Наконец устоялась погода, правда, ненадолго. Говорят, в скором времени придёт оттепель и опять всё развезёт. А пока хорошо, морозит умеренно, снежку немного и гололедицы нет. И всё же как представлю, что зиме ещё ни конца ни краю, уныние накатывает. Дома я безвылазно не кисну, досуг мы проводим активно, тем не менее, определённый дискомфорт чувствую. Зависимость у меня от живой природы, лесных похождений, садово-огородных хлопот. Стойкая и абсолютно неизлечимая. Вот потому, давно подсел на суррогаты в виде домашнего огорода, где не только зелень, но и грибы выращиваю. Шиитаке уже собрал большое блюдо с верхом, теперь посадил вёшенку королевскую или эринги. Не знаю, что получится, недели через две посмотрим. Раньше супруга возмущалась, мол, надоели грибы круглый год. Теперь же поняла наконец, что я их ращу не столько для еды, сколько ради удовольствия и душевной гармонии. Хотя в этот раз и еду сделал вкусную, шиитаке по-корейски. Возни было страсть как много, на полдня, но оно того стоило. Очень вкусно получилось. Моя крайне привередливая Ирина по-достоинству оценила.
***
Когда много лет трудишься на одном месте, настроение коллектива нутром чуешь, безо всяких объяснений. По утрам, в пересменку, психологическая атмосфера на «скорой» неоднородная, смешанная из разных противоположностей: усталости и бодрости, грусти и радости, деловитости и расслабленности. Однако в этот раз всё заглушала звенящая нервозность.
– Всё настроение отбили, хоть увольняйся… – с горечью сказала пожилая врач-педиатр Шальнова, бросив на стол планшетку.
– Не то слово, – поддержала её фельдшер Буркова.
– Концлагерь какой-то, – вторил им фельдшер Антипов.
– Да ладно, перебесится и утихнет, – попытался ободрить врач Данилов.
– Что, Марина Владиславовна гайки закручивает? – спросил я, догадываясь о чём идёт речь.
– Самодурка она и больше никто. Королеву из себя строит, – ответила Шальнова. – Это надо же удумать, педиатров посылать чёрт-те на что! Она сама педиатр, когда на линии работала, непрофильные вызовы не брала. Орала, когда взрослых давали. А как до власти дорвалась, сразу по-другому повернула. За сутки у нас два инфаркта и нарушение ритма! Куда это годится?
– А ещё всех заставляет на подработки выходить. Говорит, если добровольно не пойдёте, будете сутки через двое работать, – сказал Антипов. – Какое она имеет право? Это же незаконно!
– Ничего нового нет. Вспомните, как главный и Надежда Юрьевна всё то же самое продвигали. Те же разговоры были, – напомнил я.
– Юрий Иваныч, ты член с пальцем не путай, – веско сказал Чесноков. – Одно дело разговоры, а другое – конкретные дела.
– Брось, Евгений Анатолич, где они, дела-то? – возразил я. – Дела приказами оформляются, а раз их нет, это всё пустая болтовня.
– Ну-ну, сегодня на всякую <фигню> покатаешься без заездов, тогда и увидишь, какая это болтовня, – не согласился Чесноков.
– Евгений Анатолич, погоди, маленько пострадаем и пройдёт эта кампания, – сказал я.
Вопреки обыкновению, бригада Анцыферова всё ещё на вызове находилась. Это означало, что по возвращении следовало ожидать разгул стихии.
На конференции новый начмед Марина Владиславовна вела себя неприятно, балансируя на грани приличия. Нет, обошлось без стриптиза с матерщиной. Просто она так сильно выпячивала собственное «Я», будто стала полновластной хозяйкой частной лавочки под названием «Скорая помощь». Главный врач сидел рядом с ней тихо и незаметно, как некто посторонний, приглашённый из милости.
– Я ещё раз взываю к вашей сознательности: выходите на подработки добровольно. Все, за небольшим исключением, должны работать на один и двадцать пять, а лучше на полторы ставки. Одна ставка больше не котируется. Если не хотите, пожалуйста, переведу вас на режим сутки через двое.
– Не имеете права, – спокойно сказал с места фельдшер Захаров. – Совместительство не может быть принудительным. Почитайте Трудовой кодекс или у юриста спросите.
– В случае производственной необходимости, это допускается! – продолжила она стоять на своём.
– Нет, не допускается, – возразил врач Данилов. – Что мы спорим, у нас есть юрист, зам по правовым вопросам, ну или как там она называется. Проконсультируйтесь, чтоб дров не наломать. А если что, трудовая инспекция вмешается.
– Знаете что, свои угрозы оставьте при себе! – залилась краской Марина Владиславовна.
– Марина Владиславовна…, – деликатно остановил её главный врач. – Коллеги, давайте решать вопросы по-хорошему. Вы сами знаете, какие у нас трудности. Молодые специалисты к нам не спешат…
– А с таким подходом вы и старых растеряете, – сказала, как припечатала, Шальнова.
Заблуждение, вызванное некомпетентностью простительно, если человек осознал свою неправоту и никому не навредил. А осознание может прийти лишь к тому, кто искренне желает разобраться, докопаться до истины. Только закавыка в том, что многие либо утратили способность к познанию, либо изначально не обладали ею. Сейчас в моде воинствующая безграмотность и откровенная глупость. И всё-таки очень хочется надеяться, что новоиспечённая начмед одумается, прекратит заниматься ерундой.
Бригада Анцыферова вернулась в начале девятого, когда их смена завершилась. Матерились они все трое дружно и слаженно, но воздержусь от цитирования. Повод был прост и ясен: все сутки их гоняли как проклятых. Что тут скажешь? Всё это мы уже проходили. У начальства, хоть у старого, хоть у нового, периодически случаются приступы запредельного рвения. Чтобы это пережить без нервотрёпки, надо знать и помнить одну замечательную притчу. Мудрец подарил царю Соломону кольцо с надписью «Всё проходит». В тяжёлые моменты тот смотрел на него и успокаивался. Однажды кольцо не помогло, и Соломон его сорвал. Вдруг на внутренней части он увидел надпись: «И это пройдёт». Тогда уверенность и спокойствие вернулись к нему.
***
Все бригады разогнали быстро, никому засидеться не дали. И только мы остались, но не потому, что являемся привилегированным сословием. Раз наши предшественники вернулись поздно, то и нам пришлось смену поздней начинать. Ведь они должны сперва наркотики сдать, израсходованные препараты восполнить, машину привести в порядок. Ну а нам надо это всё принять. Вызов получили в десятом часу: избит мужчина тридцати восьми лет. В примечании – алкогольное опьянение. Да кто бы сомневался.
Домашний беспорядок у пациентов не подлежит осуждению. Когда случается беда, эстетика жилища как-то меньше всего волнует. Но в квартире, куда мы явились, беспорядка не было. Там был мерзкий застарелый гадюшник. На грязном полу валялись тряпьё, бутылки, какие-то железяки, провода. Вместо отломанной у кровати ножки подложены кирпичи. И всё это великолепие дополняла непередаваемая вонь.
– Я тут забухал маленько, не, ну чё, бывает…, – как бы оправдываясь сказал пострадавший, морщась от боли.
– Хм, значит это считается маленько? – с сарказмом спросил Герман, обводя взглядом комнату.
– Ладно, проехали, – сказал я. – Что случилось?
– Избили, походу рёбра сломаны. Дышать не могу.
– Кто избил-то?
– Предъявил, что я дочку его лапал. И в грудак мне… А я откуда знаю, что за девка, его это дочь, не его. Я же по-нормальному, просто познакомиться…
– Так кто, знакомый, что ли?
– Не скажу, <на фиг> это надо? Мы всё решили, без базара.
– Показывай, где болит.
Было очень похоже на перелом двух рёбер справа, седьмого и восьмого. Признаков гемопневмоторакса я не углядел, потому и увезли болезного в травмпункт. Вывод сделаю не как врач, а как мужчина, отец и дед, без морализаторства, без философских рассуждений о жестокости и мести. Если бы этот тип сунулся к моей дочери или внучке, я ответил бы не менее жёстко.
Следующий вызов тоже оказался непрофильным, но срочным-пресрочным и попутным: на соседней улице – ДТП с пострадавшим водителем.
Старая грязная «девятка» с искорёженной «мордой» застыла в страстном поцелуе с брутальным бетонным столбом. Пострадавший с окровавленным лицом сидел на водительском месте. Его дыхание было частым и поверхностным, перемежаемым тихими стонами. Весь салон пропитался ядрёным перегаром, а под педалями, как наглядное доказательство пьянки, валялась бутылка виски.
– Чего болит? – спросил я.
– Грудь… Дышать трудно… – ответил он.
– А голова?
– Не знаю… Плохо…
Пострадавшего уложили на носилки, загрузили в машину и там осмотрели. Картина оказалась безрадостной. В проекции грудины, той кости в середине грудной клетки, к которой крепятся рёбра, имелась деформация. В совокупности с синюшной кожей и патологическим дыханием, это говорило о переломе и травме органов средостения. К слову, средостение – это часть грудной полости, где находятся жизненно-важные органы и анатомические образования. В частности, сердце с крупными сосудами. Ненужно обладать медицинским образованием, чтобы понять всю опасность такой травмы.
По дороге в стационар, пострадавший ещё более ухудшился, сознание где-то потерялось, систолическое давление упало до семидесяти, диастолическое не определялось вообще. Главное, довезли живым, а уж что будет дальше, абсолютно неизвестно.
На месте ДТП узнали, что наш пострадавший не один ехал. Когда машина влетела в столб, двое парней сразу удрали, бросив товарища. Хорошо погуляли ребята, прям на славу. Главное выпить, покуролесить, а там хоть трава не расти. Смерть так смерть, подумаешь, делов-то! Здесь лишь одно радует – ни в чём неповинные люди не пострадали.
Следующий вызов был вроде как нашим: неадекватно себя ведёт мужчина пятидесяти лет. В примечании написана короткая, но ёмкая фраза: «Запой 3 недели». Ну а как он должен себя вести при таких-то возлияниях? Само собой, неадекватно. Можно подумать есть уникумы, сохраняющие в запое трезвый рассудок.
Удивительно конечно, но местом вызова оказался не притон, а вполне приличная квартира. Супруга больного, ухоженная приятная женщина, ничуть не походила на пьяницу.
– Что случилось? – спросил я.
– Да понимаете, он с вахты вернулся. Обычно недельку попьёт, расслабится и всё, в норму приходит. А тут целых три недели, днём и ночью. Всех поил, всю округу, потом уже дома, в одиночку. Почти всё заработанное пропил. Ох, дай бог сил, чтобы выдержать…
– Что с ним сейчас происходит?
– Вчера весь день спал, не ел ничего, только в туалет вставал. Я думала проспится, очухается, а только хуже стало. Лежит как ненормальный, то орёт, то бубнит, весь <описался>. Белая горячка, что ли?
– Сейчас посмотрим.
Больной лежал раскутанный, одеяло сползло на пол. Окосевшие глаза смотрели бессмысленно, лицо дёргалось, мышцы тела были заметно напряжены, руки-ноги совершали непроизвольные движения. В переводе на профессиональный язык, имели место фибриллярные подёргивания мускулатуры лица, мышечный гипертонус и сложные гиперкинезы.
– Уважаемый, слышишь меня? – спросил я, потрепав его за плечо.
– Эээ… Эээ… Бу… Аы… <неразборчивое бормотание>, – было ответом.
– Как себя чувствуешь? – задал я другой вопрос, а в ответ он беспорядочно замахал руками и задёргал ногами.
– Абыр… Абырвалг! – ответил за него Герман, но диагностического значения это не имело.
На алкогольный делирий состояние совсем не походило. Выставил я острое нарушение мозгового кровообращения по ишемическому типу, хотя и к такому диагнозу душа не лежала. В голове крутилось нечто более подходящее, но уловить никак не удавалось. Так и увезли с ОНМК под вопросом.
Компьютерная томография, как и ожидалось, вообще ничего не выявила. Однако диагноз вдруг сам собой нарисовался: энцефалопатия Вернике. Это жизнеугрожающее состояние, вызванное дефицитом витамина В1, тиамина. В данном случае болезный три недели пил как прорва и чисто символически ел. Впрочем, здесь не всё так просто. Ведь алкоголиков пруд пруди, но энцефалопатия Вернике развивается далеко не у всех. И вообще, она нечасто встречается, случаи из моей практики можно по пальцам пересчитать.
Причины заключаются в сопутствующих болезнях печени, щитовидной железы, желудочно-кишечного тракта, а также во врождённых генетических аномалиях, из-за которых затруднено усвоение тиамина. Отмечу, что этот перечень далеко не полный, просто не хочется превращать очерк в научную публикацию. К слову, энцефалопатия Вернике не является уделом одних лишь пьяниц. Она может возникнуть и у абсолютных трезвенников.
Далее отправились перевозить женщину тридцати одного года из ПНД в психиатрический стационар.
Врач диспансера сказала, что больная первичная, то есть до этого не имевшая отношений с психиатрией. Заболела три дня назад, после ссоры и расставания со своим мужчиной. Поначалу сон нарушился, стала растерянной, точней, потерянной, всё время плакала, бросила работу. Всё это время её не оставляла подруга, поила безрецептурными седативами, всячески успокаивала. В конце концов состояние ухудшилось настолько, что стало ясно: без помощи психиатра не обойтись. На частника денег не было, потому и уговорила её подруга на визит в ПНД.
Больная выглядела неопрятно и неухоженно. Да оно и понятно, в таком состоянии не до красоты. Вела она себя суетливо, нелепо гримасничала и неадекватно смеялась, но при этом никуда не убегала. Просто металась на небольшом пятачке под бдительным присмотром подруги. Народа в коридоре было много, беседовать в такой обстановке никак нельзя. Поэтому проводили больную в машину и там пообщались.
– Вас как зовут? – спросил я.
– Я воды боюсь, мысленный яд потечёт! Олег, <самка собаки> так сделал, давит и давит!
– Стоп. Посмотри на меня и скажи, как тебя зовут?
– Люда. Нет-нет-нет, не буду слушать! Какой костёр, дурак, что ли? На улице все увидели, что передавали. Где посуда, там школа…
– Люда, что вы слышите? С вами кто-то ещё разговаривает?
– Вон туда мои мысли передают, они все на улице! А я тут при чём? Тик-тик-тик, опять мысли вынули. Королева, да! Не надо спорить, это он так настроил!
– Люда, вы сейчас где находитесь? Люда, где вы сейчас?
– Ничего не пойму… Где сейчас? Хватит за мной следить!
Продолжать беседу смысла не имело и поехали мы в стационар с диагнозом «Острое полиморфное психотическое расстройство с симптомами шизофрении». Поначалу мелькнула у меня мысль, а не истерический ли это психоз? Но я её тут же отбросил. Ведь Людмила ярко демонстрировала галлюцинаторную мимику, прислушивалась к «голосам». Кроме того, пожаловалась, будто её мысли транслируют во вне. Всё это, плюс разорванность мышления, являло собой шизофреническую симптоматику. Скорей всего, психоз был спровоцирован разладом в личной жизни. А уж чем всё это закончится, покажет время.
Освободившись, поехали обедать. Обычно в такое время народа на «скорой» видимо-невидимо, теперь же всего две бригады обедали. Врач анестезиолог-реаниматолог, человек спокойный и интеллигентный, в этот раз не сдерживался, ругался аки пьяный бомж. А причина заключалась в том, что их с утра загоняли, куда только не посылали, ну разве что кроме в <…> и на <…>. Да, коллегу я понимаю. Реанимационная бригада – скоропомощная элита, она должна выезжать на самые трудные случаи и жизни спасать. А для всего прочего есть бригады общепрофильные. Если этим принципом пренебречь, очень нехороший перекос получится.
Отобедав и чуток отдохнув, поехали в село к мужчине сорока пяти лет с психотическим состоянием. В примечании было разъяснено по-русски: «Ходит по крыше и кричит». Ну ладно хоть не летает.
Путь выдался неблизкий, пейзажи за окном тянулись унылые. Когда прибыли на место, дорожную скуку мигом развеяли благодарные зрители. Много их собралось, ведь в селе с развлечениями туго.
– Идите во двор, он <навернулся>! – радостно возвестил плотный краснолицый мужик.
– «Белочка» накрыла! – сказал пацан-подросток.
– А чего смешного-то, полудурки, <распутная женщина>? Идите вы все <на фиг>! – рассердилась поддатая тётка с опухшим лицом и повела нас во двор.
Герой дня лежал на припорошённой снегом земле. Задранная штанина демонстрировала открытый перелом в нижней трети левой голени. Был он недвижим, глаза закрыты, непонятно, в сознании или нет, да и вообще живой ли.
– Уважаемый, ты живой? – потормошил его Герман.
– Ааа, <самка собаки>, – простонал он. – Какого <фига>…
– Хороший вопрос, своевременный, – сказал Виталий.
– Зачем ты на крышу-то полез, чудик? – спросил я.
– Кто?
– Ну не я же.
– Никуда я не лазал…
– А ногу как сломал?
– Какую?
– Заднюю.
– Да всё, <отгребись> от меня…
Исполнить сию просьбу мы никак не могли, помощь оказали прямо на месте, после чего в машину его загрузили. Давление было низким, пульс частил, сознание спуталось, что говорило о шоке, да и алкогольный делирий тут нельзя сбрасывать со счетов. Увезли болезного в травматологию под капельницей.
Когда мы поговорили с сожительницей, той самой сердитой тёткой, картина прояснилась. Болезный увлечённо занимался творческим алкоголизмом, целиком отдавая себя любимому делу. И тут внезапно возникло препятствие в виде повестки в отдел полиции. Явиться туда в пьяном виде – значит беду на себя накликать. Вот и решил взять себя в руки, заблаговременно выходиться. Два дня прошли в муках, на третий день полегчало. Правда, кругом какая-то проволока появилась, которая лезла везде, колола и грозила зрения лишить. Но оказалось это были всего лишь цветочки. Ягодками стало приземление на крышу целой стаи беспилотников-мутантов. Что это такое не знаю, не спрашивайте. Сначала кидал в негодяев всякими предметами с земли, а им всё по барабану. Пришлось лезть, самолично устранять безобразие при помощи пинков и такой-то матери. Ну а каков финал, известно. Так что не прав я был, когда сказал: «Ладно хоть не летает!». Ещё как летает, хотя посадка очень уж жёсткой получилась. Вот такие бывают вызовы, пока едешь они из профильных в непрофильные превращаются.
Затем поехали к женщине сорока девяти лет, которая упала и не могла встать. Ну да, кто ещё, кроме психиатрической бригады, может помочь в такой ситуации?
В замызганной притонообразной квартире, нас встретил тощий мужичонка. Настолько пьяный, что его автопилот работал на пределе возможностей.
– Упала, <самка собаки> <распутная женщина>… никак не встанет… Я не подниму, кобылу такую… – сказал он, держась за открытую дверь туалета и мотыляясь вместе с ней.
– Дружище, ты лучше за стену держись, а то и сам-то навернёшься, – посоветовал Герман. – Давай показывай, где она.
Женщина с огромным животом, одетая в бюстгальтер и спортивные штаны, сидела на полу, прислонившись к кровати. Голова склонена к груди, изо рта натекла бурая жижа, кожные покровы имели ярко жёлтую окраску. Даже без детального осмотра было видно, что это труп, причём не такой уж и свежий. Судя по характерным изменениям, смерть наступила часа четыре назад.
– Мёртвая она, чего ты нам мозги полощешь? – возмущённо сказал Герман мужику.
– Кто, <распутная женщина>? – не менее возмущённо спросил тот.
– Ты, <распутная женщина>, – в такт ему ответил я.
– Да она живая… Минуту назад, ёп… Похмелились… Чего вы гоните?
– Ты ей кем приходишься?
– Кто?
– Уважаемый, не зли меня, а то больно сделаю, – проникновенно сказал Герман, взяв его за шиворот. – Ты кто? Кем ей приходишься?
– Ну мы это… Живём вместе…
– Чем она болела?
– Цирроз, ещё какая-то <фигня>… Она в натуре умерла?
– Документы у неё есть? – спросил я.
– Какие? – не врубился сожитель.
– Паспорт, полис. Может есть выписки из больницы?
Медицинских документов не нашлось, но и без них всё было видно. Жёлтые кожные покровы, большой из-за скопившейся жидкости живот, говорили о серьёзной патологии печени, которая не в одночасье возникла. В конце концов и печень погибла, и свою владелицу погубила. Покойная, зная свой диагноз, вполне могла взяться за ум, завязать с пьянством, получать лечение. Но нет, она не собиралась ничего менять и просто тупо шла к заранее известному финалу. Что ж, каждому своё. Жалость и сокрушение тут неуместны.
Освободившись, получили вызов к мужчине семидесяти семи лет, у которого приключилась травма спины с кровотечением.
Небольшой частный дом был начисто лишён уюта. Сразу видно, что нет там заботливых женских рук. Встретил нас сам пострадавший, худой, с седыми волосёнками вокруг лысины. Смотрел он на нас не просто испуганно, а как-то затравленно.
– Спину себе порезал, на ножницы лёг, – сказал он. – Вроде течёт, а не дотянусь никак. Да что-то дышать тяжело, как будто сдавило. Уххх, воздуха не хватает.
Под правой лопаткой виднелась колото-резаная рана, длиной около трёх сантиметров. Кровотечение было незначительным, при дыхании оттуда выделялось незначительное количество пены. Всё это говорило о том, что ранение было проникающим.
Пока мои парни накладывали окклюзионную повязку, я решил расспросить поподробней:
– Как же так получилось? Ножницы-то вертикально стояли?
– Сам не знаю, лёг и воткнулись…
– А где эти ножницы? Можно посмотреть?
– Не знаю, я их куда-то забросил, не найдёшь теперь.
Вдруг из другой комнаты вышел молодой мужчина с впалыми щеками и злыми глазами, стриженный почти под ноль. Настроен он был решительно, но при виде моих парней, его пыл чуть угас.
– А это чё за допрос? Вам всё сказали, вы чё старика мучаете? – напряжённым голосом высказал он претензии.
– И что? У него проникающее ранение, информацию мы сообщим в полицию, – спокойно ответил я.
– Вам же сказали, что это случайно получилось, он на ножницы лёг! – зло сказал он.
– Ну и ладно, полиция разберётся.
– Ну, <самка собаки>, – с этими словами парень быстро вернулся туда, откуда вышел.
Оказалось, что это был квартирант, ну или якобы квартирант. Скорей всего, именно он причинил ранение, относящееся к тяжкому вреду здоровью. Пострадавшего мы увезли в хирургию, а дальше пусть полиция разбирается в этой мутной истории.
На этом закончилась моя смена. Впрочем, не совсем. За кадром я оставил ещё два вызова. Дело в том, что там поднималась тема участия в известных боевых действиях, было множество высказываний, за которые предусмотрена серьёзная ответственность. Как-то это обойти и перефразировать невозможно, а описывать всё как есть категорически нельзя. Ни к чему навлекать неприятности.
Загоняли нас, укатали знатно. Понятно, что это политика нового начмеда. Но относиться надо философски: всё проходит и это пройдёт!
Все имена и фамилии изменены