Она действовала на рефлексах, схватила Ольгу под мышки, потащила в ванную. Ольга была тяжелой, обмякшей, ноги волочились по паркету.
В ванной Тамара швырнула её на колени перед унитазом, включила холодную воду.
— Открывай рот, — приказала она, сунув два пальца Ольги в глотку. Глубоко, до корня языка.
Ольгу вырвало. Тяжело. Мучительно.
— Ещё! Давай!
Тамара заставляла её пить воду из ковша и снова вызывала рвоту. Вода лилась на пол, на одежду, на кафель.
Ольга хрипела, пыталась отбиться, но Тамара была безжалостна.
Когда желудок был пуст, Тамара включила душ, ледяной, и направила струю прямо в лицо соперницы.
Ольга захлебнулась воздухом, закричала, пытаясь закрыться руками.
— Очнулась.
Тамара выключила воду.
Ольга сидела на мокром коврике, мокрая, жалкая, с размазанной косметикой, трясясь от холода и шока.
Тамара села рядом, прямо в лужу воды. Её дыхание было тяжелым, рваным.
Она схватила Ольгу за плечи и с размаху ударила её по щеке. Звук пощёчины отразился от кофельных стен.
Ольга замерла, глядя на Тамару осмысленным, полным ужаса взглядом.
— Сдохнуть решила, — прошипела Тамара, приблизив своё лицо к её лицу.
— Легко отделаться захотела.
— Уходи, — прошептала Ольга, — дай мне умереть.
— Чёрта с два, Тамара тряхнула её так, что голова Ольги мотнулась.
— Ты ему всю жизнь испортила своим нытьём и водкой. Ты его убивала каждый день по капле. А теперь, когда он умирает по-настоящему, ты решила сбежать? Спрятаться в могилу?
— Я не могу. Я виновата.
— Да, ты виновата.
— И я виновата.
— И он виноват. Мы все виноваты. Но сейчас речь не о тебе, эгоистка ты несчастная. Речь о нём.
Тамара заплакала. Слезы текли по ее мокрым щекам, но голос оставался стальным.
— Он умирает, Оля. Ему страшно. Ему больно. Он любит нас обеих, чёрт бы его побрал. И ты не имеешь права оставлять меня одну. Она схватила Ольгу за руку, сжимая пальцы до боли.
— Не смей оставлять меня одну и его хоронить. Ты слышишь? Мы понесём этот гроб вместе. Ты встанешь, приведёшь себя в порядок и пойдёшь к нему. Ты будешь держать его за руку, пока он дышит. Потому что ты его жена. А я буду рядом.
Ольга смотрела на эту женщину. Женщину, которую она ненавидела и которой завидовала 20 лет. Женщину, которая украла у неё любовь мужа. И вдруг она увидела не врага.
Она увидела сестру по несчастью. Такую же переломанную горем бабу, у которой вырвали сердце.
Ольга всхлипнула, потом еще раз. И разрыдалась. Громко, в голос, как в детстве. Она подалась вперед и уткнулась мокрым лицом в плечо Тамары.
Тамара обняла ее, крепко, по бабье. Она гладила мокрые, спутанные волосы соперницы и сама плакала, раскачиваясь из стороны в сторону.
Две женщины сидели на полу в залитой водой ванной комнате, обнявшись среди осколков своей жизни.
Вражда закончилась. Перед лицом смерти, которая уже стояла на пороге, делить им было больше нечего.
2019 год. Борис Петрович умирал долго и страшно. Его палата в элитном геронтологическом центре напоминала номер пятизвёздочного отеля.
Окна выходили в сосновый бор, на стенах висели репродукции Шишкина, а воздух очищали бесшумные спред системы. Но даже она не могла выветрить тяжёлый, сладковатый запах распада, который исходил от тела, некогда внушавшего трепет всей медицинской Москве.
Он лежал на высокой функциональной кровати, опутанной трубками, как старый паук, запутавшийся в собственной паутине.
От могучего льва остался лишь скелет, обтянутый пергаментной кожей.
