Тёмные тучи нависли над Зоной, предвещая беду. Сталкер Яр шёл по ржавым рельсам, сжимая в потных ладонях приклад автомата. Десять дней назад фанатики Монолита похитили его сына — десятилетнего Богдана. Слухи привели Яра к старой станции — туда, где сектанты готовили жертву своему божеству.
Яр не верил в мистику. Он верил в пули и в то, что должен спасти сына. Своего мальчика. Единственное, что у него осталось от той, другой жизни.
Их дом — вернее, комната в бараке, что врос в сырую землю в Посёлке-17, на самой границе Зоны, была единственным пристанищем маленькой семьи. Оттуда уходили в рейды сталкеры, и туда же возвращались те, кому повезло. Яр не планировал становиться одним из них. Он работал механиком, чинил генераторы и пытался растить сына в этом странном полумире, где небо на западе иногда светилось аномальными всполохами. Жена, Марина, не выдержала этого напряжения и ушла, когда Богдану было пять, оставив лишь записку: «Не могу дышать этим страхом».
Зона стала их реальностью поневоле. А потом грянул «Выброс», сдвинувший границы. Посёлок-17 оказался внутри периметра. Власти бросили его, эвакуация была панической и кровавой. Выжили немногие. Яр спасся, потому что в тот день работал на старом складе, в железобетонном укрытии. Сын по обыкновению рассматривал старые запчасти, ставшие давно его любимыми игрушками. Они остались вдвоём. А чтобы жить — надо направиться в саму Зону, добывать артефакты, меняя их на еду и патроны. Яр стал сталкером не по призванию, а по необходимости. Отцовской необходимости.
Богдан рос в трещине между мирами. Помнил ещё запах хлеба из пекарни и школу, но быстрее научился различать шепот «карусели» и свист «электры». Яр брал его с собой только на тихие, проверенные «тропы» у самой границы — нужно же научить сына выживать. И мальчик схватывал всё на лету. Но главное правило — «никогда не уходить с маршрута и не сворачивать в незнакомые руины» — он нарушил однажды. Из лучших побуждений. Увидел на обвалившейся дороге редкий, мерцающий «камень» — «мамину слезу». Знал, что такой артефакт отец мог бы обменять на месяц спокойной жизни. Потянулся… и попал в лапу «ловушки», аномалии, которая едва не скрутила ему ногу. Яр тогда вытащил его, обгоревший и испуганный, и впервые закричал от ужаса и ярости. После этого наказал сидеть дома. Но домом была Зона. А Богдану всего десять лет, и в нём жило любопытство, смешанное с желанием доказать отцу, что он не обуза, а помощник.
Похищение стало закономерной катастрофой. Яр ушёл в дальний рейд за «батарейками» для одного из учёных. Оставил Богдана с «Дедом» — старым сталкером-отшельником, который сторожил их барак. Но мальчик, уверенный, что знает окрестности как свои пять пальцев, решил сходить к заброшенному причалу — там, по слухам, после последней аномальной росы могли быть «искры». Его и взяли фанатики, караулившие «чистую душу» для своего ритуала. «Дед» нашёл только бандану Яра, которую Богдан всегда носил с собой, как талисман. Она валялась в грязи у входа в дренажный тоннель, ведущий вглубь «Промзоны».
И теперь Яр шёл по этим рельсам, чувствуя в кармане грубую ткань той самой банданы. Он шёл, чтобы исправить свою главную ошибку — позволить Зоне стать для его сына домом. Чтобы вернуть единственное, ради чего стоило выживать.
Станция «Промзона-7» встретила его мёртвой тишиной. Лишь ветер шелестел клочьями полиэтилена, цеплявшимися за ржавчину. Воздух пах озоном и сладковатой гнилью. Где-то внизу, в тоннеле, звучали монотонные голоса — шёл ритуал. Яр бесшумно спустился по шаткой лестнице и приник к косяку распахнутой двери.
В центре зала, на постаменте из сваренных рельсов, пульсировал кристалл Монолита. Его сине-фиолетовое сияние отбрасывало на стены пляшущие тени. Вокруг, в круге из меловых символов, стояли фанатики в пропыленных балахонах. А перед кристаллом, со связанными за спиной руками, — Богдан. Лицо мальчика застыло бледной маской, но в широко открытых глазах горело не страх, а лихорадочная решимость.
— Великий Монолит, прими эту жертву! — взметнул руки верховный жрец, старик с выжженными пустотой глазами.
— Папа! — вырвалось у Богдана, увидевшего отца за спинами сектантов.
