Телефон зазвонил в тот момент, когда уже выключала свет на кухне. За окном моросил октябрьский дождь. Шуршал по листьям, напоминая о приближающейся зиме.
– Мама, это я.
Голос Димы звучал устало. Я сразу почувствовала – что-то случилось.
– Что стряслось, сынок?
– Можем мы... ненадолго к тебе перебраться? Нас выселяют. Хозяйка квартиры продала её неожиданно, а мы с Ритой пока новое жилье не нашли. Деньги все в ремонт ушли. Да и двое детей у нас.
Я смотрела на телефон и чувствовала, как сжимается сердце. Мой сын, мой единственный. Как же я могу отказать?
– Конечно, приезжайте. У меня три комнаты пустуют с тех пор, как отец умер. Обустраивайтесь.
– Спасибо, мауля. Ты... ты спасаешь нас.
Положила трубку и долго стояла у окна, глядя в ночь. Дом действительно был велик для одной меня. После похорон Петра прошло два года, и каждая комната напоминала о нём. Может, суета, детские голоса внучек оживят эти стены?
Но почему тогда на душе тревожно?
Первые недели совместной жизни
Приехали в воскресенье на большой машине. Дима вошел с чемоданами, Рита с коробками. Две девочки: Соня и Лиза с игрушками и велосипедом. Дом наполнился шумом, смехом, беготней по лестнице.
– Вера Николаевна, мы вам так благодарны!
Рита обняла меня на пороге. Аромат её дорогих духов заполнил всю комнату.
– Правда, ненадолго. Месяца два, максимум три.
– Да живите, сколько нужно, – отмахнулась я. – Только вот правила нужно соблюдать. Я рано встаю, люблю тишину по утрам. И на кухне...
– Конечно, конечно! Мы же временно. Дима, неси вещи в большую комнату, на втором этаже!
Хотела возразить. Большая комната была наша с Петром спальня. Там ещё его фотография на комоде стоит, книги... Но Дима уже поднимался по лестнице, а девочки визжали, исследуя дом.
– Мама, нормально? – спросил, оглядываясь. – Тут самая светлая комната. Девочкам очень понравится. Тебе зачем одной почти двадцать пять квадратов одной.
– Да, конечно. Устраивайтесь. (Хотя хотелось сказать совсем другое, но не хотелось начинать совместную жизнь с ругани. Они же гости. Временно, — пронеслось в голове.)
Первая неделя прошла в суете. Рита готовила ужины. Дима починил калитку, девочки бегали по саду. Я радовалась, что дом ожил. Но постепенно стала замечать мелочи.
Мои чашки исчезли из буфета. Вместо них появились новые, яркие, пластиковые.
– Вера Николаевна, ваши же старые, – объяснила Рита. – Вдруг разобьются? Убрала на антресоль.
Мой любимый плед с кресла пропал. На вопрос Рита пожала плечами:
– Девочки его испачкали. Постираю как-нибудь.
А потом начались разговоры за ужином.
– Знаете, маа, – Дима жевал котлету, не глядя на меня, – Рита правильно говорит. Дом надо ремонтировать. Обои облезли, ванная совсем старая. Может, начнём потихоньку?
– Мне и так хорошо. Меня пока все устраивает, да и привыкла. Перед смертью отца делали ремонт, так что не такой он и старый.
– Но ведь неудобно же! – вмешалась Рита. – Вы сами посмотрите. Тут двадцать первый век, а у вас розетки советские, проводка... Пожароопасно!
Что-то в её тоне заставило меня напрячься. Но тогда снова промолчала.
Исчезающие границы
К концу второго месяца поняла: я гость в собственном доме.
Утром спускалась к завтраку На кухне уже сидели Дима с Ритой. Обсуждали планы на день, пили кофе из моей турки, ели мой хлеб. Как только я садилась за стол, разговор умолкал.
– Доброе утро.
Дима тут же хватался за телефон и просто кивал головой.
Рита молча наливала мне чай. Не кофе, который я пила всю жизнь, а чай. Потому что кофе, по её мнению, вреден для сердца в моём возрасте.
В тот день вернулась с рынка и увидела у ворот грузовик. Из дома выносили мебель. Мою мебель. Старый сервант, комод из орехового дерева, дедушкино кресло...
– Что происходит?! (От неожиданности даже выронила сумки).
Рита вышла из дома, вытирая руки.
– Ой, Вера Николаевна! Не пугайтесь. Мы просто расчищаем пространство. Эта мебель же ветхая, занимает место. Мы её на дачу отвезем, к моей маме. Там сарай есть.
