Вечер чемоданов
Чемодан снова стоял посреди кухни, как третий член семьи, к которому уже давно привыкли. Серый, сильно ободранный по углам, с приклеенной биркой «Тюмень — Новый Уренгой». Оля молча перекладывала из стопки в стопку аккуратно свёрнутые футболки, рабочий комбез, толстые шерстяные носки — знала уже наизусть, что понадобится вахтовику в тундре.
На плите тихо булькал суп, в комнате тикали дешёвые китайские часы, в коридоре лежали кроссовки тридцать восьмого размера — дочкины, почти такого же размера, как у Оли. В какой‑то момент Оля поняла, что смотрит не на вещи, а на эти кроссовки. Ещё вчера на них были стразики и розовые шнурки, а теперь — простые чёрные, взрослые.
— Ма, ты носки мои не видела? — крикнула из комнаты Лера.
— В ящике, где всегда, — отозвалась Оля и автоматически добавила: — Только не забудь подписать в школе заявление на бассейн, ладно? И деньги в конверте на столе.
Лера вышла на кухню, зажав телефон в руке. Высокая, худенькая, с хвостом на затылке — уже не тот взъерошенный ребёнок, который цеплялся за мамину куртку в детском саду. Она быстро схватила конверт, глянула мельком.
— Ага. На бассейн, на рисование, на английский… — пробормотала она, перебирая пальцами края конверта. — Мам, ты уверена, что тебе надо опять на месяц? Может, можно как‑то…
— Лер, — Оля устало опёрлась на спинку табурета. — Ипотека сама себя не заплатит. Кружки тоже. Ты же любишь свой бассейн?
Лера пожала плечами. В её взгляде промелькнуло что‑то такое, от чего у Оли внутри неприятно кольнуло.
— Люблю, — сказала она. — Просто… ты же всё время там. Как будто ты… — она замялась, подбирая слово, — невидимая. Есть, но как бы по переводу.
Оля усмехнулась, пытаясь перевести всё в шутку, но ком в горле не растворился.
— Ну, невидимые мамы тоже платят за ипотеку, — ответила она, отворачиваясь к кастрюле, чтобы Лера не видела её лица.
Пока дочь шуршала в комнате, собирая рюкзак на завтра, Оля стояла у окна, глядя на темнеющий двор с редкими фонарями. В отражении стекла она видела себя — в домашней футболке, с кругами под глазами от усталости . «Что важнее — быть рядом или обеспечивать? — мелькнула мысль. — И можно ли вообще выбрать что‑то одно, когда у тебя на руках ребёнок и тридцать лет ипотеки?»
Эту фразу она прокручивала в голове уже не первый месяц.
Голос по видео
Оля уезжала на вахту, как и многие в их маленьком городке: словно по расписанию электричек. Две недели дома, четыре на севере. В аэропорту всё было до боли знакомо: гул голосов, шорох курток и звук ложечек, стучащих по пластиковым стаканчикам в круглосуточной кофейне.
— До связи, мам, — написала Лера в мессенджере, когда Оля уже сдала багаж. — У нас сейчас классный час, телефоны нельзя.
«Обязательно напишу, как долечу», — ответила Оля и заметила, что ставит смайлик вместо поцелуя. Почему‑то смайлик казался менее навязчивым.
На месторождении всё шло, как всегда: смены, столовая, вечный запах котлет и хлорки, разговоры в курилке о цене на нефть и курс доллара. Оля работала поваром, крутилась от пяти утра и до позднего вечера, чтобы мужики с буровой не ворчали на несолёный суп.
По вечерам она звонила домой по видеосвязи. Экран телефона становился её окном в жизнь, где были тетрадки, кружки, контрольные и вечерние сериалы.
— Мам, слышно? — Лера обычно отвечала на звонок, не отрываясь от тетрадей. — У нас алгебра, я вообще ничего не понимаю в этих уравнениях.
— Давай после ужина, я смену закончу — порешаем вместе, — говорила Оля.
Иногда удавалось: она буквально водя пальцем по экрану объясняла, где плюс, где минус, а сама слышала за спиной у коллег: «Оль, ну ты мать‑героиня, честно. Я вот пацану деньги перевожу, и всё». Её слегка задевало это «и всё».
Чаще всего звонки превращались в короткое:
— Мам, я в автобусе.
— Мам, у меня тренировка.
— Мам, я уже сплю, можно завтра?
