— Мам, окна помой, полы во всех комнатах, ванную до блеска... А, и борщ, может, сваришь? — сын перечислял, как диктор список покупок.
Я молчала. Считала до десяти. Потом произнесла:
— У нас не гостиница, Димочка. И ты только что попросил меня убрать квартиру... к приходу МЕНЯ.
В трубке повисла тишина. Потом голос Димы, растерянный:
— Мам, ты чего? Я же не со зла... Просто нам стыдно вас встречать в бардаке!
Стыдно. Им. Встречать. НАС.
Я положила телефон на стол и посмотрела на мужа. Виктор читал газету, но чувствовалось — слушал каждое слово.
— Вить, ты это слышал?
Он отложил газету, вздохнул:
— Слышал. Может, правда поможем? Один раз же...
Я закрыла глаза. В голове пронеслось: сколько раз я слышала это «один раз»? Сто? Триста? Пятьсот?
Первый «один раз» случился, когда Диме было двадцать. Он только съехал от нас, снял квартиру. Позвонил: «Мам, приезжай, а? Не знаю, как борщ варить». Я приехала. Научила. Сварила сама — «чтоб понял принцип».
Второй «один раз» — через месяц. «Мам, рубашки гладить не умею, собеседование завтра». Я приехала с утюгом.
Третий, пятый, двадцатый... А потом он женился. И я подумала: всё, теперь Аня будет. Я свободна.
Но нет.
Первый звонок после свадьбы: «Мам, Аня на работе задерживается, можешь приехать ужин приготовить? А то я голодный».
Тридцать два года. Взрослый мужчина. Голодный.
Я тогда приехала. Накормила. Убрала посуду. Аню пожалела — работает допоздна, бедняжка.
А теперь вот это.
— Виктор, — я посмотрела мужу в глаза. — Он позвонил и попросил меня убрать его квартиру. К НАШЕМУ приходу. Мы что, инспекторы санэпидемстанции?
Виктор промолчал. Но взгляд говорил: ты права.
Я встала, подошла к окну. На улице молодая пара шла с коляской. Он катил коляску, она несла пакеты. Оба улыбались. Вместе.
А мой сын звонит матери — убрать квартиру для матери.
Абсурд.
Вечером я позвонила Ане. Напрямую, без Димы.
— Анечка, привет. Скажи честно: ты просила Диму позвать меня убирать?
Пауза. Потом тихий, смущённый голос:
— Нет, Ольга Михайловна. Я говорила, что мы справимся сами. Но он... настоял. Сказал, что вам будет неприятно приехать в беспорядок.
— А тебе не неприятно просить свекровь мыть твои окна?
— Мне ужасно неловко, — голос дрогнул. — Но Дима сказал, что вы не откажете. Что вы всегда помогаете.
Всегда помогаю.
Я закрыла глаза. Вспомнила себя тридцатилетнюю. Молодая, энергичная, главный бухгалтер в торговой компании. Мне предложили повышение — руководителем отдела. Зарплата в полтора раза больше, перспективы, уважение.
Я пришла домой счастливая. Рассказала Виктору.
Он нахмурился:
— Оль, а как же Димка? Ты будет допоздна задерживаться. Совещания, командировки... Он же ещё маленький.
Диме тогда было восемь. Не младенец.
Но я испугалась. Испугалась показаться плохой матерью. Испугалась осуждения: «карьеристка, сына забросила».
Я отказалась от повышения.
Сказала начальнику: «Семья важнее».
А ночью плакала в подушку. Тихо, чтобы Виктор не слышал.
— Ань, — я сглотнула комок в горле. — Я не приеду в субботу. Простите.
— Я... я поняла. Простите нас.
— Тебя не за что прощать, солнышко. Ты не виновата.
Положила трубку. Села на диван. Руки дрожали.
Виктор подсел рядом:
— Оль, ты уверена? Дима обидится.
— Пусть обидится, — я посмотрела на него. — А потом возьмёт швабру и научится убирать сам.
— Он же не со зла...
— Знаю. Он не со зла. Он просто уверен, что женщина ДОЛЖНА. Мама должна приехать и помочь. Жена должна успевать работать и дом содержать в идеальном порядке. Потому что «женские обязанности».
— Откуда он это взял?
Я вздохнула:
— От нас, Вить. Я тридцать лет показывала ему пример: мать жертвует собой. Мать всё может. Мать всегда поможет. А ты говорил: «Женщина должна семью ставить на первое место». Вот он и усвоил.
Виктор молчал. Потом тихо произнёс:
— Прости.
Я взяла его за руку:
— Я не обижаюсь. Просто больше не хочу повторять эту ошибку.
Суббота наступила быстро. Я проснулась рано, как обычно. Заварила кофе, села у окна. Телефон молчал.
Виктор вышел на кухню, посмотрел на меня:
— Не передумала?
— Нет.
— Дима так и не позвонил?
— Нет.
Мы пили кофе в тишине. Я представляла, что сейчас происходит у них. Дима ходит по квартире, смотрит на пыль, немытую посуду, разбросанные вещи. Ждёт маму. А мама не едет.
В девять утра зазвонил телефон. Дима.
— Мам, ты выезжаешь? Только не очень поздно, у нас много надо сделать...
Я глубоко вдохнула:
— Димочка, я не приеду.
Пауза. Потом:
— Что значит «не приеду»?! Мам, ты обещала!
— Я ничего не обещала. Ты позвонил и сообщил, что я должна убрать твою квартиру. К нашему с папой приходу. Ты слышишь, как это звучит?
— Ну мам, не преувеличивай! Просто помочь...
— Помочь — это принести продукты больному человеку. А ты здоров, руки-ноги на месте. И жена у тебя не инвалид. Так что берите швабры — и вперёд.
— Мам, ты серьёзно?! А как же мы?!
— Димочка, тебе тридцать два года. Ты женатый мужчина. Управляешь проектами на работе, принимаешь решения. Неужели уборка квартиры — непосильная задача?
— Но... у нас времени нет! Аня целую неделю работала допоздна, я тоже...
— Значит, примем вас в той квартире, какая есть. Мы родители, Дим. Мы приезжаем повидаться с вами, а не проверять чистоту плинтусов.
— Но нам стыдно!
— Тогда убери сам. У тебя впереди целый день.
Я услышала, как он вздохнул. Растерянно, обиженно.
— Мам... я не ожидал от тебя такого.
— А я не ожидала, что мой взрослый сын будет звать меня мыть его окна. Но вот так вышло. До завтра, Димочка. Приедем к обеду с пирогом.
Я положила трубку.
Руки дрожали. Сердце колотилось.
Виктор обнял меня за плечи:
— Молодец.
Я прижалась к нему и заплакала. Не от обиды. От облегчения.
Тридцать лет я была удобной. Безотказной. «Хорошей матерью».
А сейчас впервые за эти годы сказала «нет». И мир не рухнул.
Воскресенье. Я встала в семь, испекла шарлотку по рецепту Витиной мамы. Яблоки, корица, тонкое тесто. Аромат наполнил всю квартиру.
Виктор вышел на кухню, принюхался:
— Как у моей матери пахнет.
— Она меня научила тридцать пять лет назад. Помнишь?
Он кивнул. Мы молчали, пили чай. Оба нервничали.
— Как думаешь, он убрал? — спросил Виктор.
— Не знаю. Честно.
— А если нет?
— Значит, увидим квартиру, в которой живут два работающих человека. Ничего страшного.
В одиннадцать мы поехали к Диме. Я сжимала в руках коробку с пирогом. Виктор молчал за рулём.
У подъезда я остановилась:
— Вить, а вдруг он меня не пустит? Обиделся и...
— Пустит. Он же не злой. Просто... избалованный.
Я усмехнулась:
— Мной избалованный.
Поднялись на пятый этаж. Я позвонила в дверь. Открыл Дима.
Смущённый. Растрёпанный. В старой футболке и джинсах.
— Привет, мам. Пап.
— Привет, сынок.
Мы вошли. Я огляделась.
Чисто. Не идеально — на журнальном столике лежали журналы, на кухне стояла немытая сковородка. Но пол блестел. Окна сияли. Пахло чистящим средством.
— Ты... сам убрал? — я посмотрела на Диму.
Он кивнул, не поднимая глаз:
— Сам. Вчера весь день убирал.
Из комнаты вышла Аня. Бледная, с синяками под глазами. Но улыбалась.
— Здравствуйте! Проходите, садитесь.
Я обняла её, шепнула на ухо:
— Как он?
Аня прыснула:
— Пыхтел, как паровоз. Я всё на видео сняла — для истории.
Мы сели за стол. Дима молчал, ковырял вилкой салат. Аня украдкой поглядывала на него, потом на меня.
Виктор не выдержал первым:
— Дим, а как тебе уборка? Справился?
Дима поднял глаза:
— Справился. Оказывается, это... не так сложно. Просто долго.
— И утомительно, — добавил Виктор. — Я в молодости квартиру снимал, сам убирал. Знаю.
Дима посмотрел на отца удивлённо:
— Правда?
— Правда. До встречи с мамой три года жил один. Готовил, стирал, гладил.
— А потом? — Дима нахмурился.
— А потом женился и... расслабился, — Виктор вздохнул. — Мама всё взяла на себя. А я позволил.
Я положила руку на его ладонь. Мы впервые говорили об этом вслух.
Дима молчал. Потом тихо произнёс:
— Мам, прости. Я правда не думал, что прошу тебя о чём-то... унизительном.
Я покачала головой:
— Дим, дело не в унижении. Дело в том, что ты взрослый. У тебя своя семья. И если тебе стыдно встречать нас в бардаке — возьми швабру. Не перекладывай на других.
— Но Аня...
— Аня работает столько же, сколько ты. Почему уборка — её обязанность?
Дима открыл рот, закрыл. Задумался.
Аня тихо сказала:
— Спасибо, что не приехали тогда.
Я улыбнулась ей.
Мы пили чай с шарлоткой. Дима ел молча, задумчиво. Аня рассказывала про работу — получила новый проект, интересный, перспективный.
— Правда, времени совсем не будет, — вздохнула она. — Придётся задерживаться, может, пару командировок...
Дима нахмурился:
— Зачем тебе это? Денег хватает, дома дел полно.
Аня замолчала. Опустила глаза. Я увидела, как её пальцы сжали чашку.
— Дим, — я положила вилку. — А ты спросил Аню, ХОЧЕТ ли она этот проект?
— Ну... она же сама сказала, что времени не будет...
— Это не ответ на мой вопрос.
Дима посмотрел на жену:
— Ань, ну скажи сама. Зачем тебе эта нервотрёпка?
Аня подняла глаза. В них блеснули слёзы:
— Потому что это МОЯ работа, Дим. Моя карьера. Я училась, развивалась, мечтала об этом. И не хочу отказываться только потому, что тебе неудобно.
— При чём тут неудобно?! Я же о тебе забочусь!
— Заботишься? Или контролируешь?
Повисла тишина. Тяжёлая, неловкая.
Виктор откашлялся:
— Дим, можно я скажу? Когда-то давно я совершил ошибку. Отговорил маму от карьеры.
Дима удивлённо посмотрел на отца:
— Как отговорил?
— Ей предложили повышение. Хорошее. Она пришла счастливая, рассказала. А я... я сказал, что ты ещё маленький, что ей придётся допоздна работать. Что семья важнее.
Виктор замолчал. Провёл рукой по лицу.
— Я думал, что поступаю правильно. А на самом деле боялся. Боялся, что она станет успешнее меня. Что я буду не главный.
Я сжала его руку. Он продолжил:
— Мама отказалась от повышения. Я тогда обрадовался — проблема решена. А через много лет понял: я лишил её шанса. Из-за своего эгоизма.