Всё пошло наперекосяк в доли секунды. Яр ворвался в зал, и автомат ударил короткой, сухой очередью. Два монолитовца рухнули, захрипев. Поднялась сумятица, грохот выстрелов разорвал тишину, пули зазвенели рикошетами от бетонных колонн.
Яр рванулся вперёд, прижимаясь к обломкам плит. Ещё один фанатик, бросившийся с ножом, получил прикладом в висок и осел. Сталкер достиг сына. Проволока впилась в запястья мальчика, узлы не поддавались.
— Держись, — сквозь зубы прошипел Яр, выдёргивая нож из-за пояса.
И тогда Монолит заговорил. Не звуком, а вибрацией, которая пропечаталась в костях, в зубах, в самой грудной клетке. Стены задрожали, свет кристалла взметнулся, ослепительный и плотный. Фанатики закричали, падая ниц.
— Он… слушает, — прошептал Богдан, не отрывая взгляда от пульсирующего сердца Монолита. — Я всё время просил его.
— О чём? — голос Яра сорвался.
— Чтобы ты выжил. Чтобы успел.
— Монолит внемлет последней воле жертвы! — завопил жрец, полз к ритуальному кинжалу, и на его лице в отблесках кристалла сияла безумная улыбка. — Таков закон! Никто не ведает, что он изберёт…
Яр понял всё раньше, чем сын открыл рот. Ледяная волна накатила на сердце.
— Я хочу, — Богдан сделал шаг навстречу сиянию, и его голос прозвучал звеняще ясно, — чтобы папа ушёл отсюда живым. А я останусь.
— Нет! — рванулся к нему Яр, но невидимая сила, словно упругая стена, отбросила его назад.
Свет вспыхнул, выжег всё вокруг в белизну. Когда зрение вернулось, оружие сектантов рассыпалось серой пылью. Автомат Яра лежал целый. А Богдан медленно поднимался по ступеням постамента. Обернулся. Улыбнулся той самой улыбкой, что на потёртой фотографии в кармане отца. И шагнул в пульсирующее ядро кристалла.
Сияние схлынуло, оставив глухую, давящую тишину.
Возвращение стало пустым. Яр вышел на поверхность. Солнце, впервые за дни, пробилось сквозь тучи и обожгло кожу. Он не чувствовал тепла. В руке, до боли, сжимал бандану сына.
Дни слипались в недели. Он снова стоял у входа в станцию. Без оружия. С пустой флягой и выжженной душой.
Зал пуст. Монолит мерцал устало, как угли на пепелище.
— Верни его, — хрипло прозвучало под сводами. — Возьми меня.
Кристалл отозвался не звуком, а ощущением, возникшим прямо в сознании: «Ты опоздал. Он стал частью целого. Ты хотел спасти его от мира — и спас».
— Я не могу без него.
«Можешь. Ты — отец. А отцы несут свой крест до конца».
Яр поднял голову. В переливах света ему померещилось лицо сына — не призрачное, а словно отражённое в глубокой воде. Спокойное.
— Прощай, сынок, — прошептал сталкер, и впервые за много дней скупая, жгучая слеза прожгла щёку.
Где-то вдали завыл мутант. Яр натянул на голову сыновнюю бандану, пахнущую пылью и детством, и тронулся в путь. Дорога вела в никуда. Но теперь у него было, что нести с собой.
2
Десять лет — это в Зоне целая эпоха. Одни группировки пали, другие возвысились. Старая станция «Промзона-7» проржавела насквозь, и бетон её стен стал крошиться, как сухой хлеб, под пальцами. Монолит там больше не проявлял активности, словно выдохся, остыл. А по тропам поползли новые слухи. О сталкере, по чьей коже скользят, не оставляя ожогов, струи «жарки». Он ходит по хрустящему, как ледяная корка, гравию «ловушек», не проваливаясь. Его звали Путник.
Его нашли члены «Долга» у края «Рыжего леса». Парень стоял на колене, ладонь вдавив в липкую, горячую рану на боку, а вокруг него лежала полудюжина половцев. Воздух был густ от запаха горелой шерсти и железа. Подняв голову на оклик, он вытер тыльной стороной руки губы, испачканные чёрной, маслянистой слюной мутанта. Взгляд его пугал пустотой и ясностью, как отполированный чёрный камень. В кармане поношенной куртки, ткань которой на ощупь напоминала жёсткую наждачную бумагу, нашли лишь кусок кристаллической породы, холодный и испещрённый прожилками, что светились слабым теплом под подушечкой пальца.
