- 3,2 млн за погашение долгов, плюс приданное 6 млн, — адвокат не поднимал глаз от документов, словно обсуждал покупку недвижимости.
- Условия более чем щедрые для девушки и теперь уже ее нового статуса.
— А почему именно 3,2 млн? — спросила Марина.
— Это точная сумма ваших долгов, — ответил адвокат. — Плюс 50 тысяч за оформление документов.
— Пятьдесят тысяч за оформление? За три листа бумаги?
— Нотариальные услуги в Алжире недешевы, мадемуазель. Господин Аль-Кадир привык к качественному сервису.
Марина замерла у окна кухни, наблюдая, как последние рабочие грузят в машину жалкие остатки урожая. Три ящика винограда с гектара земли. Год назад собрали сто ящиков. Филлоксера выжрала лозы дотла.
В памяти всплыло лето пятнадцать лет назад. Дедушка Анри держал ее маленькую ладонь в своих мозолистых руках, подводил к здоровой лозе:
«Слышишь, как поет виноград? Здоровая лоза звенит, как струна. А больная молчит».
Тогда она действительно слышала тихое, почти неуловимое дрожание жизни под корой.
«Запомни, внучка, — говорил дедушка, — винограднику нужна любовь и терпение. Деньги не заменят ни того, ни другого».
Сейчас лозы молчали. Мертвые ветки больше не пели.
— Статуса? — переспросила она, оборачиваясь.
Мать нервно поправила салфетку на столе. Отец налил себе вина, четвертый бокал за утро. На столе лежал портфель из крокодиловой кожи, рядом с которым их семейный фарфор выглядел как барахло с блошиного рынка.
— Господин Аль-Кадир человек опытный, — дипломатично продолжил адвокат. — У него уже был опыт с европейскими женами. Он знает, как обращаться с молодыми дамами из хороших семей.
— Что случилось с предыдущими женами? — голос Марины прозвучал тише, чем она хотела.
Пауза затянулась. Клэр Лозинская вскочила со стула:
— Марина, не время для глупых вопросов. Господин адвокат, простите дочь, она в стрессе.
— К сожалению, обе супруги господина Аль-Кадира скончались, — сухо ответил мужчина. — Но это к делу не относится.
— Скончались как? — настаивала Марина.
Адвокат поправил очки, явно не ожидая такой настойчивости:
— Первая… упала с балкона. Несчастный случай, по заключению полиции. Вторая… — он сделал паузу, — покончила с собой. Послеродовая депрессия, как объяснили врачи.
— А дети?
— Трое детей от второго брака. Взрослые уже, самостоятельные.
Марина почувствовала, как холодок пробежал по спине. Две женщины. Обе мертвы. И теперь он покупает третью.
— Дочка, хватит! — взорвался отец, и вино плеснуло из бокала на белую скатерть. — Ты видишь, в какой мы ситуации? Нас выгонят отсюда к Новому году!
Марина посмотрела на красное пятно, расползающееся по ткани. Как кровь. Как их жизнь, которая утекала каплю за каплей последние два года.
— У красивой девушки всегда есть возможности, — голос матери стал медовым, как тогда, когда она уговаривала Марину есть шпинат в детстве. — Главное, правильно ими воспользоваться.
«Мама смотрит на меня, как оценщик на антикварную вазу», — понимала Марина. — «Прикидывает стоимость».
— Поместье останется в собственности семьи, — продолжал адвокат, раскладывая новые бумаги. — Долги будут погашены полностью. Единственное условие.
— Какое?
— Молодая супруга больше никогда не возвращается во Францию.
— Никогда?
— Таковы требования господина Аль-Кадира. Он не терпит… осложнений из прошлого.
Марина подошла к окну. Во дворе стояла машина рабочих, старенький пикап, весь в ржавчине. У них даже денег не было заплатить нормальную зарплату. Люди работали из жалости к семье, которая кормила округу вином три поколения.