– Но это моё! – аж перехватило дыхание. – Вы не спросили!
– Мама, ну что ты, – подошёл Дима. – Мы же лучшее делаем. Посмотри, какая красота будет! Заказали новую мебель, современную. Светлую. Тут станет просторно.
Стояла и не могла вымолвить ни слова. Этот комод помню с детства. В нём хранились мамины письма, бабушкины кружева. Дедушка сделал это кресло сам.
– Но зачем?
– Вера Николаевна, ну вы же современная женщина, – улыбнулась Рита. – Надо современнее быть, что вы за старую рухлядь держитесь. А эти старые вещи... они же пыль собирают. Вредно для здоровья.
Грузчики погрузили последний стул. Машина уехала. А я осталась стоять у ворот, не в силах войти в дом. В свой дом, который вдруг стал чужим.
Невидимые стены
На третий месяц я заметила, что ко мне перестали приходить подруги.
– Вера, я звонила в дверь, – сказала мне Людмила Степановна по телефону. – Но твоя невестка открыла и сказала, что ты плохо себя чувствуешь, отдыхаешь. Я даже не знала, что ты болеешь!
Я не болела. В тот день гладила бельё в своей комнате. И звонка не слышала.
– Людочка, приезжай завтра, – попросила я. – Мне надо поговорить.
Рита встретила меня в коридоре. (Скорее всего подслушивала).
– Вера Николаевна, вы, наверное, забыли? Завтра к нам гости приедут, мои родители. Я весь день буду готовить. Может, вашу подругу на недельку перенести?
Перенесла. Потом ещё раз. А потом Людмила обиделась и перестала звонить.
Вечерами сидела в своей комнате: единственной, что осталась моей. Маленькой комнатке на первом этаже, куда не доходил шум семейной жизни. Читала или вязала. А в гостиной смеялись, смотрели телевизор, жили.
Без меня.
Дверь в гостиную была приоткрыта.
– Дима, нам надо что-то решать, – говорила Рита. – Мы уже полгода тут живём, а денег на аренду до сих пор не накопили.
– Знаю. Просто зарплату задержали...
– Да дело не в зарплате! – Рита повысила голос. – Послушай, это же дом твоей матери. Рано или поздно он достанется тебе. Зачем нам переезжать? Давай останемся.
– Но мама...
– Твоей маме хорошо. Ей не одиноко. Мы за ней ухаживаем. И дом в порядке приводим. Она должна быть благодарна нам! Чего ей хорохориться и возмущаться. Мы же ей оставили комнату. Хватит с нее. Что ей уже надо. Пусть и так радуется, что мы делаем ее жизнь интереснее.
Закрыла дверь в свою комнату и села на кровать. Руки дрожали. В голове стучало одно слово: «благодарна».
За что? За то, что меня вытеснили из моей жизни?
Письмо в конверте
Утром решила поговорить с Димой. Серьёзно, по душам, как раньше. Когда был маленьким, мы всегда всё обсуждали. Он прислушивался. Понимал с полуслова.
Утром вышла завтракать, на столе лежал конверт.
– Что это? – спросила я.
Рита смотрела на меня с непроницаемым лицом.
– Договор дарения. Вера Николаевна, мы с Димой тут посоветовались. Вы же уже не молодая. Вдруг что-то случится? Лучше сразу оформить дом на Диму. Так спокойнее будет. И налоги меньше платить придётся.
Я взяла конверт. Развернула листы. Буквы расплывались перед глазами.
– Но это... это мой дом. Он и так Диме достанется после моей смерти, других детей у меня же нет.
– Ну конечно, ваш! – засмеялась Рита. – И останется вашим. Просто формально будет на Диме. Вы же всё равно тут живёте. Что меняется?
Посмотрела на сына. Стоял у окна, отвернувшись. Плечи напряжены. Но молчит.
– Дима?
– Мам, это разумно, – сказал, не оборачиваясь. – Рита права. Для твоего же блага.
Для моего блага. Как часто я слышала эти слова за последние месяцы.
Положила бумаги обратно в конверт.
– Мне нужно подумать.
Рита вздохнула.
– Вера Николаевна, ну что тут думать? Вы же разумная женщина. Или вы нам не доверяете?
Вот оно. Ловушка. Если скажу «не доверяю»: стану плохой матерью, которая подозревает родного сына. Если подпишу: могу остаться ни с чем и за порогом дома.
– Я подумаю, – повторила и вышла из кухни.