И Оля понимала: у ребёнка своя жизнь. Она вроде бы где‑то там, в переписке, в переводах по номеру телефона, в посылках с северными деликатесами. Но вот сесть рядом, заплести косу, просто помолчать на одной кухне — это становилось чем‑то из другой реальности.
Переводы и посылки
Каждую пятницу Оля открывала банковское приложение, как молитвенник. Зарплата, надбавки, северные. Пальцы быстро, почти машинально, набирали суммы: «Кружок плавания — 4500», «Английский — 3500», «Рисование — 3000». В назначении она иногда писала: «Для моей чемпионки», но потом перестала — всё равно это видела только она.
На почте её уже знали по имени. Женщина за стеклом, перекладывая коробки, улыбалась:
— Оль, опять дочке посылка? Конфеты наши, чай, свитерок?
— Ага, — кивала Оля, суя в коробку ещё и магнитик «ЯНАО». — Всё для Леры. Пусть у неё будет маленький праздник.
Она тщательно обматывала коробку скотчем, как будто этим могла укрепить невидимую ниточку между собой и Лерой. Внутри коробки лежали не только сладости — там были её попытки быть «рядом», пусть и в виде шоколада с оленьей этикеткой.
Лера отвечала лаконично:
— Ма, посылка огонь, спасибо! Конфеты разобрали за вечер, свитер тёплый, как шуба. Ты лучшая.
И прикрепляла фото: она с бабушкой за столом, на заднем плане — тот самый свитер. Оля долго рассматривала эти фотографии на маленьком экране: угол кухни, кружка с котом, знакомая скатерть. Всё как обычно. Только её самой в этом кадре не было.
Сочинение, которого она не ждала
В один из приездов домой между вахтами Оля специально вернулась пораньше, чтобы попасть на родительское собрание. Она даже специально поменялась сменами, чтоб вылететь на день раньше.
— Мам, ты точно придёшь? — в голосе Леры было нечто странное: не столько радость, сколько непривычное ожидание.
— Конечно, приду, — уверенно сказала Оля. — Я здесь, дома, до конца месяца.
Школа встретила её знакомым запахом мела и школьной столовой. В коридоре толпились родители, обсуждая оценки и очередные поборы на ремонт. Оля немного смущалась: за последние два года она была в школе считанные разы — всё «мешала» вахта.
Классная руководительница, энергичная женщина лет сорока, широко улыбнулась:
— Ольга Сергеевна! Рада вас видеть, наконец совпало, что вы не на севере.
Оля кивнула и села за свободную парту в середине класса, рядом с другими родителями.
— Сегодня у нас необычное собрание, — сказала учительница. — Мы попросили детей написать небольшое сочинение «Мой самый близкий человек». Я прочитаю несколько работ вслух.
У Оли внутри что‑то дрогнуло. Конечно, разум подсказывал, что у Леры много близких: и бабушка, и подружка со двора, и тренер в бассейне. Но сердце упрямо шептало: «Ну хоть пару строк же будет про меня».
Учительница читала сочинения одно за другим: кто‑то писал про папу‑военного, кто‑то про младшую сестру, кто‑то про кота, который «всегда рядом, даже когда все ругаются».
— А теперь — сочинение Леры Мишиной, — объявила учительница, и Оля почти перестала дышать.
Голос учительницы зазвучал ровно:
«Мой самый близкий человек — моя бабушка. Она всегда со мной. Мы вместе делаем уроки, печём оладьи, ходим в магазин. Когда я болею, она сидит у моей кровати и читает книжки. Мама у меня хорошая, она работает на вахте и присылает нам посылки и деньги. Я знаю, что она старается. Но мама часто далеко, а бабушка рядом. Поэтому самым близким человеком я считаю бабушку».
В классе было тихо, слышно только, как кто‑то перелистывает тетрадь.
Оля чувствовала, как у неё немеют пальцы, сжимающие ручку. Учительница, будто ничего не заметив, перешла к следующему сочинению. А у Оли внутри гулко отдавались слова: «мама у меня хорошая… присылает посылки и деньги… часто далеко…»
Как будто её положили в один ряд с переводами по СБП и коробками с конфетами. Она не ожидала, что будет так больно.
После собрания родители стали выходить из класса, переговариваясь. Учительница подошла к Оле:
— Не переживайте, — тихо сказала она, будто прочитала мысли. — Дети пишут так, как чувствуют здесь и сейчас. У вашей Леры хорошая, добрая бабушка, это же здорово. А вы для неё — опора, просто немного…
— Невидимая, — выдохнула Оля.
Учительница чуть улыбнулась уголком губ:
— Скажем так: на расстоянии. Но расстояние тоже можно сокращать, не только километрами.
Эти слова застряли у Оли в голове.
Кухня для двоих
Вечером Лера ковырялась в тарелке с макаронами, постукивая вилкой по краю.
— Сочинение хорошее написала, — начала Оля, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Лера подняла глаза.
— Тебе читали? — она чуть заметно напряглась.
— Угу. «Мама присылает посылки и деньги», — Оля улыбнулась, но улыбка вышла кривой. — Это и есть моя официальная должность, да?
— Мам, ну не начинай… — Лера отложила вилку. — Я просто написала правду.
— Я не обижаюсь, — быстро сказала Оля, хотя внутри всё сжималось. — Я правда… я понимаю. Бабушка с тобой всегда. А я… я как банкомат на ногах.
Повисла тишина. За стенкой кто‑то включил телевизор, заскрипел диван.
— Знаешь, — тихо сказала Лера, глядя в тарелку, — когда у меня температура под сорок была зимой, бабушка рядом сидела. А ты тогда на вахте находилась. Ты звонила, да… но это было как сериал. Ты там, картинка в телефоне, а тут — мокрые простыни, таблетки, чай. Я помню, что ты плакала в трубку. Но я не могла дотянуться до тебя.
Оля вспомнила ту смену: как она выходила в служебный коридор, прислонялась к холодной стене и шептала в телефон: «Дыши, доченька, всё будет хорошо». Помнила шум вентиляции, запах столовой, ощущение полной беспомощности.
— Лер… — она протянула руку через стол. — Я правда думала, что делаю правильно. Что главное — чтобы у тебя всё было. Не только лекарства, но и кружки, и этот чёртов бассейн. Чтобы ты не чувствовала себя хуже других.
— Я это знаю, — Лера сжала её руку. — Просто иногда мне кажется, что если бы у меня отняли один кружок, но добавили одну маму здесь, на кухне… я бы выбрала маму.
Эти слова оказались для Оли больнее, чем то сочинение.
Оля сглотнула.
— А как быть с ипотекой? — спросила она почти шёпотом. — У нас же не отменится платёж, если я скажу банку: «Извините, мне нужно быть мамой».
Лера задумалась, хмуря лоб, как взрослая.
— Я не знаю, — честно сказала она. — Я же ребёнок. Я только знаю, что когда я думаю о будущем, мне страшно, что я буду рассказывать своим детям про бабушкины оладьи… а не про мамин голос рядом. Потому что пока ты у меня — в переводах и посылках.
Слова «в переводах и посылках» снова больно отозвались внутри.
В ту ночь Оля долго не могла уснуть. Она лежала, глядя в потолок, и мысленно считала: сколько денег они теряют, если она не поедет на следующую вахту. Сколько придётся урезать, от чего отказаться. Цифры плясали перед глазами, как те самые уравнения, в которых Лера ничего не понимала.
А ещё она думала о том вопросе, который крутила давно: «Что важнее — быть рядом или обеспечивать?» и поняла, что, возможно, ответ может быть не в рублях.
Люди в столовой и их дети
Однако на следующую вахту она всё равно поехала. Слишком страшно было одним махом выдернуть из жизни привычный доход. Но внутри уже что‑то сдвинулось, и привычный быт месторождения стал казаться ей другим.
В столовой за вечерним чаем она невольно прислушивалась к разговорам коллег.
— Сын на первом курсе, — рассказывал ей как‑то сварщик Андрей. — Мы с ним как два чужих человека. Приезжаю — он всё время с друзьями, с девушкой. Я вроде рад за него… Но я столько лет мотался по вахтам, зарабатывал ему на институт, на нормальный ноутбук. А сейчас не знаю, о чём с ним говорить, кроме как спросить, сколько денег ему перевести.
— Да ладно, всё равно бы отдалился, — махнул рукой кто‑то.
— Может, — пожал плечами Андрей. — Только ощущение, что я всё это время работал на какого‑то абстрактного «сына», которого не видел. А рядом теперь взрослый мужик живёт, и я его не знаю.
Эти слова запали Оле в душу.
В другой раз в женской раздевалке она услышала разговор двух уборщиц.
