Два с половиной миллиона. Валентина копила их двадцать лет — и спустила за один вечер под крики «Горько!».
Она всегда считала себя женщиной разумной и, главное, терпеливой. Терпение было её валютой, секретным оружием и, как оказалось, проклятием. Двадцать лет она жила в режиме «потом». Новое пальто? Потом, старое ещё ничего, пуговицы только перешить. Санаторий? Зачем, на даче воздух не хуже. Ремонт? Обои чистые, а линолеум ещё нас с покойным мужем переживёт.
Всё ради кубышки.
Это слово в доме не произносилось вслух, но висело в воздухе плотным облаком. Кубышка — не просто счёт в банке. Это была Настина квартира. Двушка в их небольшом городе. Не в центре, конечно, но в приличном районе. Валентина знала цены, следила за рынком недвижимости так, как иные следят за сериалами.
Два с половиной миллиона.
Цифра грела душу лучше любой шубы. Валентина представляла, как однажды, когда Настенька соберётся замуж или просто решит жить отдельно, она выложит этот козырь на стол. «Вот, доча. Живи. Не мыкайся по чужим углам, как мы с отцом по молодости».
Муж ушёл рано, оставив Валентину с десятилетней дочерью и твёрдым убеждением: надеяться в этой жизни можно только на себя. Она отработала тридцать лет на вредном производстве и вышла на льготную пенсию в пятьдесят. Дочери к тому времени исполнилось тридцать, и она всё ещё жила с матерью.
Гром грянул в среду.
Обычный вечер, Валентина чистила картошку на кухне. Настя пришла и вся светилась так, будто за ней стоял ангел с прожектором.
— Мам, сядь.
Валентина села, не выпуская ножа. Сердце предательски ёкнуло.
— Я выхожу замуж.
Нож звякнул о край кастрюли.
— За кого?
— Его зовут Максим. Он невероятный. У него свой бизнес, он такой уверенный... Ты его полюбишь, честно!
«Бизнес» — это слово Валентина не любила. В её понимании бизнесменами были либо жулики, либо те, кто скоро ими станет. Но вслух ничего не сказала.
Максим явился на смотрины через два дня. Высокий, в костюме, который стоил, наверное, как вся Валентинина прихожая. Улыбка широкая, зубы белые, речь гладкая. Принёс букет роз — огромный, нелепый в их тесной кухне. Валентина искала вазу, а сама думала: лучше бы продуктов купил на эти деньги.
За чаем разговор свернул туда, куда Валентина боялась.
— Мы планируем торжество на август, — заявил Максим, по-хозяйски положив руку на плечо Насти. — Хотим сделать всё красиво. Память на всю жизнь.
— Настя говорила, вы бизнесом занимаетесь? — аккуратно спросила Валентина.
— Логистика, грузоперевозки, — небрежно махнул рукой будущий зять. — Перспективы огромные. Сейчас немного в оборот вложился, так что временно свободные средства ограничены, но это дело наживное.
Валентина напряглась.
— Мы посчитали, — вступила Настя, глядя на мать умоляющими глазами. — Нужно около двух миллионов. С платьем и путешествием. Мы хотим на Бали.
Валентина поперхнулась чаем.
— Сколько?
— Два миллиона, Валентина Петровна, — спокойно подтвердил Максим. — У меня сейчас все активы в деле, вынимать нельзя — потеряю контракты. А Настя сказала, у вас есть накопления. Мы бы одолжили. Или как подарок. Мы же семья теперь будем.
В кухне повисла тишина. Слышно было, как гудит старый холодильник, свидетель всех Валентининых экономий.
— Это на квартиру, — тихо сказала она. — Настя, ты же знаешь. Это тебе на жильё.
— Мам! — Настя вскочила, глаза заблестели. — Какая квартира? Мы жить у Максима будем, он снимает отличную квартиру! А потом свою купим, он заработает! Ты что, не веришь в него? Не веришь в меня?
— Доча, снимать — это чужое. А тут своё. Стены свои.
— Я хочу свадьбу! — закричала Настя. — Я хочу быть красивой! Один раз в жизни, мам! Ты всю жизнь экономила, всю жизнь в серых вещах, и меня так хочешь заставить? Я люблю его!
Максим сидел с видом оскорблённого аристократа.
— Ну зачем же так, Настенька. Если мама не хочет помочь... Мы просто распишемся. Без платья, без гостей. Я-то переживу, мне перед партнёрами неудобно будет, но ради тебя...
Валентина видела, как дрожат губы дочери. Двадцать лет она отказывала себе во всём, чтобы увидеть её счастливой. И вот оно — счастье. Стоит перед ней в дорогом костюме и требует жертву.
Если она не даст денег — станет врагом. Той, кто украл сказку. Максим будет попрекать этим Настю всю жизнь. «Твоя мать зажала нам праздник».
— Хорошо, — выдохнула Валентина. — Хорошо.
Свадьба пела и плясала.
Двести человек. Кто все эти люди? Валентина знала от силы десяток — родственники да пара подруг. Остальные — «нужные люди» Максима, его друзья, какие-то партнёры.
Настя была прекрасна. Платье за двести тысяч сидело идеально. Столы ломились — осетрина, икра, заморские салаты с непроизносимыми названиями.
Валентина сидела на почётном месте в своём старом, но добротном платье и считала.
Вот официант понёс поднос — это квадратный метр в прихожей. Вот шоколадный фонтан — новая сантехника. А ведущий, который кричит в микрофон пошлые конкурсы, — это, пожалуй, целый балкон, застеклённый и утеплённый.
— Горько! — орали гости.
Максим целовал Настю, картинно откидывая её назад. Все хлопали. Валентина хлопала тоже, чувствуя, как внутри ворочается тяжёлый, холодный ком.
Ночью, когда всё закончилось и молодые уехали в отель, Валентина вернулась в пустую квартиру. Села на кухне. Достала сберегательную книжку — обнулённую. Разорвала на мелкие кусочки и спустила в мусорное ведро.
Потом вымыла пол. Два раза. Чтобы чисто было.
Полгода пролетели как в тумане. Настя звонила редко, всё бегом.
«Мам, мы на Мальдивы не полетели, в Турцию, там отель лучше!»
«Мам, Максим машину меняет, сейчас туго, ты не могла бы пять тысяч перекинуть?»
«Мам, всё отлично, мы счастливы!»
Валентина перекидывала. Пять тысяч, три. Сама перешла на самые дешёвые макароны. Ждала.
Развязка наступила в ноябре.
Серый, промозглый вечер. Звонок в дверь — длинный, настойчивый.
На пороге стояла Настя. С одним чемоданом. Тем самым, с которым уезжала в «новую жизнь». Только теперь он выглядел потрёпанным. И Настя выглядела потрёпанной. Тушь размазана, куртка нараспашку.
— Мам, — сказала она и шагнула через порог.
Валентина молча посторонилась.
Настя прошла в свою комнату, бросила чемодан и села на диван. Тот самый, на котором спала школьницей.
— Он ушёл, — сказала она, глядя в стену. — К другой. К дочке какого-то чиновника. Сказал, что с ней больше перспектив. Что я ему не подхожу по уровню.
Валентина стояла в дверях, вытирая руки о полотенце. Ей хотелось закричать: «Я же говорила! Зачем мы спустили всё?!».
Но она посмотрела на ссутулившуюся спину дочери. На трясущиеся плечи.
— Есть хочешь? Я суп сварила. Куриный.
Настя повернулась. Лицо мокрое, красное.
— Мам... Прости. Деньги...
— Не надо, — оборвала Валентина. — Иди руки мой.
Они живут вдвоём уже три месяца.
Максим исчез, как и не было его. Квартира, в которой они якобы жили, оказалась съёмной однушкой на окраине, за которую он последние два месяца не платил. А ещё — кредит. Настя подписала договор поручительства, не глядя, по просьбе мужа. «Это формальность, детка, для моего бизнеса». Теперь долг висел на ней.
Валентина узнала об этом случайно, найдя письмо из банка в почтовом ящике. Молча оплатила первый взнос со своей пенсии.
В квартире поселилась тишина. Густая, липкая.
— Чай будешь? — Буду. — Хлеб купила? — Купила.
Главного они не касались. Той огромной дыры размером в два с половиной миллиона. Квартиры, которой нет. Будущего, которое проели и пропили за один вечер под крики «Горько!».
Валентина не упрекала. Ни разу. Зачем? Слов назад не воротишь, денег тоже. Настя устроилась кассиром в магазин. Её диплом менеджера никому не пригодился. Приходила уставшая, серая. Ела молча. Смотрела в телефон, но не звонила никому.
Иногда по ночам Валентина просыпалась от звуков из комнаты дочери. Тонкий, сдавленный плач. Настя плакала в подушку, стараясь не разбудить мать.
Валентина лежала в своей кровати, глядя в потолок, освещённый уличным фонарём. У неё тоже текли слёзы. Тихо, беззвучно. Скатывались в уши, щекотали шею.
Ей хотелось встать, пойти к дочери, обнять, сказать: «Да ладно тебе, проживём». Но что-то держало. Обида — не на дочь даже, а на саму себя. Что не была твёрдой. Что поддалась.
И Настя не выходила. Ей было стыдно. Стыд жёг изнутри сильнее, чем предательство мужа. Она понимала: украла у матери спокойную старость. Теперь мать опять будет штопать колготки и искать масло подешевле.
Сегодня суббота.
Валентина встала пораньше, замесила тесто. Обычное, дрожжевое. Напекла плюшек с сахаром. Запах сдобы поплыл по квартире, вытесняя запах уныния.
Настя вышла на кухню в старой пижаме. Глаза опухшие.
— Доброе утро, — буркнула она.
— Садись. — Валентина поставила перед ней тарелку с горячими плюшками. — Чай свежий.
Настя взяла плюшку, откусила. Сахар хрустнул на зубах.
— Вкусно.
— Ешь. Тебе силы нужны. Завтра пойдём тебе сапоги смотреть. Твои совсем развалились.
— Мам, у меня нет...
— Я сказала, пойдём, — отрезала Валентина. — С пенсии отложила. Не босиком же ходить.
Настя подняла глаза. В них стояли слёзы, но она сдержалась.
— Спасибо.
Валентина отвернулась к плите, чтобы не показывать своё лицо.
— Чай пей, остынет.
За стеной у соседей заиграла музыка, кто-то громко засмеялся. Жизнь шла своим чередом. Глупая, несправедливая, но всё-таки жизнь. И им предстояло жить её дальше. Вдвоём. В этой тесной квартире, без миллионов, но с плюшками на столе.
— Мам, — вдруг сказала Настя. — А давай обои переклеим? В прихожей. Они там совсем тёмные.
Валентина замерла с чайником в руке. Посмотрела на дочь.
— Можно, — сказала она после паузы. — У меня в кладовке два рулона лежат, светленькие. Ещё с тех времён. Должно хватить.
Настя слабо улыбнулась. Впервые за три месяца.
— Хватит, мам. На всё хватит.