Вот, говорят, противоположности сходятся. Это, конечно, верно, особливо в жилищном и братском вопросе. Возьмите, к примеру, супругов Ипполита и Варвару. Союз, прямо скажем, удивительный, даже с научной, можно сказать, точки зрения.
Ипполит, по профессии программист, был человек тихий, неказистый и, как теперь выражаются, интроверт. Сидел он целыми днями перед своим мерцающим ящиком, постукивал пальцами по клавишам и зарабатывал деньги. Зарабатывал исправно, в большом, надо сказать, количестве, уж поболее инженера на хорошем капиталистическом заводе, то есть отлично.
Но по внешнему своему виду он напоминал скорее бухгалтера районной забегаловки: серенький такой, невыразительный. Ходил тихо, говорил мало, а если и говорил, то так, будто извинялся за беспокойство. В компании он обычно пристраивался в уголке и молчал, изображая из себя элемент интерьера — этакую этажерку скромную. Жизнь его протекала по точному алгоритму: работа, диван, чай с печеньем, сон. Существо он был абсолютно комнатное, «ходячий алгоритм», как его однажды окрестил коллега. Главный талант его заключался в том, чтобы, подобно трудолюбивому хомячку, незаметно накапливать в защёчных мешках своей зарплаты приличные суммы.
Совсем другое дело — его супруга, Варвара.
Если Ипполит был тенью, то Варвара была этаким прожектором, да ещё и с сиреной. Женщина она была крупная, видная, с голосом, который, как мне думается, был слышен даже в соседнем квартале, особливо, когда она разговаривала по телефону с родственниками. Настоящая валькирия, только не в доспехах, а в домашнем халате с цветочками. Генерал в юбке, командующий армией своей многочисленной родни.
Любовь её к этой самой родне была всепоглощающей, жертвенной и, главное, очень дорогостоящей. Родни было видимо-невидимо: племянники, тёти, двоюродные сёстры, братья мужа двоюродной тёти и просто «земляки», которых она тоже к родне причисляла. И все они, по странному стечению обстоятельств, вечно находились в положении крайней нужды и финансового упадка.
И вот тут-то и начинался парадокс, над которым можно было ломать голову, как над теоремой.
Жили супруги, прямо скажем, небогато. Не то чтобы в нищете, нет. Но и признаков капиталистического изобилия, которое должен был обеспечивать Ипполит, не наблюдалось. Диван потёртый, машины нет, на курорты — раз в пять лет, да и то по скидке. Возникал резонный вопрос: а куда же, собственно, деваются все эти деньги, производимые тихим Ипполитом?
Ответ лежал на поверхности и был прост, как мычание. Деньги утекали в бездонную бочку Варвариной родственной любви.
И текли финансы, как вода в песок. То дедуля-сосед (которого Варвара тоже причислила к «почти родне») попросит на «особенные» таблетки, то брат её, шофёр Коля, сообщит, что «талончик на техосмотр вышел, а госпошлину платить нечем, сестрёнка, выручай».
Ипполит иногда пытался вяло возражать:
— Варя, может, хватит? Мы сами, вон, диван новый не можем купить.
На что Варвара, воздев руки к потолку, восклицала:
— Да что ты мелочишься, Ипполит! Диван — это вещь, а люди — они живые. Ты что, против людей? Ты эгоист? У тебя сердце не болит за ближнего?
После слова «эгоист» Ипполит обычно замолкал. Он не был эгоистом, он был просто тихим, скромным программистом, который хотел, чтобы в его доме был покой, чай и новый диван. Но, как видите, судьба распорядилась иначе. Деньги его уходили на благо человечества, в лице многочисленной родни Варвары, а диван так и оставался старым, продавленным.
И жили они, как говорится, от зарплаты до аванса, хотя поводов для этого, казалось бы, и не было. Совершенно загадочная, товарищи, история. Но самая загадочная часть её была ещё впереди, и связана она была с юбилеем бабушки Ипполита.
Жизнь супругов, как я уже говорила, текла по замысловатому руслу. Русло это, если разобраться, было прорыто слезами умиления гражданки Варвары и деньгами гражданина Ипполита. И чтобы вам, товарищи, стала совсем ясна картина этого финансового паводка, опишу я несколько случаев, как говорится, для наглядности и научения.
Однажды вечером, когда Ипполит, завершив трудовой алгоритм, с наслаждением потягивал чай и размышлял о вечном — а именно, о стоимости нового компьютерного процессора, — раздался тот самый, хорошо известный звонок.
Варвара, как гончая на стойке, встрепенулась и ринулась к аппарату.
— Алло? Колян? Голубчик! Что, родной?
Ипполит по звуку её голоса, сразу ставшему сладким, как патока, понял: беда. Он инстинктивно прикрыл ладонью карман пижамных штанов, где мысленно уже хранил сумму на вожделенный процессор.
— Курс? — завопила Варвара, и в голосе её зазвучали ноты священного трепета. — Криптовалютный? Да как же, слышала, милый, конечно, слышала, это ж будущее, цифровое золото.
Ипполит, человек технический, болезненно поморщился. Он-то знал, что племянник Колян был юношей, чьи главные таланты заключались в умении проспать пары и сделать из обычного супа «эпичное месиво», но Варвара уже неслась вскачь.
— Пятнадцать тысяч? Для старта? Да это же копейки для такого дела. Конечно, племяш, конечно, поддержим. Ты ж у нас гений, наш будущий Цукерберг, не парься.
Она бросила трубку и повернулась к мужу. Глаза её сияли слезами умиления и гордости за род человеческий.
— Слышал, Ипполиточка? Наш Колян в тренде, на самом острие прогресса. Цифровой кошелек, биткоины… Это ж надо!
— Варя, — тихо начал Ипполит, — а он вообще в институте учится? Может, ему сначала дифференциальные уравнения сдать, а потом уже…
— Какие уравнения? — отрезала валькирия. — Ты отстал от жизни, милый, теперь не уравнения миром правят, а эти самые биткоины! Дай ему пятнадцать тысяч, он нам сто вернет. Он же кровный родственник, не подведет.
Ипполит посмотрел на её сияющее, убежденное лицо. Он видел, что любые доводы разума разобьются об этот монолит родственной веры, как волны о гранитный мол. Он молча, без единого звука, поднялся, дошёл до секретера, достал конверт с деньгами на процессор и протянул его Варваре.
— На.
— Вот умник, — воскликнула Варвара, хватая конверт. — Я же знала, что ты сердцем понимаешь.
И тут же принялась набирать номер, чтобы сообщить племяннику радостную весть.
А Ипполит сел обратно к холодному чаю. Процессор его померк, стал призрачным, несуществующим, будто его и не было.
Не прошло и десяти дней, как история повторилась. На сей раз звонила двоюродная сестра Людмила, женщина эмоциональная и с двумя детьми, что, по мнению Варвары, делало её святой.
— Люсенька, солнышко, — завопила Варвара в трубку. — В Анапу? Да ну? Молодцы, вы мои замечательные! Деткам воздух морской нужен. Что? — Голос её внезапно стал траурным, как на похоронах высокого начальства. — Как «денег не хватает»? Совсем? Опустела перед самым отпуском? Да как же так-то, родная моя!
Ипполит, мывший на кухне чашку, замер. Рука его задрожала, и чашка чуть не выскользнула. Он понял: сейчас начнется.
— Не плачь, Люся, не надо, — командовала Варвара в трубку, а сама уже всхлипывала. — Это ж катастрофа, дети ждут, мечтают, а ты им — «нет денег». Да это ж психологическая травма на всю жизнь. Ничего, я тебе помогу! Помогу! Не благодари, родная!
Она бросила трубку и, утирая слезы умиления собственной добротой, вышла на кухню. Лицо её выражало возвышенное страдание.
— Слышал? У Люськи трагедия, полная финансовая катастрофа перед самым морем. Дети могут не увидеть Черное море. Ты представляешь масштаб?
— Я представляю, — тихо сказал Ипполит, глядя на пену в раковине, — что мы уже второй год не видим никакого моря. И что нам нужно платить за квартиру, съемную, кстати.
— Квартира, — фыркнула Варвара. — Заплатим, там немного, а детское счастье — не ждет, это ж гуманитарная помощь, Ипполит. Ты что, против детского счастья? У тебя что, сердце из камня? Да им десять тысяч нужно, всего-то! Копейки!
— Десять тысяч — это на наш новый диван, Варя, старый уже провалился.
— Подумаешь, диван! — махнула она рукой. — Можно и на старом посидеть. А вот лишить ребятишек моря — это преступление. Я уже сказала, что дам.
И она, не дожидаясь ответа, направилась к тому же секретеру. На этот раз она взяла не конверт, а просто пачку купюр, отложенных на пресловутый диван. Ипполит не стал останавливать. Он понял, что сопротивление бесполезно, так что просто смотрел, как тают, растворяются в воздухе их общие планы, заменяясь на счастливые лица чужих детей на анапском пляже.
Апофеозом же стал инцидент с дедулей Степанычем, соседом с третьего этажа. Он не был родственником даже двадцатой степени, но он был «старым, одиноким, больным», что в системе координат Варвары приравнивало его к родному деду.
Однажды она вернулась с рынка в состоянии высокой социальной ответственности.
— Ипполит, — заявила она, ставя на стол сумки, — у Степаныча приступ. Таблетки у него кончились, особенные. Без них он, бедняга, жить не может.
— Какие особенные? — осмелился спросить Ипполит, к этому моменту уже научившийся говорить очень тихо и осторожно.
— Ну, я не вникала! От сердца, что ли, или от дрожи. Важно, что они жизненно необходимые! В аптеке «ФармГород» есть, но они дорогие, три тысячи за пузырек.
— Может, вызвать ему врача? — робко предложил Ипполит. — Пусть выпишут по льготе…
— Врача?
Варвара посмотрела на него так, словно он предложил сдать старика в металлолом. Взгляд её был тяжек и ужасен. Это был тот самый взгляд, полный немого укора и презрения, который можно было описать только как «взгляд на фашистского оккупанта».
— Ты что, не понимаешь? Ему сейчас плохо! Сейчас, сию минуту, а врач будет бумажки писать. Мы же не бездушные механизмы, мы — люди. Люди, Ипполит!
Она произнесла это слово «люди» так, будто оно было высшим мерилом нравственности, а Ипполит, выходит, к этой категории не относился.
— Но три тысячи – немалые деньги, мы и так почти сто тысяч раздали по родне, за квартиру заплатили, да и самим есть что-то надо.
— Поголодаем, — героически заявила Варвара. — Не велика беда, зато совесть чиста. А что может быть дороже чистой совести?
Ипполит хотел было сказать, что на чистую совесть в магазине хлеба не купишь, но промолчал. Он видел, что спор бесполезен. Варвара уже натягивала пальто, в глазах её горел огонь подвижничества.
— Дай денег, — сказала она уже не прося, а требуя.
Ипполит, побежденный, выдал последние три тысячи. Он сидел на кухне и слушал, как за дверью хлопает лифт, увозя его деньги, его надежды на сытный ужин и его душевный покой, к деду Степанычу, которому, как выяснилось позже, были просто прописаны обычные витамины. Но Варвара уже не помнила таких деталей, она сияла от того, что совершила доброе дело. А что может быть важнее?
Так и текли денежки, товарищи. Текли ручейками, а то и полноводной рекой на нужды ближних и дальних родственников. А Ипполит все копил в уме, все подсчитывал убытки. И копилось в его тихой душе нечто, похожее на протест, но настоящий протест, громкий и решительный, должен был случиться позже. И поводом стал не чужой, а его собственный, кровный родственник. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Шло время, а в кошельке Ипполита, несмотря на все его титанические трудовые усилия, царила, прямо скажем, пустота. Но в душе его, в самой её заветной и тихой каморке, зрела одна светлая, твёрдая мысль - о подарке.
Дело в том, что у Ипполита была бабушка, Арина Петровна: старушка тихая, глазки добрые, и смотрела она на внука не как на «ходячий банкомат», а как на родную кровинку, которой надо дать пирожок и спросить, не устал ли он. Она была, можно сказать, единственным человеком на всём белом свете, кто его понимал без слов. Или просто молчала, что, в общем, одно и то же. И вот у этой самой Арины Петровны приближался юбилей — восемьдесят пять лет. Цифра солидная, уважаемая.
продолжение в 9-00 (окончание в 14-00)