Карим вернулся через две недели с папкой документов. Марина видела по его лицу: то, что он нашел, потрясло даже его — человека, который считал, что знает о жестокости отца все.
Две недели он провел в семейном особняке в Алжире, разбирая архивы. Старый слуга Ахмед, работавший у Аль‑Кадира полвека, провел его в кабинет отца со словами:
— Может быть, пришло время правде выйти наружу?
Сейф за портретом прадеда содержал не только деньги и драгоценности.
Папки с документами были помечены годами и странами: «Франция 2023», «Германия 2021», «Италия 2019». Карим просидел три дня, изучая системы разрушения семей. Каждая папка содержала досье: финансовое положение семьи, слабые места, план воздействия.
Сулейман не просто покупал жен, он создавал условия для их продажи. Методично, терпеливо, с холодной расчетливостью хищника.
Когда Карим дошел до папки «Лозинские», его затошнило. Двухлетний план уничтожения семейного дела был расписан по месяцам.
— Я получил доступ к медицинской карте отца из клиники в Женеве, — сказал он, садясь за стол на террасе. — Документы оказались в семейном сейфе после его смерти. Сулейман страдал тяжелой ишемической болезнью сердца последние три года.
Марина отодвинула чашку кофе.
— Насколько тяжелый? — спросила она.
— Кардиологи категорически запрещали ему физические нагрузки. Любые, — ответил Карим. — Говорили, что сердце может остановиться в любой момент при малейшем стрессе.
— Но он все равно женился на мне. Он знал, что может умереть в первую же ночь. Но предпочел риск смерти отказу от удовольствия.
Карим достал из папки медицинское заключение. Марина пробежала глазами латинские термины и цифры. Диагноз был безжалостно ясен: коронарная недостаточность критической степени. «Он готов был умереть, лишь бы получить молодое тело», — думала она, рассматривая документы. — «Какой же это был больной человек, не только физически».
— Семья знала о диагнозе?
— Нет. Он лечился под чужим именем. Платил огромные деньги за молчание.
Карим открыл вторую папку — финансовые документы: схемы, банковские выписки, договоры купли‑продажи.
— А вот это касается вашей семьи напрямую.
Марина наклонилась над бумагами. Постепенно перед ней выстраивалась картина методичного разрушения: скупка долгов поставщиков удобрений через подставные фирмы, давление на банки, выдававшие кредиты виноградарям, подкуп инспекторов, которые должны были сертифицировать продукцию.
— Операция длилась два года, — пояснил Карим. — Отец не просто воспользовался вашими проблемами. Он их создал.
— Значит, болезнь винограда… — Марина сглотнула. — Была вызвана поддельными препаратами, которые продавали через подконтрольную ему фирму?
— Вместо фунгицида ваш отец получал подкрашенную воду.
Марина откинулась в кресле. Годы она винила отца — в неумении, мать — в жадности, себя — в бессилии. А оказывается, против них работала целая машина, цель которой была одна: довести семью до отчаяния.
— Зачем ему это было нужно? У него были миллионы.
— У него была болезнь. Не только сердца — психики, — тихо сказал Карим. — Он получал удовольствие от процесса разрушения. Покупать готовых жертв было скучно. Он создавал их сам.
Карим достал третью папку, самую толстую.
— А вот это — о предыдущих женах. Первый брак: Селин Дюпон, двадцать лет, дочь разорившегося промышленника из Лиона. Венчание в Алжире, медовый месяц на яхте. Через полгода — попытка развода. Через неделю после подачи документов — «несчастный случай»: падение с балкона собственной спальни. Полиция признала это самоубийством, — сказал Карим. — Но здесь есть показания горничной.
Селин кричала в ту ночь, что ее кто‑то преследует по дому. Второй брак: Амина Аль‑Захир, мать Карима, дочь обедневшего алжирского аристократа. Вышла замуж в восемнадцать, родила троих детей, покончила с собой в тридцать четыре.
— Вот ее предсмертная записка, — тихо сказал Карим.
Марина прочитала несколько строк и остановилась. Почерк дрожал, но слова были ясными:
«Не могу больше смотреть, как он покупает детей. Прости меня, Карим. Берегись отца».
— Она знала о ваших планах? — спросила Марина.
— Планы были не мои. Отец начал подготовку к третьему браку сразу после ее смерти. Я пытался его отговорить, но… — Карим замолчал, глядя в сторону оливковых рощ. — Он убил мою мать своей жестокостью. И планировал сделать то же самое с вами.
Марина закрыла папки. Информации было слишком много, чтобы переварить ее сразу. Картина вырисовывалась чудовищная: систематическое разрушение человеческих жизней ради удовлетворения больных фантазий.
— Что вы будете делать с этими документами? — спросила она.
— Не знаю. Опубликовать? Передать в полицию? Но доказать что‑либо через семь лет почти невозможно.
— А вам нужны доказательства?
— Мне нужно понимание. Как жить, зная все это?
В следующие месяцы Карим стал приезжать каждые выходные. Сначала они просто разговаривали — о прошлом, о боли, о том, как залечивать раны, которые оставляет чудовище. Потом начали гулять по оливковой роще, изучая привычки друг друга, учась доверять.
Марина обнаружила, что Карим читает те же книги, что и она, что он, как и она, не переносит громких звуков — они напоминают крики. Что у него, как и у нее, есть привычка проверять замки перед сном дважды. Они были похожи, как осколки одного разбитого зеркала: острые края, но отражающие одну боль.
Первая близость случилась через десять месяцев знакомства. Карим просто взял ее за руку, когда они сидели на террасе, наблюдая закат. Марина замерла.
— Я боюсь, — прошептала она.
— Чего?
— Что снова стану вещью, а не женщиной.
Карим не отпустил ее руку, но и не притянул ближе. Он понимал: каждое движение должно быть ее выбором.
— Вы никогда не были вещью. Даже тогда. Вещи не выживают, — мягко сказал он.
Он поднес ее ладонь к губам и осторожно поцеловал. Марина не отдернула руку, но он чувствовал, как дрожат ее пальцы.
— Мне нужно время, — сказала она.
— У нас есть вся жизнь, — ответил Карим.
Их первый поцелуй случился через неделю. Марина сама потянулась к нему, когда они стояли среди оливок на закате. Поцелуй был несмелым, осторожным, как первые шаги ребенка, который учится ходить заново.
— Я не помню, каково это — целовать мужчину по собственному желанию, — призналась она.
— Тогда мы будем учиться вместе, — ответил Карим.
Их близость рождалась медленно, из понимания общих травм и взаимного исцеления. Каждое прикосновение требовало разрешения, каждый шаг — доверия. Это было не страстью, а терапией для двух покалеченных душ. «Впервые в жизни я выбираю мужчину сама», — думала Марина в его объятиях. — «Это не сделка, не принуждение, это мое решение».
Когда Карим засыпал рядом с ней, она изучала его лицо в лунном свете. В нем не было жестокости отца, только усталость человека, который слишком рано узнал, что добро и зло могут жить в одной семье.
— О чем думаешь? — спросил он однажды, проснувшись от ее взгляда.
— О том, что мы выжили. Оба.
— Да. И теперь нужно научиться жить.
Марина прижалась к его плечу. За окном шумели оливковые деревья — древние, выносливые, переживающие войны и катастрофы. Как и люди, которые не сдаются.
Марина смотрела на две полоски теста, и мир вокруг нее словно замер. Двенадцать месяцев близости с Каримом, двенадцать месяцев осторожного доверия — и вот результат. Жизнь, которая зародилась не из сделки или принуждения, а из любви.
Она села на край ванны, прижимая ладони к еще плоскому животу. Радость перемешивалась с тревогой: семья Аль‑Кадир наверняка не останется в стороне.
«Ребенок — это первое в моей жизни, что принадлежит только мне», — думала она, осторожно поглаживая живот. — «Никто не торговался за него, не покупал его. Он — моя свобода».
Карим приехал вечером, как всегда по пятницам. Марина встретила его на террасе, держа в руках тест.
— У нас будет ребенок, — сказала она.
Он замер, потом медленно подошел и обнял ее. В его объятиях не было ни удивления, ни страха, только тихая радость человека, который наконец получил шанс создать что‑то светлое вместо того, что разрушал его отец.
— Я боюсь, — призналась Марина. — Твоя семья.
— Моя семья — это ты. И скоро будет этот малыш, — ответил Карим.
Но опасения оказались пророческими. Зара Аль‑Кадир появилась неделю спустя без предупреждения. Элегантная женщина в дорогом костюме и солнечных очках, которые не могли скрыть холодность ее взгляда. Охранники пропустили ее, поскольку она назвалась сестрой Карима. Марина знала о Зaре немного: успешная бизнесвумен, владелица сети отелей в Марокко и Тунисе, никогда не была замужем. Карим как‑то обмолвился, что сестра винит во всех семейных трагедиях европейских жен отца.
— Значит, европейская девочка решила закрепить успех? — сказала Зара вместо приветствия, оглядывая уютную террасу. — Один брат уже в ваших сетях, теперь будет и наследник?
Марина отложила книгу, которую читала. Перед ней стояла женщина, в которой было что‑то от Сулеймана: та же уверенность хищника, привыкшего брать все силой. Но, в отличие от отца, Зара излучала холодную деловитость управляющей корпорацией.
— Присаживайтесь, — спокойно предложила Марина. — Хотите кофе?
— Я приехала не светскую беседу вести.
— Тогда что вы от меня хотите?
— Чтобы вы исчезли. Как исчезали предыдущие жены отца.
Угроза прозвучала буднично, как обсуждение погоды. Марина почувствовала, как напряглись мышцы. Годы одиночества научили ее распознавать опасность.
— Вы угрожаете мне?
— Я предлагаю деловое решение, — Зара достала из сумочки папку, говоря с железной уверенностью бизнесвумен. — Пять миллионов евро за то, чтобы вы прервали беременность и навсегда покинули нашу семью.
— Прервали беременность? — Марина сжала подлокотники кресла.
— Не делайте вид, что не понимаете. Один звонок — и найдется клиника, где все сделают быстро и тихо.
Зара откинулась в кресле, изучая лицо Марины с холодным интересом аналитика.
— Знаете, в чем разница между вами и мной? Я научилась управлять мужчинами, а не продаваться им. Отец думал, что покупает жен, но на самом деле покупал проблемы. Первая жена пыталась его развести и забрать половину состояния. Мать Карима… — Зара поморщилась. — Была слишком мягкой для нашего мира. А вы? Вы просто очередная европейская охотница за наследством.
— И что с того, что я европейка? — тихо спросила Марина.
— Европейские женщины не понимают наших традиций.
Зара молчала несколько секунд. В ее взгляде боролись ярость, страх и что‑то еще, тяжелое, неосознанное.
— Считают, что могут изменить нас под себя, — тихо сказала она, словно продолжая начатую внутри себя мысль. — Мать пыталась превратить отца в своего французского джентльмена. Видели, чем это кончилось?
В ее голосе прозвучала горечь, которую уже не получалось спрятать за деловой маской. Марина вдруг поняла: эта женщина тоже жертва семейной системы, только выбрала другой способ выживания.
— Ваш отец уже пытался меня купить, — сказала Марина, подойдя к краю террасы. Внизу шумели оливковые деревья, напоминающие о простых, вечных вещах: росте, жизни, продолжении рода. — Видели, чем это кончилось? Может быть, проблема не во мне, а в вашей семье?
— Отец был сентиментальным стариком, — усмехнулась Зара. — У меня таких слабостей нет.
— Зато есть другие. Например, вера в то, что деньги решают все.
— А разве не так? — хищно прищурилась Зара. — Ваши родители же продали вас за гораздо меньшую сумму.
Удар был точным, но Марина уже не была той девочкой, которую можно сломить напоминанием о прошлом.
— Да, продали. И что? Это их позор, не мой.
— Тогда почему бы не взять деньги и не уехать? Зачем портить жизнь Кариму?
— А вы спрашивали у Карима, считает ли он, что я порчу ему жизнь?
Разговор прервал звук автомобиля. Карим вернулся раньше обычного, словно почувствовав неладное.
— Зара? — удивился он, поднимаясь на террасу. — Что ты здесь делаешь?
— Пытаюсь спасти честь семьи, — холодно ответила сестра. — Эта женщина беременна от тебя.
— Я знаю. Мы будем женаты, — спокойно сказал Карим и сел рядом с Мариной, беря ее за руку.
— На вдове отца, — Зара подняла подбородок. — Ты понимаешь, какой скандал это вызовет?
— Меня не интересует мнение людей, которые покупают жен, как домашний скот, — ответил Карим.
— Тогда тебя заинтересует суд, — Зара достала новые бумаги. — Мы оспариваем право этой женщины на наследство отца.
— На каких основаниях? — глаза Карима сузились.
— Недостойное поведение вдовы, — ровно произнесла Зара. — Мы не оспариваем само право наследования, а его размер. Согласно нашим адвокатам, поведение мусульманской вдовы должно соответствовать определенным стандартам.
Карим рассмеялся — коротко, без радости, но так, что Марина вздрогнула: впервые за все время знакомства она слышала его смех.
— Благочестивая вдова? Зара, ты же знаешь, как отец относился к женщинам. Он покупал их, использовал и выбрасывал. Какое благочестие?
— Это неважно. Важно, что подумает суд.
— Суд увидит медицинские документы отца, — спокойно перебил Карим. — Увидит финансовые схемы разорения семьи Лозинских. Увидит показания о смерти его предыдущих жен. Уверен, такая огласка очень поможет репутации семьи.
Зара побледнела.
— Ты не посмеешь.
— Она носит моего ребенка, — Карим поднялся и встал рядом с Мариной. — И я женюсь на ней не из чувства вины, а из любви. Впервые в нашей семье кто‑то женится по любви.
продолжение