— Оля! — хрипел он в кислородную маску, когда сознание возвращалось к нему урывками.
— Позовите Олю.
Но Ольга не пришла. Ни разу за три месяца. Рядом с ним сидела только платная сиделка, равнодушно листающая журнал со сканвордами. Она поправляла подушку, когда старик начинал метаться, и давала воды.
Ей было всё равно, кто он такой. Для неё он был просто пациент из пятой, который платил по двойному тарифу за капризы.
Борис Петрович боялся. Впервые в жизни он испытывал животный липкий страх. Не перед болью, Марфин делал своё дело. Он боялся того, что ждало его за чертой.
Он видел тени в углах палаты. Ему казалось, что там стоит Зинаида в белом халате и смотрит на него пустыми глазницами.
Он умер ночью в глухой час, когда даже дежурные медсёстры дремлют на постах. Умер в полной тишине, сжимая в руке край простыни, так и не дождавшись прощения.
Марина приехала на дачу деда через два дня после похорон. Ей нужно было разобрать документы.
Ольга отказалась ехать на отрез. Сожги там всё, мне плевать. Дом встретил её холодом.
Оранжерея, которой так гордился дед, погибла. Система полива сломалась неделю назад, и экзотические растения превратились в сухие бурые скелеты.
Марина прошла в кабинет. Массивный дубовый стол, кожаное кресло, в котором всё ещё сохранялось вмятина от грузного тела хозяина.
Сейф был встроен в стену за портретом самого Бориса Петровича. Марина знала код. Дед впав в маразм в последние дни, бредил цифрами.
Дверца со скрипом подалась. Внутри лежали пачки долларов, перетянутые резинками, документы на недвижимость, ордена. Всё то, ради чего он жил и убивал.
Марина сгребла деньги в сумку. Они пойдут на лечение отца, хотя врачи и говорили, что это лишь отсрочка неизбежного. На самой нижней полке, под бархатной коробочкой с запонками, лежал конверт.
Обычный почтовый конверт советских времён, пожелтевший от времени, с маркой за 4 копейки. Штемпель был смазан, но год читался чётко.
Адрес получателя — лично в руки врачу Волкову Дмитрию Алексеевичу.
Конверт был вскрыт. Марина достала сложенный в четверо тетрадный лист в клеточку. Бумага была ветхой, на сгибах протёрлась до дыр.
Она начала читать, и буквы запрыгали перед глазами.
В квартире Волковых пахло лекарствами и бульоном. Дмитрий лежал в той самой спальне, где когда-то прятал чемодан.
Он почти не вставал.
Рак сожрал его тело, оставив только огромные, запавшие глаза на сером лице. Но в этих глазах теперь было спокойствие. Рядом с кроватью сидели Ольга и Тамара.
Они тихо разговаривали, обсуждая какие-то бытовые мелочи.
Смена белья, дозировку обезболивающего. Вражды больше не было. Горе сплавило их в единый монолит. Дверь открылась. Вошла Марина. Она была бледной и в руках дрожал желтый лист бумаги.
— Папа…, — тихо позвала она. Дмитрий повернул голову, попытался улыбнуться, но губы пересохли.
— Маришка…пришла.
— Я была у деда, я нашла это в сейфе.
Она села на край кровати. Ольга напряглась, увидев старый конверт.
— Это от Зинаиды, — сказала Марина. Она написала это за день до того, как… до того, как ее не стало. Дед перехватил письмо, он хоронил его тридцать лет. В комнате повисла тишина, слышно было только тяжелое, сиплое дыхание Дмитрия.
— Читай, — прошелестел он. Марина развернула лист.
«Уважаемый Дмитрий Алексеевич, я пишу вам, потому что не могу сказать в глаза. Я видела, как вы смотрели на меня сегодня в коридоре. Вы хороший человек, я знаю. Я помню, как вы выхаживали мою соседку по палате, когда от нее все отказались. Я хотела пойти в милицию, честно хотела, грех это смерть скрывать. Но сегодня я видела вашу жену, Ольгу Борисовну.
