповеди: «Всем подряд нравятся только котята». Значит, если кто-то кажется неприветливым, это не страшно.
— Меня зовут Артём. Артём Глебович. Мне нужно поговорить с вами. По важному личному делу.
— Заходите, пожалуйста, — приветливо распахнула дверь Вера. — Как раз чай завариваю. Проходите в гостиную.
Мужчина, немного скованно, переступил порог. Его взгляд скользнул по уютному беспорядку в прихожей — стопке книг на табуретке, вязаной шали на вешалке, смешной открытке от внучки — и на секунду задержался на листе с заповедями в кухне.
Они сели за круглый стол, покрытый скатертью с вышитыми васильками. Вера налила чай.
— О чём вы хотели поговорить, Артём Глебович? Выглядите вы озабоченно. Помните, злость разрушает печень, — с лёгкой шуткой произнесла она, цитируя свой постскриптум.
Он не улыбнулся. Взял кружку, но не сделал ни глотка.
— Вера Степановна, вы прожили в Светлогорске двадцать лет. Приехали из большого города. Живёте одна. Ведёте... очень активную и позитивную общественную жизнь. — Он говорил отрывисто, как будто зачитывал справку.
— Ну, жить-то как-то надо, — весело парировала она. — Восьмая заповедь: свою жизнь надо устраивать до тех пор, пока жизнь не начнёт устраивать тебя. Я устраиваю. И, знаете, жизнь уже давно меня устраивает. А что вас интересует?
Артём Глебович помолчал, разглядывая её лицо. И вдруг спросил тихо, но чётко:
— Вы знали человека по имени Геннадий Сергеевич Воронов?
Воздух в комнате словно сгустился. Имя прозвучало как удар грома среди ясного неба. Улыбка на лице Веры не исчезла, но в её глазах, в этих сиреневых, всегда тёплых глазах, промелькнула быстрая, ледяная тень. Она взяла свою кружку, сделала маленький глоток, чувствуя, как горячий чай обжигает губы, возвращая к реальности.
— Геннадий Сергеевич... — протянула она задумчиво. — Знакомое имя. Но, знаете, в жизни встречается так много людей. Одни остаются, другие уходят... Пятая заповедь, между прочим. Кто-то делает жизнь прекрасной, а кто-то, уходя, делает её ещё лучше. А кем он вам приходился?
— Он был моим отцом, — ещё тише сказал Артём. — И он исчез двадцать один год назад. Бесследно. Последнее, что о нём известно — он собирался на встречу с деловым партнёром. С женщиной. Которая после его исчезновения тоже пропала с радаров. До недавнего времени.
Вера отставила кружку. Её пальцы были совершенно steady.
— И вы думаете, что эта женщина — я? Артём Глебович, посмотрите на меня. Я библиотекарша на пенсии, веду книжный клуб, выращиваю герань и верю в добро. Разве я похожа на ту, кто может быть замешана в чьём-то исчезновении?
— Похожесть — понятие обманчивое, — отрезал он. — У моего отца были... сложные дела. Большие деньги, рискованные сделки. И был компаньон, который, по некоторым данным, решил эти деньги присвоить. Путь привёл меня сюда. В Светлогорск. К Вере Степановне Луговой, бывшей Маргарите Воронцовой.
Теперь уже Вера не смогла сдержать лёгкой дрожи. Имя «Маргарита Воронцова» прозвучало как приговор из другой жизни, жизни, которую она закопала глубоко-глубоко, засыпала светлым песком своих новых правил, своих заповедей.
— Я не знаю, о чём вы, — твёрдо сказала она, и в её голосе впервые зазвучали стальные нотки. — Моё имя — Вера Луговая. И я не имею никакого отношения к вашему отцу или его делам. Мне жаль, что он пропал. Искренне. Но вы ошиблись адресом.
Артём медленно достал из внутреннего кармана пальто потертую фотографию. Он положил её на скатерть рядом с вазочкой с земляничным вареньем. На снимке была молодая женщина с решимым взглядом и тёмными, стянутыми в тугой узел волосами. Рядом с ней — улыбающийся мужчина в дорогом костюме. Геннадий Воронов. А женщина... в чертах её лица, в поставе головы угадывалась нынешняя Вера Степановна, но это была совсем другая особа. Холодная, целеустремлённая, опасная.
— Это было за месяц до исчезновения, — сказал Артём. — На корпоративе.
Вера смотрела на фотографию, словно на призрака. Она чувствовала, как старые страхи, давно превращённые в «мусор» и выброшенные, начинают шевелиться на задворках сознания.
— Да, — наконец выдохнула она, отрывая взгляд от снимка. — Это я. Давным-давно. Но я не Маргарита Воронцова уже двадцать лет. И я не виновата в исчезновении вашего отца.
— Тогда расскажите, что произошло, — потребовал Артём. Его спокойствие было пугающим. — Или мне придётся обратиться в официальные органы. У меня есть косвенные улики. Переписка, общие счета... Вы исчезли в тот же день.
Вера закрыла глаза. Перед ней всплыли картины того дня. Дождь, стекающий по стёклам лимузина. Геннадий, её партнёр и... нечто большее, говорящий что-то о «последнем рывке», о том, что «нужно убрать конкурента». Она, молодая и амбициозная Маргарита, вдруг осознавшая, во что ввязалась. Страх, отвращение. Их ссора на заброшенной даче за городом. Его гнев. Её паника. И... его падение с крутой лестницы в подвал. Случайность. Нелепая, ужасная случайность. Он лежал без движения. А она, в ужасе, схватив документы и ту самую папку с деньгами, которые должны были пойти на «чёрное дело», убежала. Не проверив, жив ли он. Просто убежала. А потом — бегство, смена имени, глухой городок, новая жизнь, построенная как искупление, как отрицание всего прежнего.
