Армагеддон начался через три минуты.
Сначала это был просто ветер. Он ударил в открытые окна кабинета с силой тарана. Воздушная волна подхватила бесценные кусочки бумаги, как осенние листья. Марки взмыли в воздух, закружились в диком танце под потолком, ударяясь о стены, о шкафы, о люстру.
А потом небеса разверзлись.
Ливень был не просто сильным. Это была стена воды. Косой, ледяной дождь хлестал прямо в комнату, заливая подоконник, дорогой паркет и персидский ковёр.
Ветер завывал, швыряя потоки воды всё дальше и дальше внутрь помещения.
Марки, эти хрупкие свидетели истории, эти бумажные божества, мокли мгновенно. Они прилипали к мокрому подоконнику. Их вбивало в грязь на полу. Их засасывало в щели паркета. Смывало клей, размывало краску. Редчайшие экземпляры девятнадцатого века превращались в цветную кашу.
Некоторые вылетели на улицу и теперь лепилились к мокрому асфальту во дворе или тонули в лужах, смешиваясь с окурками и грязью.
В кабинете бушевала стихия. Вазы падали, бумаги летали, шторы намокли и обвисли тяжелыми тряпками.
А за дверью было тихо. Кира сидела в кресле, листала журнал и пила кофе. Она не слышала грохота. Она выполняла приказ: «Уйди и не отсвечивай».
Прошло полчаса. Шквал стих так же внезапно, как и начался. Остался только мелкий, моросящий дождик.
В замке входной двери заскрежетал ключ.
Вениамин Петрович вернулся. Не один. С ним были двое мужчин — солидные, в очках, с теми самыми лицами знатоков, которые могут отличить подделку по запаху типографской краски.
— Проходите, господа, проходите! — голос свекра звенел от предвкушения триумфа. — Вы не пожалеете. То, что вы увидите, перевернет ваше представление о филателии! Я специально подготовил их. Они ждут.
Он помог гостям раздеться, не переставая болтать.
— Моя невестка, конечно, та ещё хозяйка, но я приказал проветрить. Воздух должен быть свежим!
Вениамин Петрович широким шагом направился к кабинету. Гости семенили следом.
— Прошу! — пафосно провозгласил он и распахнул дверь.
Он шагнул внутрь и... хлюпнул.
Под ногой чавкнула вода.
Вениамин Петрович замер. Его глаза, обычно колючие и прищуренные, расширились до размеров чайных блюдец.
Кабинет напоминал место крушения «Титаника».
На полу стояли лужи. Паркет вздулся. Шторы капали. На столе, где лежало бархатное сукно, было пусто и мокро.
А по всей комнате — на полу, на ножках стульев, на мокром подоконнике — были размазаны цветные пятна.
Мокрая бумага. Рваные края. Размытые чернила.
— Что... — прохрипел Вениамин Петрович. Он схватился за сердце и начал оседать.
Гости заглянули через его плечо.
— Боже мой, — прошептал один из них. — Это что... «Голубой Маврикий»? В луже?
Вениамин Петрович упал на колени. Прямо в воду. Он ползал по полу, дрожащими руками пытаясь собрать то, что осталось от его сокровища. Он хватал мокрый комок, пытался его разгладить, но бумага расползалась под пальцами в слизь.
Коллекция, стоившая как элитная недвижимость, превратилась в мусор. В грязь.
— А-а-а-а! — страшный, нечеловеческий вой вырвался из горла старика.
На шум из комнаты вышла Кира. Она была спокойна, как сфинкс. В руках — чашка дымящегося кофе.
Она остановилась в дверном проёме, глядя на ползающего в грязи свекра и ошарашенных гостей.
— Ты!!! — прохрипел Вениамин Петрович, тыча в неё мокрым, трясущимся пальцем. Лицо его перекосило, губы посинели. — Ты уничтожила моё наследие! Ты, тварь! Ты специально!
Гости попятились к выходу. Зрелище было жалким и страшным. Великий коллекционер, гроза аукционов, сейчас напоминал безумного старика, копошащегося в луже.
Кира сделала глоток кофе. Взгляд её был холодным, как тот самый ливень за окном.
— Вениамин Петрович, — сказала она ровным голосом. — В чём претензия? Я выполнила ваш приказ. Дословно.
— Какой приказ?! — взвизгнул он, пытаясь встать, но ноги скользили по мокрому паркету. — Я не приказывал топить марки!
— Вы сказали: «Открой окна настежь. И уйди, чтобы глаза мои тебя не видели, пока я не вернусь». Я открыла. И ушла. Я сидела в своей комнате, как вы и велели.
— Но дождь! — заорал он. — Ты что, слепая?! Ливень начался!
— А это уже вопросы к Гидрометцентру, — Кира пожала плечами. — Я не управляю погодой. И не смею нарушать ваши распоряжения. Вы же сами говорили: моя инициатива — это варварство. Я не стала проявлять инициативу. Я просто послушная невестка.
Она перевела взгляд на гостей. Те стояли, прижав портфели к груди, и с ужасом смотрели то на погибшую коллекцию, то на «послушную» Киру.
— Господа, — вежливо кивнула им Кира. — Боюсь, показ отменяется по техническим причинам. Экспонаты приняли водные процедуры и немного... потеряли форму.
Один из коллекционеров, поправив очки, брезгливо перешагнул через лужу.
— Да уж... Вениамин, это фиаско. Хранить такие вещи и так халатно относиться к безопасности... Извини, нам пора.
— Постойте! — простонал Вениамин Петрович, протягивая к ним руки, испачканные в раскисшей бумаге. — Это всё она! Это диверсия!
— Это природа, Веня, — сухо бросил второй гость. — И твоя глупость. Прощай.
Они ушли быстро, стараясь не запачкать обувь. Дверь хлопнула.
В квартире остались двое.
Сломленный старик, сидящий в луже среди остатков своего величия. И женщина, которая наконец-то расправила плечи.
Вениамин Петрович смотрел на размокший комок, который ещё час назад стоил как трешка в центре. Теперь это был просто мусор. Его жизнь, его власть, его козырь — всё смыло в унитаз истории.
Он поднял глаза на Киру. В них больше не было спеси. Там был страх. Животный страх человека, который понял, что остался ни с чем. И что теперь он зависит от той, которую смешивал с грязью.
— У меня сердце... — прошептал он.
— Таблетки в аптечке, — равнодушно сказала Кира. — Вставайте, Вениамин Петрович. И тряпку возьмите. Полы сами себя не помоют. А я пойду. У меня рыба стынет.
Она развернулась и ушла на кухню.
За спиной слышалось тяжёлое сопение и хлюпанье. Великий тиран ползал по полу, вытирая паркет своим дорогим вельветовым пиджаком.
Кира села ужинать. Рыба была вкусной. И воздух в квартире вдруг стал удивительно чистым и свежим.