Она шла по коридору, держалась за стенку, а у самой глаза как у побитой собаки. И живот уже видно. Я сама мать, я знаю, как это носить дитя под сердцем. Если я напишу заявление, вас посадят, ее посадят. А дитя куда? В казенный дом? За что ему, невинному, страдать за грехи родителей? Я не возьму этот грех на душу, я не пойду никуда, я молчать буду. Не ради вас и не ради тестя вашего, бог ему судья, а ради ребеночка этого.
Пусть он родится и живет счастливо за нас двоих, за меня и за того старика, что помер. Живите по совести, Дмитрий Алексеевич, спасайте людей, отработайте этот долг. Зинаида.
Марина опустила листок.
Дмитрий плакал. Слезы текли по его впалым щекам, пропадая в отросшую седую щетину. Он не утирал их.
— Она простила, — прошептал он, голос срывался.
— Господи, она нас простила еще тогда, а мы… мы боялись. Мы жили в аду, а она нас пожалела.
Ольга закрыла лицо руками и беззвучно затряслась.
Марина смотрела на дату письма. Май 1987 года. Мама была беременна Павлом. Зинаида пожалела Пашу, но если бы она тогда пошла в милицию, семья была бы уничтожена.
Не было бы ни Павла, ни этого дома, ни клиники.
И Марины бы не было.
Она вдруг ясно осознала. Она живет, дышит, любит только потому, что простая медсестра 30 лет назад сделала выбор в пользу милосердия. Её жизнь — это подарок мёртвой женщины.
— Папа…
Марина взяла его сухую, горячую руку.
— Ты слышишь? Ты отработал! Ты спас тысячи людей!
— Ты выполнил её волю!
Дмитрий сжал её пальцы, слабо, но ощутимо.
— Я хочу побриться, — вдруг сказал он.
— Негоже таким лежать!
Тамара принесла тазик с тёплой водой и помазок. Ольга достала из шкафчика старую опасную бритву с костяной ручкой. Отец когда-то подарил Диме, тот хранил её как реликвию, хотя пользовался станками.
— Я сама, — сказала Марина. Она подвинула стул к изголовью, сбила пену в чашки.
Запахло мылом и ментолом.
Запах детства, когда папа собирался на работу. Дмитрий прикрыл глаза, доверчиво подставляя горло. Марина нанесла тёплую пену на его щёки, подбородок, шею. Руки её не дрожали.
Она чувствовала странное щемящее спокойствие. Это был не просто гигиенический процесс, это было таинство.
Прощание.
Она провела лезвием по щеке. С тихим шорохом сталь срезала седую щетину.
— Осторожно, — прошептала Ольга, стоящая у окна.
— Не бойся, мам.
Дмитрий лежал неподвижно. По его виску скатилась слеза, проложив дорожку в белой пене.
Марина аккуратно смахнула её пальцем. Она брила отца, чувствуя под пальцами каждую морщинку, каждую ямку на его худом лице. Она запоминала его. Запоминала тепло его кожи, которое слабело с каждым часом.
— Прости меня, дочка, — еле слышно сказал он, не открывая глаз, — за то, что был слабым.
— Я люблю тебя, папа.
Марина вытерла остатки пены горячим влажным полотенцем. Кожа отца стала чистой, гладкой. Он вдруг помолодел лет на десять.
— И я тебя прощаю. Мы все тебя прощаем.
Дмитрий вздохнул глубоко, прерывисто. Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки.
Сергей приехал к вечеру, Марина позвонила ему, сказав только одно слово — «пора».
В комнате горел ночник, тени плясали по стенам. Дыхание Дмитрия стало редким, с большими паузами. Казалось, он забывает вдохнуть.
Сергей вошел в комнату тихо, сняв обувь. Он подошел к кровати. Дмитрий открыл глаза. Взгляд его был уже мутным, расфокусированным, устремленным куда-то сквозь потолок.
Но он увидел Сергея, узнал.
Сергей взял его за руку.