Она открыла глаза. Артём смотрел на неё, ожидая.
— Он упал, — прошептала она. — На той даче. Мы поссорились. Он... поскользнулся на мокрой ступеньке и упал с лестницы. Я думала, он... я думала, что всё кончено. Я испугалась и убежала. Я взяла деньги, которые были при нём. Они были предназначены для дела, от которого мне стало страшно. Я сбежала и начала жизнь с чистого листа. Я не убивала его, Артём Глебович. Это был несчастный случай.
Она ждала вспышки гнева, обвинений, угроз. Но мужчина лишь медленно кивнул, всё так же пристально глядя на неё.
— Я знаю, — тихо сказал он.
Вера замерла.
— Что... что вы знаете?
— Я знаю, что он упал. И я знаю, что он не погиб тогда, — Артём откинулся на спинку стула, и в его позе впервые появилась усталость, не наигранная. — Он выжил. С тяжёлой черепно-мозговой травмой, но выжил. Его нашли местные мальчишки через два дня. Он пролежал все эти годы в частной клинике, почти овощем. Умер полгода назад, так и не придя в сознание.
В мире Веры всё перевернулось. Геннадий был жив все эти годы? Она не была убийцей? Но тогда...
— Зачем вы пришли ко мне? — спросила она, и голос её дрогнул.
— Чтобы понять, — сказал Артём. — Чтобы понять, кто та женщина, которая сбежала и оставила его умирать. Которая взяла деньги. Отец был не ангел, я это знаю. Но он был моим отцом. Я потратил годы, чтобы найти вас. И вот я здесь. И вижу... — он обвёл взглядом комнату, полную книг, растений, света, — ...вижу это. Уют. Спокойствие. Ваши заповеди на холодильнике. Книжный клуб. Вы построили здесь целый мир. На его деньгах?
— Нет! — воскликнула Вера с такой силой, что даже сама испугалась. — Эти деньги... они были грязными. Я не могла их потратить на себя. Я... я положила их на счёт. А потом, через несколько лет, начала переводить понемногу. В детские дома, в хосписы, на лечение больных. Анонимно. Все эти двадцать лет. Я жила на свою маленькую пенсию и на то, что зарабатывала. Эти деньги... они были моим бременем. Моим мусором, который я не могла просто выбросить, но пыталась... превратить во что-то хорошее. Седьмая заповедь, знаете ли. Задавить зло позитивом. Я пыталась.
Она говорила быстро, задыхаясь, слёзы наконец выступили на глазах, но не слёзы страха, а слёзы давно скрываемой правды.
Артём молчал долго-долго. Потом он поднялся.
— У меня есть копии банковских выписок, — сказал он наконец. — Я проверю ваши слова. Если это правда... — он тяжело вздохнул. — Если это правда, то, возможно, мой отец, в своём слепом стремлении к богатству, ненамеренно сделал в этой жизни хоть что-то доброе. Через вас.
Он направился к выходу, затем обернулся.
— Вы знаете, Вера Степановна, — произнёс он, и в его голосе впервые прозвучало что-то, кроме холодной целеустремлённости, — я двадцать лет носил в себе злость, обиду и зависть. К тому, кто забрал отца и начал новую жизнь. Ваш постскриптум там, на холодильнике... он странным образом попал в точку. Эти чувства действительно разрушают.
Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Вера осталась сидеть за столом, глядя на остывший чай и фотографию из прошлого. Ей казалось, что сейчас рухнет всё — её уютный мир, её заповеди, её вера. Но странное дело: в глубине души, под слоем шока и страха, что-то начинало теплиться. Облегчение. Огромное, всепоглощающее облегчение. Она не была убийцей. Геннадий умер своей смертью. А деньги... она действительно пыталась искупить эту вину, это бегство.
Прошли недели. Вера жила в тревожном ожидании, но старалась следовать своим правилам. «Самый лучший день — это сегодня!» — повторяла она утром, поливая герань. Она продолжала ходить на книжный клуб, где обсуждали силу духа, и теперь эти истории звучали для неё по-новому, лично.
Однажды, когда она возвращалась домой с сумкой, полной яблок с рынка, она увидела у своей калитки конверт. Простой белый конверт без марки и обратного адреса. Внутри лежала та самая старая фотография и листок бумаги. На нём было написано: «Проверил. Вы сказали правду. Счета закрыты, переводы подтверждены. Дело закрыто. И... спасибо. За то, что в вашем мире нашлось место не только для вас. Артём».
Под текстом была пририсована маленькая улыбающаяся рожица. Неловко, по-детски.
Вера прижала листок к груди. Слёзы текли по её щекам, но это были светлые слёзы. Она вошла в дом, поставила яблоки на стол и подошла к холодильнику. Она сняла с дверцы лист с заповедями, взяла чистый лист ватмана и каллиграфическую ручку. Она начала писать заново, внося одну поправку. Рядом с двенадцатым пунктом «Самый лучший день — это сегодня!» она добавила мелким почерком: «...потому что в нём всегда есть место для прощения и нового начала».
Интрига, которая началась со стука в дверь, привела не к разрушению, а к освобождению. Она выбросила последний и самый тяжёлый мусор из своей жизни — груз лжи и страха перед прошлым. Теперь её оптимизм был не щитом от мира, а истинной, выстраданной силой, прошедшей через тьму и вышедшей к свету. И она знала, что её двенадцать лучей, её заповеди, будут светить ей до конца дней, потому что они были проверены самой жизнью и выстояли. А завтра будет новый день, самый лучший день — сегодняшний.
