В квартире пахло жареной треской и, самую малость, валидолом. Но если запах рыбы Вениамин Петрович считал личным оскорблением, то аромат лекарств он носил как орден.
— Опять? — процедил он сквозь зубы, входя в кухню. — Опять ты эту вонь развела?
Вениамин Петрович был не просто свёкром. Он был «памятником самому себе» при жизни. Высокий, сухой, с вечно поджатыми губами и взглядом, от которого молоко скисало в холодильнике. Он жил в квартире сына, но вёл себя так, словно это сын с невесткой снимали у него угол в дворце.
Кира стояла у плиты. Она даже не обернулась. Скулы свело, но она промолчала.
— Я к тебе обращаюсь, глухомань! — рявкнул свекор, картинно зажимая нос накрахмаленным платком. — У меня сегодня встреча. Люди придут. Коллекционеры! Элита! А у нас в прихожей пахнет как в портовом кабаке. Не женщина, а катастрофа.
— Вениамин Петрович, это ужин, — спокойно ответила Кира, переворачивая кусок рыбы. — Сережа любит треску.
— Сережа любит то, что я ему разрешил любить! — отрезал старик. — А ты, деточка, не забывайся. Ты здесь никто. Приживалка.
Он подошел к ней вплотную, заглядывая в сковородку с таким брезгливым видом, будто там жарились крысы.
— Знай своё место. Вот видишь этот кляссер? — он похлопал по нагрудному карману своего вельветового пиджака. — Здесь лежит марка, которая стоит дороже, чем вся твоя никчемная жизнь, вместе с твоими родственниками и этой квартирой. Поняла?
Кира медленно положила лопатку. Внутри у неё давно выгорели все эмоции, осталась только холодная, звенящая пустота. Вениамин Петрович был филателистом. Фанатиком. Его кабинет был святилищем, куда вход был запрещен под страхом смертной казни. Но убирать там Кира была обязана. Стерильно. Чтобы ни пылинки.
— Поняла, — сказала она.
— То-то же. И чтобы духу твоего не было, когда гости придут. Спрячься в спальне и не отсвечивай.
Вениамин Петрович развернулся и пошаркал в свой кабинет. Сегодня был великий день. Он собирался показать своим «коллегам по цеху» жемчужину коллекции. Серию марок девятнадцатого века, за которой он охотился десять лет. Он вложил в эти бумажки всё. Деньги от продажи дачи, накопления, пенсию. Это были его идолы. Его боги.
Через час Кира услышала его крик из кабинета:
— Кира! Живо сюда!
Она вытерла руки и пошла на зов.
Кабинет свекра напоминал музей. Тяжелые портьеры, дубовый стол, запах старой бумаги.
На столе, на специальном бархатном сукне, лежали Они. Марки. Маленькие цветные квадратики. Вениамин Петрович разложил их пинцетом, создавая идеальную композицию.
— Смотри, — гордо сказал он, но тут же одернул себя. — Хотя куда тебе... Ты же в искусстве, как свинья в апельсинах. Слушай приказ. Маркам нужно «подышать» перед показом. Бумага должна принять влажность комнаты.
Он поморщился и снова понюхал воздух.
— Но тут воняет твоей рыбой! Марки впитают этот запах! Это недопустимо! Это варварство!
Он ткнул пальцем в сторону окна.
— Проветри комнату! Немедленно! Открой окна настежь! Чтобы сквозняк выдул всю эту гадость.
— Вениамин Петрович, — начала было Кира, глядя на тяжелые створки. — Там погода портится...
— Молчать! — взвизгнул свекор. Лицо его пошло красными пятнами. — Ты будешь меня учить? Я сказал — открой! Настежь! И уйди. Выматывайся отсюда. Чтобы глаза мои тебя не видели, пока я не вернусь с гостями. Я их встречу у подъезда, мы прогуляемся немного. А ты следи, чтобы никто не заходил!
— Хорошо, — тихо сказала Кира.
— Настежь! — повторил он, надевая пальто. — И не смей трогать ничего руками! Деревенщина.
Он хлопнул входной дверью, оставив Киру одну.
Кира подошла к окну. Третий этаж. Окна выходили на северо-запад. Туда, откуда обычно прилетали самые злые ветра.
Она посмотрела на небо. Оно было не просто серым. Оно было черным, с фиолетовым отливом. Тяжелые, свинцовые тучи неслись над городом, задевая брюхом крыши высоток.
Телефон в кармане пискнул. Кира достала его. СМС от МЧС:
«Штормовое предупреждение. Ожидается шквалистый ветер до 25 м/с, ливень, гроза. Будьте осторожны, не оставляйте открытыми окна и балконы».
Кира перевела взгляд на стол.
Там лежало состояние. Деньги, на которые можно было купить квартиру в Москве, машину и домик у моря. Марки лежали свободно, не прижатые ни стеклом, ни книгами. Они «дышали».
— Открой настежь, — прошептала Кира, вспоминая приказ. — И уйди. Чтобы глаза не видели.
Она знала, что должна закрыть окно. Любой нормальный человек закрыл бы.
Но Вениамин Петрович слишком долго объяснял ей, что она — не человек. Что она прислуга. Что её мнение — пыль. Что она должна выполнять приказы, а не думать.
— Экий барин, — усмехнулась Кира. Внутри неё вдруг стало очень тихо и спокойно.
Она подошла к окну. Повернула ручку. Распахнула обе створки до упора.
Ветер тут же ворвался в комнату, шевельнув тяжёлые портьеры. Одна марка на столе слегка приподнялась, как будто пробуя взлететь.
Кира развернулась, вышла из кабинета и плотно, до щелчка, закрыла за собой дверь.
— Дышите, — сказала она.
И ушла в свою комнату, надев наушники с громкой музыкой.