Встреча с прошлым
Всю ночь не сомкнула глаз. Лежала и смотрела в потолок. В голове крутились обрывки разговоров, сцены последних месяцев. Как постепенно, по капле, меня лишали моего пространства. Права голоса. А теперь и моей жизни.
И всё под видом заботы.
Утром пока еще все спали, взяла сумку и вышла из дома. Впервые за месяц. Просто вышла, никому не сказала. Села на автобус и поехала через весь город.
К Людмиле.
Открыла дверь, и я не выдержала. Заплакала прямо на пороге. Навзрыд, как не плакала с похорон Петра.
– Верочка, милая. Господи, что случилось?
Рассказала. Всё. Про мебель, про подруг, про договор дарения. Людмила слушала, и лицо её каменело.
– И ты молчала? Полгода молчала?
– Не хотела портить отношения с сыном. Он же единственный у меня...
– Вера, послушай меня внимательно. У меня племянник юристом работает. Хороший парень. Пусть посмотрит на эту ситуацию. Потому что то, что они делают... это не забота. Это захват.
– Но как же я...
– А вот так! Хватит быть удобной. Хватит бояться обидеть. Это твой дом. Твоя жизнь. И если родной сын этого не понимает: пора открыть ему глаза.
Людмила сразу позвонила племяннику. Максим приехал через час. Молодой мужчина с внимательными глазами. Выслушал, задавал вопросы, записывал.
– Вера Николаевна, вы понимаете, что происходит? Это классическая схема. Сначала въехать, потом вытеснить, потом завладеть. И договор дарения – финальный шаг. После него вы теряете всё.
– Но я же мать...
– Они и рассчитывают на вашу доброту. Что вы не посмеете возразить. Но у вас есть права. И их надо защищать.
Составил план. Простой и четкий. Впервые за полгода почувствовала: не всё потеряно.
Возвращение голоса
Вернулась домой только на следующий день. Села за кухонный стол. Конверт с договором по-прежнему лежал на столе..
Рита вошла, увидела меня, улыбнулась.
– Вера Николаевна! А мы уже волноваться начали. Где вы были?
– У подруги, – ответила я спокойно. – Той самой, которой ты в прошлый раз сказала, что я болею.
Улыбка исчезла с её лица.
– Я... я просто не хотела вас беспокоить. Вы отдыхали...
– Я не отдыхала. Я гладила бельё. Насчет договора. Подумала и решила, что не буду его подписывать.
Рита побледнела.
– Но почему? Мы же договорились...
– Вы договорились. Без меня. Как и про мебель. Как и про мои чашки, плед и моих подруг. Полгода вы решаете за меня, что мне нужно, что для меня хорошо. Но это мой дом, Рита. И моя жизнь.
В комнату вошёл Дима.
– Мама, что происходит?
– Дима, сядь. – Я посмотрела на него. На моего мальчика: вырастила, выучила. Был для меня смыслом всей жизни. – Мне нужно тебе кое-что сказать. Рада была вам помочь. Приютить, когда было трудно. Но вы превратили мою помощь в захват. Вы стали хозяевами моего дома, моей жизни. И это должно прекратиться.
– Мама, ты о чём? Мы заботимся о тебе!
– Заботитесь? В чем забот а? Выбросили то, что мне дорого: мебель. Прогоняете моих друзей. Решаете, что мне есть и пить. А теперь хотите забрать последнее: мой дом. Это не забота, сынок. Это контроль.
Рита вскочила.
– Дим, ты слышишь, как она с нами разговаривает? После всего, что мы для неё сделали!
– Что вы сделали? Поклеили обои по своему вкусу? Навязали свои правила? Рита, я благодарна за помощь. Но теперь пора съезжать.
– Что?! Вы нас выгоняете?!
– Даю вам месяц на поиски жилья. Но дальше так продолжаться не может.
Дима молчал. Смотрел в пол. Вдруг увидела в нём не взрослого мужчину, а испуганного мальчика. Того самого, который боялся огорчить жену. И предал мать.
– Мама...
– Дима, ты мой сын. И я люблю тебя. Но не обязана жертвовать своей жизнью ради вашего комфорта. Месяц. Этого хватит, чтобы всё организовать.
Рита схватила сумку и выбежала из кухни. Дима постоял ещё немного, потом медленно пошёл за ней.
А я села обратно за стол. Руки дрожали. Но на душе было легко. Впервые за полгода – легко.
Цена границ
Следующие недели прошли в напряженной тишине. Рита со мной не разговаривала. Дима избегал. Девочки чувствовали атмосферу и ходили тихо.