Дима молчал. Смотрел на отца широко открытыми глазами.
— Ты сейчас делаешь то же самое с Аней, — Виктор посмотрел на сына. — Контролируешь не из любви, а из страха. Что она тебя перерастёт. Что поймёт, что ты ей не нужен.
— Пап...
— Дим, если она с тобой, когда может уйти — это любовь. Если держишь силой или манипуляциями — это тюрьма. Для вас обоих.
Аня утерла слёзы. Дима сидел бледный, потрясённый.
Я тихо добавила:
— Знаешь, Димочка, я тридцать лет жалела о том отказе. Мечтала, строила планы — всё похоронила. И показала тебе пример: женщина должна жертвовать собой. А это неправда. Она должна выбирать и себя, и семью.
Дима закрыл лицо руками.
Мы сидели в тишине.
Потом он поднял голову:
— Я... мне нужно подумать.
Мы ушли через час. На пороге Дима обнял меня — крепко, по-детски.
— Прости, мам.
— Не за что прощать, сынок. Главное — подумай.
В машине Виктор молчал. Я смотрела в окно.
— Вить, а ты правда жалел? Про то повышение моё?
Он кивнул, не отрывая глаз от дороги:
— Жалел. Много лет молчал, но жалел. Думал, что так правильно — мужчина решает, женщина слушается. А оказалось — я просто струсил.
— Струсил?
— Боялся, что ты станешь зарабатывать больше. Что коллеги будут смеяться: жена кормит. Глупость какая...
Я взяла его за руку:
— Мы оба наделали глупостей. Но ещё не поздно их исправить.
Дома я достала старый блокнот. Нашла его случайно позавчера, перебирая вещи на антресолях.
Открыла. Моим почерком, тысяча девятьсот девяносто пятый год:
«Через пять лет стану главным бухгалтером. Через десять — открою консалтинговую фирму. Я смогу!»
Двадцать шесть лет. Я верила в себя.
А потом стала «удобной».
Виктор заглянул через плечо:
— Что это?
— Мои мечты. Похороненные.
Он обнял меня:
— Оль, а может... может, не всё потеряно? Тебе пятьдесят шесть, не девяносто. Можно ещё попробовать.
Я усмехнулась:
— Что попробовать? Фирму открыть?
— Почему нет? Ты отличный специалист. Опыт тридцать лет. Знаешь всё.
Я задумалась. Странно, но впервые за много лет эта мысль не показалась безумной.
Может, правда не поздно?
Вечером позвонила Аня. Голос взволнованный:
— Ольга Михайловна, спасибо вам. За всё.
— За что, солнышко?
— За то, что не приехали тогда. Если бы приехали — всё осталось бы по-старому. Дима бы решил: мама всегда поможет, жена должна, всё нормально.
— А сейчас?
— Сейчас он весь вечер молчал. Потом сказал: «Ань, бери этот проект. Я справлюсь». Я не поверила ушам!
Я улыбнулась:
— Вот видишь. Иногда отказ помогает больше, чем согласие.
— Знаете, — Аня помолчала, — я всегда боялась свекровей. Думала, они все хотят контролировать, учить жизни, лезть в нашу семью. А вы... вы защитили меня. От собственного сына.
— Я защитила вас обоих, Анечка. От той жизни, которую сама прожила. Не хочу, чтобы ты через тридцать лет плакала над блокнотом с мечтами.
Мы попрощались. Я положила трубку и посмотрела на Виктора:
— А знаешь, что я поняла? Хорошая мать — не та, что всё делает за детей. А та, что учит их справляться самим.
Он кивнул:
— Правильно поняла. Лучше поздно, чем никогда.
Я открыла блокнот на последней странице. Взяла ручку. Написала:
«Пятьдесят шесть лет. Я всё ещё могу. И я попробую».
Захлопнула блокнот.
Новая глава начинается.
Вторая часть уже доступна по подписке:
Рекомендую к прочтению: