Голос мужа доносился из кухни. Он говорил по телефону — думал, что я сплю. Но я стояла в коридоре и слышала каждое слово.
— Спасибо тебе, мам. Если бы не ты тогда, она бы родила. И всё, сидел бы я сейчас с двумя детьми, как дурак.
Стена была холодной. Я прижалась к ней спиной, чтобы не упасть.
Восемь лет назад я сделала аборт. Потому что свекровь сказала: «Рано, вы ещё не встали на ноги». Потому что Олег сказал: «Мама права, давай подождём». Потому что я поверила им обоим.
Теперь Олег благодарил её за это.
— Да, Светка родила, и что? Развелась через три года, алименты копеечные, живёт с матерью, — он засмеялся. — А у нас всё путём. Квартира, машина, в отпуск два раза в год. И никаких соплей и детских болячек.
Я зажала рот рукой. Чтобы не закричать.
— Не, мам, она уже не заговаривает. Смирилась, наверное. Ну и хорошо. Ладно, целую, пока.
Шаги к холодильнику. Звук открывающейся дверцы. Я бесшумно отступила в спальню, легла, накрылась одеялом. Закрыла глаза.
Олег вернулся через пять минут. Лёг рядом, повозился, устраиваясь.
— Спишь? — шёпотом спросил он.
Я не ответила.
Он повернулся на бок и через минуту захрапел. А я лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок.
Восемь лет. Восемь лет я думала, что это было наше общее решение. Что мы вместе выбрали подождать. Что потом, когда встанем на ноги, обязательно родим.
«Потом» так и не наступило.
***
Мне было тридцать два, когда я узнала о беременности. Замужем три года, работа стабильная — я тогда трудилась менеджером в турагентстве, Олег — инженером на заводе. Снимали однушку на окраине, копили на первый взнос.
Две полоски на тесте. Я помню, как дрожали руки, когда я их увидела. Счастье — такое острое, что больно было дышать.
Олегу сказала вечером. Он обнял, поцеловал, сказал: «Ого, вот это новость!» Но в глазах что-то мелькнуло. Не радость — растерянность.
— Ты рада? — спросил он.
— Конечно! А ты?
— Ну... да. Наверное. Просто неожиданно.
На следующий день он поехал к матери. «Надо рассказать, она же бабушкой станет». Вернулся поздно, хмурый.
— Вер, нам надо поговорить.
Мы сели на кухне. Он крутил в руках чашку, не глядя на меня.
— Мама считает, что рано.
— Рано — что?
— Рожать. Мы ещё на ноги не встали. Квартиры своей нет, накоплений — кот наплакал. Как мы ребёнка поднимать будем?
Внутри что-то оборвалось.
— Олег, люди и в худших условиях детей растят.
— Растят. А потом жалуются, что ни на что не хватает. Мама говорит — надо сначала базу создать. Квартиру купить, машину нормальную. А потом уже о детях думать.
— А я что думаю — неважно?
Он поднял глаза. Виноватый взгляд, опущенные плечи.
— Вер, я не говорю, что нельзя. Просто... давай обсудим. Взвесим все за и против.
Мы обсуждали неделю. Точнее — он приводил аргументы против, а я пыталась защитить то, что росло у меня внутри. Маленькое, беззащитное, моё.
Свекровь приехала на третий день. Села напротив меня, взяла за руки.
— Верочка, милая, я тебя как дочь люблю. Поэтому и говорю честно. Не время сейчас. Вы же молодые ещё, успеете. А сейчас ребёнок — это обуза. Олег работает, ты работаешь, кто будет сидеть? Я не могу, у меня здоровье. Няня — дорого. В ясли — очереди.
— Но я хочу этого ребёнка, — сказала я.
— Хотеть — это одно. А тянуть — другое. Ты хочешь, чтобы твой ребёнок рос в нищете? В съёмной квартире? Чтобы Олег надрывался на двух работах?
Она говорила и говорила. Про трудности, про финансы, про то, как её знакомая «вот так же поторопилась — и теперь в сорок выглядит на шестьдесят».
А Олег сидел рядом и кивал.
Через неделю я подписала согласие на аборт. Врач спросила: «Вы уверены?» Я сказала: «Да».
Не была уверена ни секунды. Но рядом стоял муж и смотрел на меня. Ждал, когда я сделаю «правильный выбор».
Я сделала.
После процедуры ревела три дня. Олег утешал: «Мы обязательно родим, попозже, когда будем готовы». Свекровь прислала цветы и открытку: «Всё будет хорошо, вы приняли мудрое решение».
Мудрое решение.
Прошло восемь лет. Квартира — есть, ипотеку выплатили. Машина — есть, недавно поменяли на новую. Отпуск два раза в год — Турция, Египет, один раз даже в Таиланд съездили.
А ребёнка — нет.
Я заговаривала об этом. Много раз. Сначала через год после аборта — Олег сказал: «Давай ещё подождём, ипотеку сначала закроем». Потом через три — «Сейчас кризис, не время». Потом через пять — «Вер, ну зачем нам? Нам и вдвоём хорошо».
Мне исполнилось сорок. Врач сказала: «Ещё можно, но чем дальше, тем сложнее». Я передала это Олегу. Он пожал плечами: «Ну, как хочешь. Но я не уверен, что мне это надо».
Не уверен.
И вот теперь я узнала, что он никогда и не хотел. Что всё это время — все эти «давай подождём» и «попозже обязательно» — была ложь. Согласованная с мамочкой.
***
Утром я встала раньше Олега. Сварила кофе, сделала яичницу. Он вышел на кухню, потянулся.
— О, завтрак! Ты чего так рано?
— Не спалось, — я поставила перед ним тарелку.
— Спасибо, зая, — он чмокнул меня в щёку и сел есть.
Я смотрела на него. На этого человека, с которым прожила одиннадцать лет. За которого вышла по любви. Ради которого отказалась от ребёнка.
— Олег, — сказала я, — ты вчера с мамой разговаривал?
Он поднял глаза. На секунду мелькнула настороженность.
— Да, звонил перед сном. А что?
— Ничего. О чём говорили?
— Да так, ни о чём. Как здоровье, как дела.
— И всё?
— И всё, — он пожал плечами и вернулся к яичнице.
Врёт. Смотрит в тарелку и врёт. Как врал восемь лет назад, когда говорил «мы обязательно родим».
— Олег, — я села напротив, — я хочу развестись.
Вилка замерла на полпути к рту.
— Что?
— Развестись. Расторгнуть брак. Разойтись.
— Вера, ты чего? С утра пораньше...
— Я слышала твой разговор с матерью, — сказала я ровно. — Вчера ночью. Когда ты благодарил её за то, что она убедила меня не рожать.
Он побледнел.
— Вер, ты не так поняла...
— Не так? — я усмехнулась. — «Спасибо тебе, мам. Если бы не ты тогда, она бы родила. И всё, сидел бы я сейчас с двумя детьми, как дурак». Это дословная цитата. Я не так поняла?
Молчание.
— Вера, послушай...
— Нет, — я подняла руку. — Теперь ты послушай. Восемь лет назад я убила своего ребёнка. Потому что ты и твоя мать сказали, что так надо. Что потом мы обязательно родим. Что это временно.
Голос не дрожал. Удивительно — я думала, буду плакать. Но слёз не было. Только холод.
— Я верила тебе. Каждый раз, когда ты говорил «давай подождём» — верила, что это правда. Что ты просто осторожничаешь. Что придёт момент, и мы станем родителями.
— Вер...
— А ты всё это время меня обманывал. Ты никогда не хотел детей. И твоя мать это знала. Вы вдвоём решили за меня, что мне не нужно быть матерью. И я, дура, согласилась.
Олег отодвинул тарелку. Потёр лицо руками.
— Ладно, — сказал он наконец. — Да. Я не хотел детей. И не хочу. Это преступление?
— Нет. Но преступление — врать об этом одиннадцать лет.
— Я не врал! Я просто... откладывал разговор.
— Откладывал? — я встала. — Ты сделал так, чтобы я сама отказалась от ребёнка. Не ты — я. Это я подписывала согласие. Это я лежала на том кресле. Это я потом выла в подушку. А ты стоял рядом и утешал. «Мы ещё родим». Ты знал, что это ложь. И всё равно говорил.
— Вера, ну хватит драматизировать! — он тоже встал. — Ну не сложилось с детьми — бывает! Зато у нас всё остальное есть! Квартира, машина, путешествия! Мы же хорошо живём!
— Ты хорошо живёшь, — сказала я. — А я восемь лет живу с дырой внутри. Потому что там должен был быть мой ребёнок.
***
На следующей неделе я подала заявление на развод. Олег пытался отговорить — сначала уговорами, потом угрозами.
— Ты останешься ни с чем! Квартира оформлена на меня!
— Куплена в браке, — напомнила я. — Делится пополам. Юрист уже всё проверил.
— Какой юрист?!
— Мой юрист. Ирина Александровна. Очень приятная женщина. Специализируется на разводах.
Он смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Ты всё спланировала.
— Нет. Я просто перестала быть дурой.
Свекровь позвонила на третий день. Голос елейный, фальшиво-заботливый.
— Верочка, деточка, что же ты делаешь? Олежек сам не свой, места себе не находит...
— Нина Григорьевна, — перебила я, — вы помните, что говорили мне восемь лет назад?
— Что именно?
— Что ребёнок — это обуза. Что надо сначала встать на ноги. Что я приму мудрое решение.
— Ну... да. И что?
— А то, что я приняла ещё одно мудрое решение. Развестись с вашим сыном. Потому что жить с человеком, который благодарит маму за то, что жена сделала аборт — выше моих сил.
Тишина в трубке.
— Он тебе рассказал?
— Нет. Я сама услышала. Случайно. Ваш сын думал, что я сплю, когда говорил с вами по телефону.
Свекровь молчала долго. Потом сказала — совсем другим голосом, жёстким:
— Ну и что ты теперь хочешь? Денег?
— Справедливости.
— Какой справедливости? Ты сама подписала согласие. Тебя никто не заставлял.
— Вы оба меня обманули. Сказали, что это временно. Что мы родим позже. А сами не собирались.
— И что ты сделаешь? В суд подашь за то, что мы тебе посоветовали?
— Нет, — я улыбнулась. — Я просто заберу половину того, что положено мне по закону. И уйду. А вы с Олегом останетесь друг с другом. Без детей. Без внуков. Навсегда.
Она повесила трубку.
***
Развод занял четыре месяца. Олег сопротивлялся — нанял адвоката, пытался доказать, что квартира куплена на его добрачные накопления. Враньё. Первый взнос мы собирали вместе, я отдала туда всю свою зарплату за два года.
Выписки из банка, чеки, свидетельские показания коллег — всё легло на стол судье. Ирина Александровна работала как машина.
Итог: квартиру продали, деньги разделили пополам. Два миллиона триста — моя доля. Плюс машина — та, старая, которую мы купили ещё до ипотеки. Она была оформлена на меня, так что осталась при мне.
Олег съехал к матери. Новую пассию, говорят, нашёл уже через месяц — молодую, двадцать пять лет. Судя по соцсетям, детей она тоже не хочет. Идеальная пара.
А я сняла квартиру в другом районе. Маленькую, но светлую. С окнами на парк, где по утрам бегают мамы с колясками.
Первое время было тяжело. Не из-за Олега — по нему я не скучала ни дня. Из-за того, чего не вернёшь.
Сорок лет. Врачи говорят — ещё можно. ЭКО, донор, суррогатное материнство — варианты есть. Но всё это сложно, дорого, без гарантий. А главное — без того человека, который был бы рядом.
Я думала об этом долго. Плакала, злилась, снова плакала.
А потом приняла решение.
***
Через полгода после развода я подала документы в школу приёмных родителей. Три месяца занятий, психологические тесты, комиссии, проверки.
В августе мне позвонили из опеки.
— Вера Николаевна? Есть девочка, шесть лет. Зовут Аня. Хотите познакомиться?
Я хотела.
Аня оказалась худенькой, большеглазой, молчаливой. Смотрела исподлобья, не улыбалась. Биография — стандартная для детдома: мать-алкоголичка, отца нет, бабушка умерла.
Мы встречались три месяца. Сначала в детском доме, потом я забирала её на выходные. Она привыкала ко мне медленно, по чуть-чуть. Как раненый зверёк, который боится, что снова обидят.
В ноябре я забрала её насовсем.
— Это теперь мой дом? — спросила она, стоя посреди комнаты с маленьким рюкзачком.
— Наш, — сказала я. — Твой и мой.
— А ты меня не вернёшь?
— Никогда.
Она смотрела на меня долго. Потом подошла и обняла. Крепко, отчаянно, как будто боялась, что я исчезну.
Я гладила её по волосам и думала: вот она, моя дочь. Не та, которую я потеряла восемь лет назад. Другая. Но моя.
***
Прошло два года. Ане восемь, пошла во второй класс. Учится хорошо, подружилась с девочками из класса. Называет меня мамой — сначала стеснялась, теперь говорит легко, привычно.
Олег звонил один раз. Через год после развода.
— Слышал, ты ребёнка взяла из детдома.
— Да.
— Зачем?
— Потому что хотела быть матерью. Помнишь, ты говорил — «мы ещё родим»? Вот я и стала. Только без тебя.
Он помолчал.
— Ты назло мне это сделала?
— Нет, Олег, — я почти засмеялась. — Ты тут вообще ни при чём. Это мой выбор. Мой ребёнок. Моя жизнь. Ты к ней больше не имеешь никакого отношения.
— Вер, может, зря мы...
— До свидания, Олег.
Положила трубку и заблокировала номер.
Вечером мы с Аней пекли печенье. Она старательно вырезала формочками звёздочки, вымазалась в муке по уши и хохотала, когда я щёлкнула её по носу.
— Мам, — сказала она, — а у меня будет папа?
— Может быть. Когда-нибудь. Если встретится хороший человек.
— А если не встретится?
— Тогда будем вдвоём. Нам и вдвоём хорошо, правда?
Она подумала. Кивнула.
— Правда. Но втроём тоже было бы неплохо.
— Посмотрим, — я обняла её. — Всё ещё впереди.
Она прижалась ко мне. Тёплая, родная, моя.
Восемь лет назад мне сказали, что ребёнок — это обуза. Что надо пожить для себя. Что успеется.
Они ошибались. Ребёнок — это не обуза. Ребёнок — это смысл.
И я его нашла. Несмотря ни на что.
А вы бы смогли простить человека, который годами врал вам о самом важном?