Я не сдавалась. Созвонилась с юристом, подготовила документы. На всякий случай. Если попытаются силой забрать дом: буду готова дать отпор и постоять за себя.
Но Дима оказался не таким, как думала.
Через две недели сын постучал в мою комнату. Поздно вечером. Вошёл, сел на край кровати.
– Мама, можно поговорить?
– Конечно.
Он молчал. Смотрел на свои руки. Потом сказал:
– Прости, я всё испортил, да?
У меня сжалось сердце.
– Дима...
– Нет, правда. Я думал, что мы помогаем. Что делаем тебе лучше. А на самом деле... мы тебя вытеснили. Рита говорила, что тебе так удобнее, что ты рада, что не одна. Верил. Потому что мне хотелось верить. Да и постоянно шел на поводу у жены.
В сына блестели слёзы.
– Прости меня. Пожалуйста.
Обняла его. Своего мальчика. Который ошибался, слушал не тех людей. Но в глубине остался тем самым добрым ребёнком.
– Прощаю. Но так, как раньше не будет. Ты должен научиться уважать границы. Мои границы.
– Научусь. Обещаю. И с женой поговорю.
Сидели долго. Обнявшись. Как когда-то, когда был маленьким и приходил ко мне со своими страхами.
– Мы съедем. Нашёл квартиру. Небольшую, но нашу. Съедем через неделю. Просто не хотел говорить тебе, пока не помиримся.
– И это правильно. Вам нужно жить своей жизнью. А мне – своей.
Новое начало
Выехали в субботу. Грузовик увёз их вещи, детские велосипеды, коробки с посудой. Дом опустел.
Но это была другая пустота. Не та, что после похорон Петра. Не та, что от одиночества.
Это была пустота пространства. Которое могла снова наполнить собой.
Ходила по комнатам. По своему дому. Трогала стены. Открывала окна. Дышала.
Потом позвонила Людмиле.
– Приезжай. Будем чай пить. И пирог у меня есть. Сама пекла.
– Еду!
Приехала через час. Сидели на кухне, пили чай из моих старых чашек, которые достала с антресоли. Говорили обо всём. Смеялись. Строили планы.
– А знаешь, у меня подруга одна ищет комнату. Пожилая женщина, тихая. Попала в такую ситуацию, похожую на твою. Может, подселишь? Чтобы не одной совсем.
Я задумалась.
– Может быть. Но с условиями. С чёткими границами. Чтобы каждая жила своей жизнью.
– Конечно!
Через месяц в дом въехала Тамара Фёдоровна. Учительница на пенсии, начитанная, спокойная. Мы договорились обо всём заранее. О том, кто когда пользуется кухней. Как делим счета. Что каждому нельзя трогать.
И это сработало.
Дом снова ожил. Но теперь в нём было место и для меня.
Дима приезжал по воскресеньям. С девочками. Без Риты: всё ещё обижалась. Мы гуляли в саду, пекли пироги, разговаривали. Не как квартиранты и хозяйка. А как мать и сын.
Как и должно быть. А деньги от съема комнаты Тамарой Федоровной отдавала сыну, как поддержку девочкам на посещение платных кружков.
– Спасибо, мама.
– За что?
– За то, что остановила меня. Что не дала мне предать тебя окончательно. Никогда не простил себе, если бы забрал у тебя этот дом. Всему свое время. Люблю свою жену и иногда иду на поводу у нее. Но тебя люблю еще больше.
– Ты не забрал бы, – улыбнулась. – Я бы не дала.
Вдвоем засмеялись.
Вечером, когда все разъехались, сидела в своём кресле у камина (Дима привез его обратно). Тамара читала книгу в своей комнате. В доме тихо играла музыка. За окном желтели осенние листья.
Теперь поняла: счастье: это не когда ты кому-то нужна настолько, что жертвуешь собой. Счастье это когда у тебя есть пространство быть собой. И люди, которые это пространство уважают.
Всю жизнь отдавала. Мужу, сыну, семье. Заботилась, жертвовала, растворялась. И думала, что так и надо.
Но в тот день, когда впервые сказала «нет», когда поставила границы, не потеряла любовь сына. Вернула уважение. К себе и к нему.
Это дороже любого дома.
Дороже любой жертвы.
Это и есть любовь. Которая не требует, чтобы кто-то исчезал, растворялся, отдавал последнее.
А даёт право быть. Просто быть.
И этому научилась в свои шестьдесят два года.
Лучше поздно, чем никогда.
Благодарю за подписку на канал
Читайте также: