Паштет исчез. Дорогой, с трюфелями, который Елена берегла для завтрашнего визита подруги.
Она стояла перед открытым холодильником и смотрела на пустую полку так, словно надеялась вернуть пропажу силой взгляда. Рядом сиротливо белела маслёнка с прилипшими крошками, а засохший кусок сыра хранил на себе следы чьих-то зубов — его явно грызли прямо от куска, не утруждая себя нарезкой.
— Ну, здравствуй, новая жизнь, — пробормотала Елена, захлопывая дверцу.
Она жила одна уже пять лет, и её быт был отлажен, как швейцарские часы. Но две недели назад этот механизм дал сбой: сын Павел попросился пожить «совсем немного», пока в его съёмной квартире меняют трубы. И пришёл не один, а с «удивительной девушкой» Милой.
На кухне царил хаос, который Мила называла «творческим беспорядком». Елена называла это иначе, но вслух не произносила. На столешнице застыли живописные лужицы пролитого кофе, в раковине возвышалась гора посуды, которую, видимо, копили для археологов будущего.
Но больше всего Елену возмутил именно паштет. Это было мелочно, она понимала. Но это был её паштет. И он был последней каплей.
В прихожей хлопнула дверь.
— Мам, мы дома! — раздался бодрый голос сына.
Елена вышла в коридор. Павел сиял, а рядом с ним, стягивая массивные кроссовки прямо посреди прохода (хотя коврик лежал в полуметре), стояла Мила. Девушка напоминала экзотическую птицу: яркие лосины, безразмерная кофта и взгляд, устремлённый куда-то в астрал.
— Добрый вечер, — сдержанно поздоровалась Елена. — Паш, можно тебя на минуту?
— Что-то случилось? — сын сразу напрягся, уловив её тон.
Они прошли на кухню. Елена выразительно кивнула на раковину.
— Паш, мы же договаривались. Посуда за собой моется сразу. И ещё... кто съел паштет?
Павел закатил глаза.
— Мам, ну ты серьёзно? Из-за еды? Мила просто проголодалась, она весь день на ногах, искала вдохновение для проекта.
— А вдохновение обязательно искать в моём холодильнике? Я покупала его к приходу тёти Вали. И почему в маслёнке крошки?
— Мила — творческая личность, она не замечает таких мелочей, — Павел начал заводиться. — Ей нужно питание, чтобы творить. Она сейчас разрабатывает концепцию своего блога про осознанность. Ей нужны силы.
— Осознанность — это прекрасно, — кивнула Елена. — Но осознанность обычно включает умение пользоваться ножом, а не кусать сыр от куска.
— Ты просто придираешься, потому что она тебе не нравится, — отрезал сын. — Мила — человек тонкой душевной организации. Ей сложно в быту. Я сам помою посуду, успокойся.
Он демонстративно включил воду, обдав брызгами столешницу ещё сильнее. Елена молча вышла.
«Тонкая душевная организация, — подумала она. — Интересно, эта организация принимает членские взносы паштетом?»
Через три дня Елена вернулась с работы раньше обычного. Голова гудела после отчётов, и единственное, чего ей хотелось, — принять ванну с дорогой пеной, которую она привезла из командировки. Это был её ритуал, её способ смыть с себя офисную пыль и усталость.
Зайдя в ванную, она замерла.
Флакон с пеной валялся в углу — пустой и раздавленный. Вся комната благоухала ароматом «Альпийские травы», только запах был слишком концентрированным, удушливым. На зеркале губной помадой красовалось нечто, напоминающее глаз в треугольнике, а на полу валялись мокрые полотенца. Все пять штук, включая гостевые.
Елена почувствовала, как внутри закипает злость. Та самая, от которой обычно советуют глубоко дышать или считать до десяти. Она досчитала до трёх и пошла в комнату к «квартирантам».
Мила сидела на полу в позе лотоса, уткнувшись в телефон. Павел лежал на диване с ноутбуком.
— Кто брал мою пену для ванн? — спросила Елена, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Мила подняла на неё огромные, подведённые чёрным карандашом глаза.
— Ой, Елена Сергеевна, вы про ту зелёненькую жидкость? Я решила устроить себе спа-день. Мне нужно было очистить ауру после тяжёлого разговора с кармическим наставником.
— Всю бутылку? Это концентрат. Там было на полгода.
— Я не знала, — Мила пожала плечами с таким детским недоумением, что хотелось вызвать службу опеки. — Просто налила, пока пена не стала густой, как облака. Это было так ресурсно!
— Ресурсно, — повторила Елена. — А полотенца? Зачем вам пять полотенец?
— Одно для волос, одно для тела, на одном я сидела, чтобы не касаться кафеля — он у вас с мёртвой энергетикой, холодный, — начала перечислять Мила. — А остальные... кажется, я пролила на них масло для чакр.
Елена перевела взгляд на сына. Павел уткнулся в экран, делая вид, что очень занят.
— Паша.
— Мам, ну купим мы тебе эту пену, — буркнул он, не поднимая головы. — Чего трагедию устраивать? Миле нужно было расслабиться. Ты же не понимаешь, какой у неё стресс. Её идею для марафона желаний украла подруга.
— Меня не волнуют марафоны. — Елена подошла к дивану и закрыла крышку его ноутбука. — Меня волнует, что в моём доме хозяйничает человек, который не уважает чужие вещи. Паша, это не общежитие.
— Вот! — воскликнул Павел, вскакивая. — Я знал, что ты начнёшь! Тебе жалко для нас куска мыла!
— Это было не мыло, а коллекционная пена. И дело не в цене. Дело в отношении. Вы живёте здесь бесплатно, едите мои продукты, а теперь ещё и портите мои вещи.
— Мы не нахлебники! — вдруг взвилась Мила, выходя из своего астрала. — Я вкладываю в пространство свою энергию! Я гармонизирую вашу квартиру! У вас тут застой, углы тёмные, энергия не течёт! Я, между прочим, вчера весь вечер мантры пела, чтобы почистить вашу карму!
— Моя карма была кристально чистой, пока вы не приехали, — парировала Елена. — Паша, мне это надоело. Либо вы соблюдаете правила, либо съезжаете.
— Мы съедем, как только закончат ремонт! — крикнул Павел. — Потерпи немного, раз тебе родной сын поперёк горла встал из-за банки шампуня!
Елена вышла из комнаты, чувствуя себя мелочной злобной мегерой. Но, зайдя в ванную и увидев размазанную помаду на зеркале, поняла: нет, не мегера. Просто нормальный человек, который не хочет, чтобы его дом превращали в филиал сумасшедшего дома.
Пик наступил в субботу.
Елена собиралась на дачу, хотела отвезти кое-какие вещи. Зашла в кладовку, где хранила старую, но добротную зимнюю куртку для огородных работ. Крючок был пуст.
Она обыскала всю квартиру. Куртки не было. Зато в прихожей на тумбочке лежали новые, явно дорогие наушники — рядом с ключами Павла.
Когда «дети» проснулись (около часа дня), Елена стояла в коридоре, скрестив руки на груди.
— Где моя синяя куртка?
Мила, зевая и почёсывая растрёпанную голову, прошаркала на кухню.
— Какая куртка? А, та, старая?
— Это была финская пуховая куртка, — ледяным тоном произнесла Елена. — Где она?
— Ну... — Мила замялась, наливая себе воды. — Мы с Пашей вчера гуляли, встретили ребят, которые собирают помощь для приюта животных. Там подстилки нужны были. Я подумала: зачем вам это старьё? Оно только место занимает, блокирует потоки изобилия. И мы отдали. Доброе дело. Плюсик в карму.
У Елены потемнело в глазах.
— Вы отдали мою вещь? Без спроса? Собакам на подстилку?
— Мам, ну она реально старая была, — вступился Павел, выходя из комнаты в тех самых новых наушниках. — Ты её сто лет не носила. А Мила такой жест сделала, так растрогалась...
— Щедрые за чужой счёт? — тихо спросила Елена. — Паша, откуда у тебя эти наушники?
Сын покраснел.
— Купил. А что? Имею право. Я работаю.
— Ты две недели говоришь мне, что у тебя нет денег скинуться на коммуналку или купить продукты, потому что «задержали проект». А на наушники за тридцать тысяч деньги есть?
— Это для работы! Мне нужен качественный звук! — взвился Павел. — Ты опять считаешь мои деньги?
— Я считаю свои деньги, Паша! — голос Елены сорвался. — Я кормлю вас, убираю за вами, терплю этот цирк с «энергиями», а вы выбрасываете мои вещи и врёте мне в лицо про отсутствие денег!
— Мы не врём! — крикнула Мила. — У Паши сейчас сложный период, трансформация денежного канала! Ему нужно окружать себя дорогими вещами, чтобы притянуть богатство! Это закон Вселенной!
— Значит так. — Елена подошла к входной двери и распахнула её. — Пусть Вселенная ищет вам жильё. Прямо сейчас.
— Ты нас выгоняешь? — Павел побледнел. — Мам, ты что? На улицу?
— У Милы наверняка мощный денежный канал, снимите гостиницу. Или поезжайте к её родителям. Или к кармическому наставнику. Мне всё равно. У вас час на сборы.
— Я не ожидал от тебя... — начал Павел, но Елена перебила:
— Время пошло.
Сборы были шумными. Мила рыдала, крича, что Елена — «энергетический вампир» и «токсичная мать». Павел молча швырял вещи в сумки, бросая на мать взгляды, полные обиды.
— Ноги моей здесь больше не будет, — бросил он на пороге. — Живи со своими банками и тряпками. Надеюсь, ты счастлива.
Дверь захлопнулась. Елена прислонилась спиной к стене и сползла на пол. В квартире повисла звенящая тишина.
Прошёл месяц.
Елена наслаждалась покоем. Холодильник был полон именно тем, что она любила. Полотенца висели ровно. Никто не жёг благовония, от которых першило в горле.
Но в глубине души скребла кошка. Всё-таки сын. Родная кровь. Может, она и правда перегнула? Может, стоило потерпеть?
Она гнала эти мысли. Нет, нельзя позволять садиться себе на шею. Особенно когда на этой шее уже устроилась какая-то посторонняя девица с манией величия.
Однажды вечером, когда Елена смотрела сериал и ела мороженое прямо из ведёрка (маленькая роскошь одинокой жизни), раздался звонок в дверь.
Она посмотрела в глазок. На лестничной площадке стоял Павел. Один. Без сумок, но вид у него был такой, словно он пешком шёл из Владивостока.
Елена открыла дверь.
— Привет, — тихо сказал сын. Голос был хриплый.
— Привет. Заходи.
Павел прошёл на кухню, сел на табурет — тот самый, на котором любила медитировать Мила. Он похудел, под глазами залегли тени, а любимая модная толстовка выглядела так, будто в ней спали неделю.
— Есть хочешь? — спросила Елена, уже доставая кастрюлю с котлетами.
— Очень, — выдохнул он.
Он ел молча, быстро, жадно. Елена налила ему чаю, поставила вазочку с печеньем. Не задавала вопросов, ждала.
Когда тарелка опустела, Павел отодвинул её и закрыл лицо руками.
— Ты была права, — глухо произнёс он.
— Насчёт чего?
— Насчёт всего. Насчёт Милы. Насчёт нахлебников.
Он поднял голову. В глазах стояли слёзы.
— Мы сняли квартиру. Однокомнатную, на окраине. Я отдал залог, оплатил первый месяц. Думал, заживём. А через три дня она сказала, что ей нужно «пространство для ретрита» и пригласила пожить двух своих подруг. На пару дней. Они прожили две недели.
Павел нервно усмехнулся.
— Они съели всё, мам. Вообще всё. Я приходил с работы, а в холодильнике — пусто. Даже хлеба нет. Спрашиваю: где еда? А они мне: «Мы устроили праздник освобождения от привязанностей, всё съели, чтобы очиститься». А потом я узнал, что Мила взяла мою кредитку.
— Много?
— Сто тысяч. Сказала, что купила курс у какого-то гуру на Бали. Что это инвестиция в наше будущее. Я начал орать. А она... — Павел покачал головой. — Она сказала, что я приземлённый, что блокирую её развитие. Собрала вещи, забрала те самые наушники и уехала с этими подругами. Сказала, что я её недостоин.
— Наушники-то зачем?
— В качестве компенсации за моральный ущерб, нанесённый твоим воспитанием.
Елена не сдержала смешок. Павел тоже криво улыбнулся.
— А самое интересное знаешь что? — продолжил он. — Я потом в её соцсети зашёл. Она там пост выложила. Пишет: «Наконец-то избавилась от токсичных отношений с человеком, который считал каждую копейку. Спасибо Вселенной за урок». И фото в моих наушниках.
— Вселенная действительно дала урок, — заметила Елена. — Только не ей, а тебе.
— Да. — Павел кивнул. — Я дурак, мам. Прости меня. За пену эту, за куртку... Я, кстати, потом в тот приют ездил. Нет там никакой куртки. И не было. Она её просто выбросила, ей цвет не нравился. Сказала, что синий разрушает её вибрации.
— Бог с ней, с курткой. Главное, что ты сам понял.
— Понял. — Он вздохнул. — Ещё как понял. Когда сам пришёл домой голодный, а там три девицы сидят, мои пельмени доедают и рассуждают о том, что работать — это для рабов, а они — богини... Меня как током ударило. Вспомнил тебя, как ты на кухне стояла и на пустую маслёнку смотрела. Так стыдно стало.
Елена подошла к сыну и обняла его за плечи. Он уткнулся ей в живот, как в детстве.
— Ладно, горе луковое. Кредитку заблокировал?
— Да. Теперь долг отдавать буду полгода.
— Отдашь. Руки-ноги целы, голова, надеюсь, на место встала.
— Встала, — буркнул он. — Мам, можно я у тебя переночую? В ту квартиру возвращаться не хочу. Завтра сдам её обратно хозяевам.
— Ночуй. Только пену мою не трогать. И паштет завтра сама куплю, не надейся.
Павел поднял голову и впервые за вечер улыбнулся по-настоящему.
— Я тебе, мам, ящик паштета куплю. С первой зарплаты. Честное слово.
— Ловлю на слове, — усмехнулась Елена. — Иди стели, «инвестор» ты мой.
Она смотрела, как сын достаёт бельё из шкафа, и чувствовала странное облегчение. Да, это был жестокий урок. Дорогой во всех смыслах. Но, кажется, он того стоил.
Жизнь постепенно входила в привычную колею, но с небольшими поправками. Павел съехал со злополучной квартиры, но к Елене насовсем возвращаться не стал — гордость не позволила, да и она, честно говоря, не настаивала. Он снял комнату у коллеги, поскромнее, зато без «энергетических воронок».
В один из выходных, когда Елена занималась пересадкой фиалок, раздался звонок. Номер был незнакомый.
— Алло?
— Елена Сергеевна? — голос был женский, напористый, с визгливыми нотками.
— Да, слушаю.
— Это мама Милы, Тамара Игоревна. Нам нужно серьёзно поговорить о поведении вашего сына!
Елена аккуратно поставила горшок на стол и вытерла руки о фартук.
— Добрый день, Тамара Игоревна. И что же натворил мой сын? Неужели заблокировал Миле чакры?
— Не ёрничайте! Он бросил мою девочку в сложнейшей жизненной ситуации! Без средств к существованию! Выставил на улицу!
— Насколько я знаю, Мила уехала сама, прихватив с собой сто тысяч рублей с кредитки Павла и его наушники. Это, по-вашему, «без средств»?
— Это были компенсации! Мила потратила на него лучшие месяцы своей молодости! Она его вдохновляла! А он оказался мелочным, как и вы! Яблоко от яблони!
— Тамара Игоревна, — перебила её Елена, чувствуя, как внутри просыпается холодное спокойствие. — Если ваша дочь считает воровство компенсацией, то у меня для вас плохие новости. И если вы сейчас не прекратите, я посоветую Павлу обратиться в полицию. Чеки на наушники у меня сохранились. А выписка из банка — документ серьёзный.
На том конце повисла пауза. Видимо, слово «полиция» действовало на карму отрезвляюще.
— Вы... вы не посмеете! Она же девочка! Она запуталась!
— Девочке двадцать пять лет, — отрезала Елена. — Пусть распутывается. И вернёт деньги. Всего доброго.
Она нажала «отбой» и посмотрела на фиалку. Цветок был нежный, хрупкий, но удивительно живучий. Как и она сама. Как и Павел, надеялась она.
Вечером заехал сын. Привёз пакет продуктов — сам, без напоминания. Там был сыр, хороший кофе и баночка того самого паштета.
— Мам, я тут подумал... — начал он, нарезая хлеб на доске. — Может, мне ремонт в ванной сделать? Ты давно хотела плитку поменять. Я сейчас подработку взял, по выходным.
Елена посмотрела на него. Взрослый, серьёзный мужчина. Где тот мальчик, который две недели назад кричал про вибрации и законы Вселенной? Выветрился вместе с запахом благовоний.
— Плитку? А потянешь? Это грязь, пыль...
— Потяну, — твёрдо сказал Павел. — Хочу. Ну, как бы... спасибо сказать. За то, что мозги вправила.
— Делай, раз решил. Только цвет я сама выберу. Никаких «энергетически правильных» оттенков. Просто бежевый.
— Договорились. — Павел рассмеялся. — Просто бежевый. Самый лучший цвет.
Они сидели на кухне, пили чай, и Елене казалось, что воздух в квартире стал чище. Светлее. И дело было вовсе не в очищенной карме, а в простой человеческой честности.
— Знаешь, мам, — вдруг сказал Павел, глядя в чашку. — Я встретил девушку.
Елена напряглась.
— Спокойно, — он заметил её взгляд и выставил ладони вперёд. — Она бухгалтер. Работает в логистической компании. Любит порядок. И у неё аллергия на благовония.
Елена выдохнула.
— Бухгалтер? И сама себя обеспечивает?
— Сама. Ещё и квартиру в ипотеку взяла, выплачивает.
— Золото, а не женщина, — резюмировала Елена, откусывая бутерброд с паштетом. — Веди знакомиться. Только предупреди: пену для ванн я прячу в сейф.
Павел расхохотался. И этот смех был лучшей музыкой для материнского сердца.
Через полгода, когда ремонт в ванной был закончен (плитка — идеально бежевая), Елена случайно встретила Милу в торговом центре. Та стояла у стойки с косметикой и что-то жарко доказывала продавцу. Вид у бывшей «музы» был потрёпанный: лосины выцвели, взгляд — не столько возвышенный, сколько голодный.
Елена хотела пройти мимо, но Мила её заметила.
— О, Елена Сергеевна! Какая встреча! Как там ваш застойный мирок? Всё ещё копите негатив?
Елена остановилась. Посмотрела на девушку и вдруг почувствовала... жалость. Не злость, не обиду, а брезгливую жалость — как к моли, которая пытается прогрызть шубу, но давится нафталином.
— У нас всё прекрасно, Мила. Паша женится. На замечательной девушке. Ремонт сделали. Живём скучно, без потрясений. А вы как? Всё ещё ищете, чью бы кредитку освоить?
Лицо Милы пошло красными пятнами.
— Да вы... да вы ничего не понимаете! Я сейчас запускаю глобальный проект! Меня продюсирует очень важный человек!
— Рада за него, — кивнула Елена. — Надеюсь, у него крепкие нервы и большой лимит на карте. Прощайте, Мила.
Она развернулась и пошла прочь, цокая каблуками.
— У вас аура дырявая! — крикнула ей в спину Мила. — И чакры закрыты!
Елена даже не обернулась. Пусть дырявая. Зато своя. И кошелёк при ней. И сын счастлив.
Вечером она рассказывала эту историю Павлу и его невесте Кате — той самой, с ипотекой и аллергией на благовония. Катя, серьёзная девушка в очках, слушала внимательно, а потом сказала:
— Знаете, Елена Сергеевна, у нас в бухгалтерии есть такое понятие — «невозвратные потери». Их просто списывают и забывают, чтобы баланс сходился. Вот эта Мила — типичная невозвратная потеря. Списали и забыли.
— И то верно, — согласилась Елена, подкладывая будущей невестке добавки. — Главное, чтобы баланс сходился.
В квартире пахло свежей выпечкой и чистотой. Никакой «творческий беспорядок» больше не грозил этому маленькому уютному миру, который Елена выстроила своими руками. Мир, который она охраняла. Не от злых духов, нет. От халявщиков. А это, как известно, куда более реальная угроза.
Жизнь продолжалась. И она была удивительно, восхитительно нормальной.