В «Долге» его оценили быстро. Путник не был своим. Рукопожатие его сухое и краткое, без лишнего давления. Спал он, не снимая ботинок, сидя спиной к стене, и кожа на его скулах под светом лампы казалась неестественно гладкой, будто восковой. У него одна цель, которую он чувствовал внутри, как щемящую пустоту за грудиной: дойти до «Разлома».
Яр, за эти годы, не сломался. Он стал Летописцем. Пальцы его, покрытые сетью старых шрамов и трещин, привычно щупали образцы пород, искали в них дрожь, тепло, нездоровый холод. Он заключил хрупкий альянс с учёными. И больше всех на свете он ненавидел «Долг». Их казённые, пропахшие потом и оружейной смазкой бушлаты были ему противны на ощупь души.
Путника назначили руководителем группы «зачистки» вольного посёлка «Берег». Яр примчался, чтобы помочь. Холодная, врезавшаяся в плечо ложа снайперской винтовки пахла старым деревом и маслом. Он видел, как фигуры в камуфляже долговцев занимают дома. И увидел его. Того, кто шёл впереди, не суетясь. Путник.
В перестрелке пуля Яра ударила по прикладу, отшвырнув оружие «долговца». Взрыв дымовой шашки заполнил рот едкой, химической сладостью. И в клубах дыма перед бывалым сталкером материализовался Путник. Их столкновение стало грубым. Яр чувствовал под пальцами жёсткий корсет бронежилета противника и скользкую ткань куртки. Дыхание Путника было ровным, холодным, как воздух из вентиляции. Яр, сильный и яростный, попытался захватить его руку. Пальцы нащупали под грубым манжетом куртки шрам. Неровный, кольцевой, будто стянутый вязкой старой кожи. Ледяная молния ударила Яра от темени до пяток. Он замер. И в этот миг удар приклада, обрушившегося на висок, пришёл вместе с болью — вспышкой белого света и тёплой медью на языке.
Яр очнулся от капель ледяной воды на лицо. Временный лагерь «Долга». Сквозь плетение колючей проволоки, холодной и липнувшей к коже, он увидел Путника. И тогда Яр узнал. Не лицо — жест. Поправляя манжет, скрывая шрам. Ледяная волна прокатилась по его спине. Его Богдан… Это он… Жив!
На допросе у командира группы, капитана с лицом, покрытым сетью шрамов от ожогов, Яр молчал. Он чувствовал на себе взгляд Путника — не изучающий, а будто сканирующий, как прибор.
— Кончай упрямиться, старик, — сипло сказал капитан. — Координаты безопасных проходов к Разлому. У тебя они есть. Твои дружбаны-учёные болтали.
— Даже если бы и были, не сказал бы, — прошипел Яр, чувствуя, как ссадины на запястьях от наручников жгут огнём. — Вы туда лезете, чтобы рвать Зону на куски. Я это видел.
Капитан зло усмехнулся и кивнул конвоиру. Удар прикладом в почки пришёлся тупо и глубоко, выгнав из лёгких весь воздух. Яр скрючился на земле, втягивая в себя пыль и боль.
И тут раздался ровный, без цвета, голос Путника:
— Он прав. Без проводника мы потеряем три четверти группы в радиусе двух километров от цели. Данные сканеров — ложные. Местность… меняется.
Все замерли. Капитан обернулся, глаза сузились:
— У тебя есть лучшее предложение, новобранец?
Путник не моргнул. Его взгляд скользнул по согнувшейся фигуре Яра.
— Он не скажет координат. Но он сможет провести. Инстинктивно. Он десятилетия изучал аномалии не по приборам, а по… запаху. По тому, как мутит в глазах. Он — живой детектор. Взять его с собой. На привязи. Когда мы окажемся на месте, его знания станут бесполезны. А пока — он снизит потери до приемлемых 15%.
Логика выглядела железной и бесчеловечной. Капитан, почесав щетину, хрипло согласился:
— Ладно. Но если он чихнёт не туда — пристрелишь его сам, Путник. Лично. Понял?
— Понял.
Так Яр оказался на привязи. Буквально. Ему надели на шею толстый ошейник с электрошокером, а поводок отдали в руку Путнику. Первый раз, когда Путник взял тот кожаный ремень, пальцы Яра непроизвольно сжались. Кожа была холодной и жёсткой. Рука сына, держащая его поводок. Сталкер знал, что не время рассказать правду, да и не место. Колючие взгляды долговцев стали ответом на спутанные мысли и тоску в сердце.
Их путь начался. И для Яра быстро стало ясно — Путник не просто следует маршруту. Он ведёт группу с пугающей уверенностью, но при этом постоянно, почти незаметно, направляет Яра впереди себя, в сторону сложных участков. Будто проверял. Будто хотел видеть, как тот работает.
А Яр работал. Старые инстинкты проснулись. Он вёл их, прислушиваясь к гулу в ушах перед «каруселью», к лёгкой тошноте от «жаровни». Он показывал жестами, куда ступать. И всё это время чувствовал на себе невесомое, но постоянное натяжение поводка — не физическое, а вниманием Путника. Тот шёл сзади, молча, и Яр ловил его взгляд в спину — тяжёлый, неотрывный.
Однажды, на привале у серых, шевелящихся вод «болотной топи», Путник приблизился, чтобы проверить ошейник. Он стоял так близко, что Яр чувствовал исходящий от него холодок, странный, не от ветра, а будто изнутри.
— Почему ты заступился? — тихо, чтобы не слышали другие, спросил Яр, глядя на мутную воду. — Не из жалости же.
Путник секунду молчал, щёлкая застёжкой.
—Твои показатели полезности для миссии были выше, чем от твоих координат на бумаге, — ответил он машинально. Но пауза перед ответом стала на секунду дольше нужной.
— А что за миссия? Что в этом «Разломе»?
— Центр. Источник. Ответ, — произнёс Путник, и в его обычно пустом голосе прозвучала едва уловимая тяга, глубокая и непреодолимая, как зов плотины для лосося. — Я должен туда дойти.
И Яр понял. Путник вёл отряд к Разлому не только по приказу «Долга». Он шёл туда, потому что не мог не идти. Его, как снаряд, выпустили десять лет назад, и теперь он летел к цели. А Яр… Яр для него теперь лишь инструмент, чтобы долететь. Но в этом было и его окно. Его шанс дойти туда же — к месту, где всё началось. К месту, где, возможно, он найдёт не ответ, а своего сына.
Он больше не пытался бежать. Он шёл вперёд, чувствуя холод кожи сына на другом конце поводка, и в его груди клубилась чёрная, страшная надежда. Он вёл их всех в самое сердце Зоны, чтобы в её эпицентре либо спасти Богдана, либо окончательно похоронить.
И вот они пришли...
Путь к «Разлому» стал адом. Воздух густел, пока не стал похож на тёплую желеобразную массу, в которой тяжело дышалось. Путник вёл их сквозь это. Яр следовал за ним, сжимая в кармане бандану. Ткань, когда-то мягкая, стала жёсткой от пота, пыли и времени, но её края всё так же легко мялись между пальцами.
«Разлом» оказался не воронкой, а шрамом на самой реальности. Из висящей в воздухе щели лился свет, от которого на коже возникало ощущение лёгкого, пронизывающего вибрационного зуда, словно от неслышимого ультразвука.
И в центре — Монолит. Его поверхность теперь не просто переливалась — она дышала, медленно пульсируя, и от этой пульсации по коже пробегали мурашки.
— Конец пути, — без интонации сказал Путник, подходя к краю. Под его ногами хрустел фиолетовый, стекловидный песок, острый и холодный. Он приблизился к пленнику и расстегнул ошейник, сматывая поводок на мозолистой ладони.
Взглядом приказал сталкерам, стоящим рядом отойти назад. Его слушали беспрекословно. Путник никогда не подводил.
— Теперь всё, – сухо констатировал Путник. Его глаза встретились со взглядом сталкера. — Выбора у тебя нет. Желание? Последнее… как там принято было.
— Нет, Богдан, — тихо, но чётко сказал Яр сзади. Он вынул из кармана бандану. Воздух разлома пах озоном и камнем, растёртым в пыль. — Не… не так. Богдан.
Путник замер. Медленно обернулся. В его пустых глазах что-то дрогнуло, будто под тонким льдом пошла трещина.
— Моё имя — Путник.
— Твое имя — Богдан. Ты … Ты мой сын.
Свет из Разлома забил пульсациями. Тот самый голос-вибрация впился в виски, и заполонил черепную коробку гулом, от которого задрожали зубы:
«Жертва была принята. Желание исполнено. Тело выросло. Воля отточена. Орудие готово.»
Долговцы откатились в сторону, зажимая ладонями, уши и морщась от боли.
Путник поднял руку к свету. Вокруг его пальцев воздух заискрился, запахло горелой пылью и статикой, от которой заломило в суставах.
— Богдан! — голос Яра сорвался. Он не кричал. Он протягивал бандану, и ветер из Разлома трепал её выцветшие концы, шершавые на ощупь. — Сынок! Возьми. Потрогай. Я же твой папа.
