Ирина замерла у приоткрытой двери ванной. Игорь уже полчаса стоял там, шипела вода, а сквозь матовое стекло виднелся силуэт мужа, склонившегося над телефоном. Раньше он влетал и вылетал за пять минут, – мелькнула мысль, и сердце – то самое больное сердце, что билось теперь с перебоями – сжалось от предчувствия.
Отошла на цыпочках. Не хотелось ловить его на лжи. Не хотелось знать.
– Иришка, кофе будешь? – крикнул Игорь из кухни, застегивая рубашку. Пахло его одеколоном: терпким, дорогим, тем, что подарила на прошлый день рождения.
– Не надо, спасибо. Сама попью попозже.
Муж обнял за плечи мимоходом, чмокнул в макушку и был таков. Без завтрака. Торопится. К ней. К той, неизвестной. К женщине, которая стала важнее двадцати семи лет совместной жизни.
Ирина опустилась на стул. Руки дрожали. Села бы, да уже сидела. Села бы и заплакала, но слёз не было. Только пустота внутри, холодная и гулкая. Впрочем, даже эта боль отступала перед другой – той, что сжимала грудную клетку железными тисками по ночам, когда дыхание становилось поверхностным, а в висках стучало: держись, держись, держись...
Конверт с результатами обследования лежал в ящике комода, под стопкой постельного белья. Она прятала его, как прячут постыдную тайну. Операция на сердце. Срочно. Слова кардиолога звучали приговором: «Ирина Владимировна, каждый день промедления – это риск».
Но как сказать Игорю? Чтобы муж остался из жалости? Чтобы потом всю жизнь корил себя, а её – ненавидел за эти невидимые цепи?
Телефон на столе завибрировал. Игорь. Эсэмэска: «Сегодня задержусь. Собрание».
Собрание. Какое красивое слово для измены.
Вечер откровений
Игорь вернулся в десять вечера. Ирина сидела в гостиной с книгой на коленях – не читала, просто смотрела в одну точку. Муж прошёл мимо, не сказав ни слова, плеснул себе виски, залпом выпил. Налил ещё.
– Ира, нам надо поговорить.
Она подняла глаза. И сразу всё поняла. По напряженным плечам, по тому, как не смотрел на неё, по дрожи в пальцах, сжимающих бокал.
– Я не хотел... Так получилось. Я встретил...
Муж осёкся, сделал глоток.
— Нам надо развестись. Зачем обманывать друг друга?
Тишина в квартире словно пропасть между супруги. Ирина смотрела на мужа. Такого знакомого и внезапно чужого.
Как странно устроена жизнь. Вот он, момент, которого боялась. А боли почему-то нет. Только лёгкость – непонятная, невесомая.
– Хорошо, – просто сказала она.
Игорь вздрогнул.
– Что... хорошо?
– Хорошо, Игорь. Я услышала тебя. Ты хочешь развода? Пожалуйста.
Ожидал чего угодно: слёз, истерики, битой посуды. Но не этого спокойствия. Не этих ясных глаз, которые смотрели на него с какой-то пронзительной грустью и... прощением?
– Ты... ты серьёзно?
– Я так решил. Так будет лучше для нас двоих. Зачем мучить друг друга?
Ирина встала, подошла к окну. За стеклом мерцал ночной город.
– Только одна просьба. Дочери через месяц двадцать пять. Давай не испортим ей праздник. Потерпим. А там уж... живи как знаешь.
– Ира...
– И ещё, – она обернулась, и на лице мелькнула улыбка, странная и печальная, – Кирилл хочет сделать Оленьке предложение. На юбилее. Мне по секрету признался. Представляешь? Наша девочка выходит замуж. Не омрачим же мы ей самый счастливый день?
Игорь молчал. Комок подкатил к горлу. Он кивнул.
– Месяц? Договорились, — только и выдавил из себя.
Месяц как вечность
Странный месяц выдался. Самый странный в их жизни.
Ирина готовила. Боже, как она готовила! Его любимые блюда сыпались на стол, как из рога изобилия. Жаркое по-домашнему с хрустящей корочкой. Пироги с капустой, те самые, что пекла в первые годы их брака. Фирменный салат с копчёной курицей и грецкими орехами. Каждый ужин становился маленьким праздником.
– Зачем ты? – как-то вечером спросил Игорь, глядя на накрытый стол.
– А что такого? – Ирина пожала плечами. – Ты же любишь. Или уже разлюбил?
Муж не ответил. Просто ел молча, и каждый кусок застревал в горле. Вкус был тот самый – из прошлого, из молодости. Из времени, когда они были счастливы.
По вечерам они разговаривали. О дочери, об юбилее, о том, какой торт заказать и кого пригласить. Со стороны выглядели образцовой семьей. Заботливая жена. Внимательный муж. Никто бы не подумал, что их брак висит на волоске.
Игорь ловил себя на том, что... сравнивает. Люба. Так звали его новую пассию. Была молодой, горячей, требовательной. С ней он чувствовал себя жеребцом, которому нужно доказывать свою состоятельность. Дорогие рестораны, подарки, комплименты. Бесконечный марафон обольщения.
А Ирина... Ирина была домом. Жена знала, что он любит кофе с корицей по утрам. Помнила, что у него болит левое колено, когда меняется погода. Могла молчать рядом, и это молчание было дороже тысячи слов.
Какой же я дурак, – думал Игорь, глядя, как жена накрывает на стол. Как поправляет выбившуюся прядь волос. Как улыбается ему – той самой улыбкой, что покорила его двадцать семь лет назад.
Но было поздно. Слова сказаны. Решение принято.
Праздник дочери
Ресторан сверкал огнями. За столом собрались родные и друзья. Шумно, весело, празднично. Оленька светилась счастьем в своём персиковом платье. Кирилл держал её за руку и не сводил глаз с любимой.
Ирина смотрела на дочь и думала: вот оно, счастье. Настоящее. А ещё думала о том, что могла бы не увидеть этого дня. Завтра – операция. Завтра хирург возьмёт скальпель и вскроет её грудную клетку, чтобы дотянуться до измученного сердца. Выживет она или нет – никто не знает.
Но сегодня – праздник. Сегодня хочет запомнить каждую секунду.
– Друзья! – встал Кирилл, подняв бокал. – У меня есть кое-что важное.
Он опустился на одно колено перед Ольгой. Девушка ахнула, прикрыв рот ладонями.
– Оленька, ты – смысл моей жизни. Ты – моё всё. Выйдешь за меня замуж?
– Да! – выдохнула она сквозь слёзы. – Да, да, да!
Зал взорвался аплодисментами. Игорь обнял жену за плечи. По-настоящему, крепко, как раньше. Ирина прижалась к нему, чувствуя знакомое тепло его тела.
– Мама, папа! – Ольга подбежала к родителям, сияя. – Я так счастлива! Я хочу быть такой же, как вы. Прожить вместе всю жизнь: в любви и уважении. Вы для меня – пример. Образец. Идеал!
Игорь почувствовал, как что-то рвётся внутри. Идеал. Если бы она знала...
Ирина подняла бокал. Рука дрожала – совсем чуть-чуть, но Игорь заметил.
– За вас, дети, – тихо сказала она. – За любовь. За верность. За то, чтобы вы берегли друг друга. Всегда.
Её голос задрожал на последнем слове.
Пустая квартира
Утро следующего дня началось как обычно. Игорь проснулся, умылся, выпил кофе. Ирина ушла рано – сказала, что к подруге. Он не удивился.
Весь день он не мог сосредоточиться на работе. Звонил Любе – та жаловалась, требовала внимания, устраивала сцены ревности. Он слушал вполуха и думал об Ирине. Об её спокойствии в ту страшную ночь, когда он признался в измене. О том, как она готовила ему завтраки этот месяц. О том, как смотрела на дочь вчера – будто прощалась.
Прощалась?
Холодок пробежал по спине.
Вечером примчался домой раньше обычного. Дверь открыл своим ключом. Квартира встретила тишиной. Пустой, звенящей тишиной.
– Ира! – позвал он.
Молчание.
Обошёл все комнаты. Никого. Телефон по-прежнему был включен. Едва дождался утра. Позвонил дочери.
– Пап? Что случилось?
– Оля, мама у вас?
– Нет. А что?
– Она не... не говорила тебе ничего?
– О чём, пап? Ты меня пугаешь.
Бросил трубку. Сердце колотилось. Куда она могла пойти? К подруге? Он перебрал в памяти всех их общих знакомых, обзвонил всех. Никто не видел Ирину ни вчера, ни сегодня.
Больница. Нелепая мысль пришла в голову. Отмахнулся от неё, но она впилась в сознание, как заноза.
Телефон зазвонил в половине двенадцатого.
– Игорь Михайлович Краснов?
– Да.
– Городская клиническая больница, отделение реанимации. Ваша жена...
Всё поплыло перед глазами.
Реанимация
Мчался в больницу, нарушая все правила, пролетая на красный свет. Господи, только не это. Только не сейчас.
Больничный коридор. Запах хлорки и лекарств. Врач в зелёной операционной форме. Усталый, измождённый.
– Мы сделали всё, что могли. Операция прошла. Но сердце. Все решит эта ночь. Она была очень слаба. Видимо, долго тянула, не обращалась к врачам. Мне жаль.
Игорь не слышал дальнейших слов. Ноги подкосились. Рухнул на стул, уткнулся лицом в ладони.
Знала. Она знала. Всё это время знала, что умирает. И молчала. Готовила ему ужины, улыбалась, делала вид, что всё в порядке. Ради чего? Ради юбилея дочери? Ради того, чтобы не связывать его жалостью?
– Можно... можно мне к ней? – хрипло спросил он.
Врач кивнул.
Ирина лежала на больничной койке – маленькая, беззащитная. Куча каких-то трубок. Монитор над головой. Лицо было спокойным. Слишком спокойным.
Игорь опустился на колени рядом с кроватью. Взял её холодную руку в свои.
– Ирочка, – прошептал он, и слёзы скатились из глаз, – прости меня. Прости, дурака старого. Как же я... Как же я мог?
Слова застревали в горле. Гладил её руку, целовал пальцы, молил о прощении – у той, которая уже не слышала.
– Ты знала, да? – говорил он сквозь рыдания. – Знала, что я подлец. Что изменяю. Что хочу уйти. И всё равно... всё равно готовила мне ужины. Пекла пироги. Улыбалась. За что? За что ты так со мной? Наказала ведь. Так наказала, что теперь всю жизнь буду помнить. Всю оставшуюся жизнь.
Монитор издал над головой издавал ровный, монотонный сигнал. Прямая линия на экране.
– Как же мне теперь жить? – шептал Игорь. – Как вымолить у тебя прощение?
Рука Ирины лежала в его ладонях – невесомая и холодная, как прощальное письмо.
Справедливость
Прошло два года.
Игорь живёт один в их квартире. Люба ушла через три месяца после похорон. Не захотела мириться с его депрессией и постоянными воспоминаниями.
— Ты любишь мёртвую больше, чем меня живую, – бросила на прощание.
Она была права.
Каждый вечер садится за стол, и перед ним – пустое место. То место, где раньше сидела Ирина. До сих пор как будто видит её улыбку. Слышит её смех. Чувствует запах её духов: лёгкий, цветочный.
Дочь родила внука. Назвали Игорьком, в честь деда. Игорь приходит к ним, нянчит малыша, но в глазах Ольги иногда видит немой вопрос. Она не знает, что произошло между родителями. Не знает, что её мать умерла, отпустив отца на свободу. Не знает, какую цену заплатила Ирина за спокойствие дочери.
И он не скажет. Никогда.
По ночам Игорь листает старые фотографии. Вот они: молодые, счастливые, целуют друг друга в парке. Вот Ирина с круглым животом: беременная Олей. Серебряная свадьба.
А через два года похоронил её.
– Ирочка, – шепчет он в темноту, – я понял. Ты хотела, чтобы я запомнил. Чтобы всю жизнь помнил, что потерял. Ты наказала меня самым страшным наказанием: своей добротой. Своим прощением. Своей любовью.
Слёзы текут по щекам – как и тогда, в реанимации.
В который раз достаёт из ящика письмо. То самое, которое нашёл среди её вещей после похорон. Зачитанное до дыр, с размытыми от слёз строчками.
«Игорь, если ты читаешь это, то меня больше нет. Не вини себя. Ты сделал выбор, и я приняла его. Хотела, чтобы ты запомнил меня не больной и жалкой, а такой, какой была для тебя в лучшие наши годы. Хотела, чтобы ты понял: любовь – это не страсть. Любовь это когда отпускаешь, потому что так лучше для любимого. Прости меня, если я была не той, кто тебе был нужен. И спасибо за эти двадцать семь лет. Они были счастливыми для меня. Твоя Ира».
Игорь складывает письмо, прижимает к груди.
Да, она наказала его. Самым жестоким и самым справедливым наказанием. Она подарила ему свободу и обрекла на вечную память. На вечную боль. На вечное раскаяние.
И он будет нести этот крест до конца своих дней. Потому что любовь не умирает. Даже когда сердце перестает биться.
Особенно тогда.