— Сколько ему лет? — спросила она, не оборачиваясь.
— Семьдесят пять.
— А мне девятнадцать.
— Возраст — понятие относительное, — дипломатично заметил адвокат. — Господин Аль-Кадир весьма энергичен для своих лет.
— Энергичен настолько, что у него умерли две жены.
— Марина! — мать схватила ее за руку. — Что за тон? Господин адвокат, она не это имела в виду.
Марина высвободила руку. Материнские пальцы оставили белые отметины на коже.
— Я прекрасно понимаю, что имела в виду. Это не выбор между «да» и «нет». Это выбор между тем, чтобы спасти семью или стать причиной ее окончательной гибели.
Тишина повисла над кухней. Отец медленно поставил бокал и впервые за разговор посмотрел дочери в глаза.
— Прости меня, Мариночка. Если бы был другой выход…
— Но его нет, — закончила за него Марина.
Она села за стол и взяла ручку. Бумага была плотной, дорогой. Печати — настоящие. Все как полагается при серьезной сделке.
— Где расписываться?
— Здесь, — адвокат ткнул пальцем в строчку. — И здесь инициалы.
Подпись вышла ровной. Марина всегда хорошо писала, в лицее хвалили за каллиграфию. Теперь этот навык пригодился для подписания собственного приговора.
— Самолет послезавтра утром, — сообщил адвокат, убирая документы. — Церемония в день прилета. Господин Аль-Кадир не любит откладывать дела.
«Конечно, не любит», — усмехнулась Марина. — «В его возрасте каждый день дорог».
Когда машина адвоката скрылась за поворотом, поднимая облако пыли, семья осталась наедине с тем, что натворила.
— Деньги поступят завтра, — сказала мать, избегая смотреть на дочь. — Мы сможем расплатиться с банком, нанять новых специалистов, купить хорошие препараты.
— Мам, — перебила Марина. — А ты хоть раз подумала, от чего умерли его предыдущие жены?
— Люди умирают от болезней, несчастных случаев, а я не умру. Я слишком злая, чтобы умереть.
Клэр Лозинская смотрела на дочь и не узнавала ее. Где-то между подписанием контракта и отъездом адвоката испуганная девочка исчезла. На ее месте стояла женщина с жесткими глазами и прямой спиной.
Вечером Марина собирала чемодан. Девятнадцать лет жизни помещались в одну сумку. Фотографии семьи она не взяла — зачем напоминать себе о тех, кто тебя продал. Она спустилась в погреб, где стояли последние бутылки вина урожая прошлого года.
Взяла одну: «Шато Лозинских, 2023». Лучший год за последнее десятилетие.
На этикетке был нарисован виноградный лист — простой, красивый рисунок, который дедушка придумал полвека назад. Теперь он будет жить дольше нее.
Марина открыла бутылку и отпила глоток. Вино было терпким, с привкусом родной земли и последней надежды.
— За семью, — сказала она пустому погребу. — За любовь, которую можно купить и продать.
Она допила вино до дна и поставила пустую бутылку обратно на полку. Пусть стоит. Памятник девочке по имени Марина Лозинская, которая умерла в этом погребе вместе с последним глотком семейного вина. А завтра в самолет сядет кто-то другой. Товар. Покупка. Невеста по контракту.
Марина поднялась наверх и закрыла дверь погреба на ключ. Больше она сюда не вернется.
— Мадам, хотите шампанского? — спросила стюардесса с натянутой улыбкой.
Марина покачала головой. Стюардесса задержала взгляд на ее лице — том особом выражении, которое бывает у людей, едущих на собственные похороны. Девушка заметила, как женщина переглянулась с коллегой. Видимо, такие пассажирки им попадались.
Через проход сидела девушка ее возраста, блондинка с пустыми голубыми глазами, которая машинально крутила в руках паспорт. Красивая, холеная, но с тем же выражением обреченности на лице.
— Тоже в Алжир? — тихо спросила она по‑английски, когда стюардессы отошли.
Марина кивнула:
— Я Катарина. Из Германии. Отец потерял все на бирже.
— Марина. Франция. Виноградники.
Они больше не говорили. Что тут скажешь? «Удачи в новой жизни. Надеюсь, твой старик окажется добрее?» — слова казались издевательством. В первом классе было просторно, кресла мягкие, но Марина чувствовала себя скотом в позолоченном вагоне. За иллюминатором проплывали облака, а в голове крутилась единственная мысль: «Еще несколько часов — и пути назад не будет».
Самолет снижался над Алжиром, когда она увидела город, белые дома, растекающиеся от морского побережья вглубь материка. Красиво. Почти как на открытках. Жаль, что это не туристическая поездка.
Аэропорт встретил ее жарой и запахом пряностей. У выхода стоял человек с табличкой «Madame Al-Kadir». Фамилия была еще не ее, но уже не та, с которой она прилетела.
— Мадам, автомобиль ожидает, — сказал водитель по‑французски с сильным акцентом.
Черный лимузин с тонированными стеклами. Марина села на заднее сиденье и почувствовала, как двери захлопнулись с негромким, но окончательным щелчком.
Дворец Аль-Кадира располагался в пригороде, за высокими стенами с колючей проволокой. Охранники у ворот были вооружены не для красоты, судя по их взглядам. Марина подумала, что проволока предназначена не для того, чтобы никто не вошел, а чтобы никто не вышел.
Внутри ее поразил контраст: мраморные полы, золотые люстры, персидские ковры за сотни тысяч евро. Но в ванной комнате ее апартаментов был установлен золотой унитаз, а горячей воды не было.
— Простите, мадам, — извинился слуга, — господин экономит на коммунальных услугах. Но любит красивые вещи.
Сулейман Аль‑Кадир ожидал ее в главном зале. Невысокий мужчина с седой бородкой и холодными серыми глазами.
Одет дорого, но возраст предательски выдавали руки — жилистые, с пигментными пятнами. Вокруг него стояли слуги, как придворные вокруг султана. Все мужчины. Марина заметила, что женской прислуги в зале не было.
— Хорошо, — сказал Сулейман, оглядывая ее с ног до головы. — Очень хорошо. Молодая, здоровая, девственная. Французы знают, как выращивать качественный товар.
Его взгляд скользил по ее телу с такой неприкрытой жадностью, что Марина почувствовала тошноту. Он смотрел не на женщину — на покупку, которую оценивает перед использованием.
— Папа, может быть, дадим девушке отдохнуть с дороги? — раздался голос сбоку.
Марина обернулась и увидела высокого мужчину, лет тридцати пяти. Смуглый, с правильными чертами лица и печальными темными глазами. В них читался стыд, глубокий, болезненный стыд человека, который не может остановить происходящее, но и не может на это смотреть.
— Карим, не вмешивайся, — отрезал Сулейман. — Иди займись своими адвокатскими делами.
Карим кивнул, но не ушел. Вместо этого он сделал шаг ближе к Марине и тихо сказал по‑французски:
— Я изучал право в Сорбонне. Если понадобится помощь…
Он не договорил, но в его взгляде была мольба о прощении. Сулейман резко повернулся к сыну:
— Что ты ей сказал?
— Поприветствовал на родном языке, — спокойно ответил Карим. — Разве это невежливо?
— Довольно, — холодно сказал Сулейман. — Карим, ты мне не нужен сегодня.
Карим медленно кивнул и направился к выходу. У двери он обернулся и еще раз посмотрел на Марину. В этом взгляде было столько сострадания, что она почувствовала: не все в этом доме чудовища.
— Церемония через час, — объявил Сулейман. — Имам уже ждет. Слуги покажут, где привести себя в порядок.
продолжение