Путник… Богдан медленно опустил руку. Искрящаяся энергия рассеялась с тихим шипением, оставив в воздухе лёгкое покалывание, как после близкого разряда. Он обернулся. Его взгляд, наконец, остановился на лице Яра. Он шагнул вперёд. Рука, холодная и сильная, взяла бандану. Пальцы сжали ткань. И вдруг задрожали. Он поднёс её к лицу, к носу, вдохнул. Там не осталось детского запаха. Там была пыль, металл и время. Но для него этого достаточно.
— Па… — звук вышел хриплым, рваным, будто из горла, забывшего, как это делать. Губы его были сухими и потрескавшимися. — Отец…
Монолит взревел вспышкой. Свет ударил по ним физически, как стена горячего ветра, отбросившего Яра на колени. Песок впился в ладони.
«ТЫ — МОЁ ОРУДИЕ!»
Богдан закрыл глаза. А когда открыл, в них растаяла пустота. Он повернулся к кристаллу. Лицо его мокрое — от слёз или от конденсата, сгустившегося в бешеной энергии Монолита.
— Нет, — сказал он, и голос его прозвучал уже другим, новым, рождённым в этой секунде отголоском. — Я был жертвой. Потом — орудием. Теперь выбирать мне.
Он повязал бандану на запястье, поверх старого шрама. Узел лёг точно на место, будто всегда был там. Ткань, коснувшись кожи, показалась ему невыносимо тёплой на фоне ледяного дыхания Разлома. Богдан вспомнил всё.
Монолит не разрушился. Он лишь потух, и жар от его поверхности стал медленно рассеиваться, сменившись ползучим холодком сырости. Они стояли на краю — отец и сын.
— Я не могу вернуться с тобой, — сказал Богдан. Он сжал и разжал ладонь с банданой, привыкая к её давлению. — Я чувствую… поля. Шум их мозгов… это как постоянный гул в костях. Монолит… он в тишине. Он часть меня. Здешний воздух… он жжёт лёгкие, но он мой.
Яр подошёл ближе. Поднял руку. Медленно, давая тому отстраниться, прикоснулся к его щеке. Кожа под ладонью прохладная, почти безжизненная. Но под ней пульсировала живая кровь.
— Тогда я останусь с тобой.
— Ты не выдержишь, — Богдан положил свою руку поверх отцовской. Его прикосновение осторожное, изучающее. — Тебе нужен простой ветер. А не… это. — Он махнул рукой в сторону Разлома, откуда тянуло сладковатым холодком, от которого немели кончики пальцев. — Ты спас меня. Теперь моя очередь. Я остаюсь здесь. Как смотритель.
Яр понял. Он шагнул вперёд и обнял сына. Тело Богдана сначала окаменело, потом дрогнуло. Он обнял в ответ. Грубо, неловко. Его плечи были шире отцовских, но в этом объятии он на миг снова стал тем мальчиком, которого уносили из ада. Яр чувствовал, как бьётся сердце сына через слои одежды — медленно, странно ритмично.
— Я буду приходить, — прошептал Яр в его волосы, которые пахли озоном и камнем. — Приносить тебе книги. Рассказывать.
— Буду ждать, — голос Богдана прозвучал прямо у его уха, глухо, но ясно. Руки разомкнулись. — Прощай, отец.
Сталкер сделал шаг назад. Последнее, что он почувствовал — теплое, солёное течение по своему лицу и ледяное касание ветра из Разлома на мокрой коже.
Богдан, вынув коммуникатор, набрал сообщение командиру. Написал, чтобы Яра не трогали. Отправил простое объяснение без оправдания и фальши. «Яр мой отец, после травмы я не помнил ничего, но у Разлома всё встало на свои места. Отпустите его. Он ещё пригодится нам».
Сталкер вернулся в Зону. Он стал Проводником. Руки его, передавая кому-то образец аномальной породы, иногда вдруг вспоминали прикосновение к холодной щеке сына.
А на краю реальности, у мерцающего шрама на мире, стоял Страж. Он научился разводить маленький, почти бездымный костёр из сухого мха. Пальцы его, иногда разминали комок глины — слепую, бесформенную попытку лепки. Однажды он вылепил нечто, отдалённо напоминающее лицо. Оно выглядело грубым, некрасивым. Сталкер поставил фигурку на камень, лицом к тропе, по которой мог когда-нибудь прийти отец.
Ветер шуршал стекловидным песком. Бандана на запястье потрёпанная и в тоже время вечная. Он не был счастлив. Но он остался в мире с тишиной внутри. И в этом только его горькая, прочная правда спасения.
понравилась история, ставь пальцы вверх и подписывайся на канал!
Поддержка донатами приветствуется, автор будет рад.
на сбер 4276 1609 2987 5111
ю мани 4100110489011321