— Внуку шесть, — говорила одна. — Приезжаю к нему, а он меня «тётя Лена» зовёт. Дочка злится: говорит, сама же я выбрала эти вахты. И я смотрю на него и думаю: на что я меняю время с ним? На новый холодильник?
Оля в тот вечер долго сидела на верхней койке, глядя в экран телефона. Лера прислала видео, как прыгает с бортика бассейна, смеясь и брызгаясь водой. Бабушка за кадром радостно комментировала: «Вот наша спортсменка!».
— Ты смотрела? — прилетело сообщение.
— Да, ты супер, — быстро ответила Оля. — Я очень тобой горжусь.
Палец замер над клавиатурой, и она добавила: — И очень скучаю. Сильно.
В ответ пришёл смайлик в виде объятия. И снова — экран вместо рук.
В ту ночь, вместо привычного сериальчика в телефоне, Оля открыла блокнот и начала писать столбиком:
«Если я остаюсь на вахте:
— Плюсы: ипотека идёт по плану, кружки оплачены, можно копить на ремонт кухни.
— Минусы: я вижу дочь урывками, пропускаю её жизнь, дальше — институт, и мы станем чужими.
Если я ухожу с вахты:
— Плюсы: я дома, вижу дочь каждый день, могу быть рядом.
— Минусы: придётся урезать кружки, искать работу, возможно, долгов станет больше».
Список казался детским, наивным. Но где‑то между этими пунктами, между «ремонтом кухни» и «я вижу дочь» начинал проявляться ответ.
Решение, которое не укладывается в таблицу
После возвращения домой Оля не стала сразу говорить о своём решении. Сначала пошла в банк, уточнила, что будет, если сделать каникулы по ипотеке, пересчитать платежи. Потом обошла три магазина у дома, узнала про вакансии. В одном магазине искали продавца с графиком «два через два», в другом — кассира.
Зарплаты казались смешными после северных. Но рядом с цифрами мелькали важные слова: «без командировок».
Вечером, когда Лера делала уроки на кухне, Оля поставила чайник и, пока тот заглушал неловкость своим шумом, сказала:
— Я, кажется, придумала.
— Что? — Лера подняла глаза от тетради.
— Как сделать так, чтобы у тебя было чуть меньше кружков… но больше мамы.
Лера выронила ручку.
— Ты что, уволишься? — в её голосе было и удивление, и страх — как будто сейчас рушится привычный мир.
— Не совсем так, — Оля вздохнула. — Я не поеду на следующую вахту. Вообще. Хочу попробовать найти работу здесь. В магазине, может, или в кафе. Денег будет меньше. Придётся отказаться от английского и, наверное, от рисования. Но бассейн оставим, ладно? Ты его любишь.
Лера молчала. На её лице сменилось несколько выражений — растерянность, надежда, тревога.
— А ипотека? — наконец спросила она.
— С ипотекой сложнее, — честно ответила Оля. — Я узнавала, можно сделать каникулы на пару месяцев, потом платить поменьше, но дольше. Это не подарок, но переживём. Я устала жить как чемодан: две недели тут, четыре там.
Лера неожиданно вскочила и обняла её так крепко, что Оля едва удержала равновесие.
— Мам, если честно… — прошептала она, уткнувшись носом ей в шею, — я сто раз бы отказалась от этого английского, если бы ты просто была дома. Я уже привыкла, что ты — в телефоне. Но каждый раз, когда ты приезжаешь, у меня внутри как праздник. А потом ты уезжаешь, и будто опять всё серое.
Оля закрыла глаза. В этот момент все таблицы плюсов и минусов перестали иметь значение.
— Тогда давай попробуем по‑другому, — сказала она. — Может быть, мы будем жить скромнее. Зато ты будешь вспоминать не только бабушкины оладьи, но и наши с тобой ночные разговоры на кухне.
Обычный вечер через год
Год спустя их кухня выглядела всё так же: та же скатерть, тот же старенький холодильник с магнитиками, на котором среди прочих висел «ЯНАО». Только этот магнит теперь казался сувениром из прошлой жизни.
Оля устроилась продавцом в продуктовом у дома. Зарплата была небольшой, ноги к вечеру гудели, но она знала расписание дочери лучше, чем когда‑либо. Она знала, когда у дочери контрольная по геометрии, когда в ДК намечается концерт и когда лучше ничего не говорить, а просто поставить перед ней чашку чая.
Часть кружков действительно пришлось отменить. Английский остался один раз в неделю, рисование заменили бесплатным школьным кружком. Ремонт кухни отодвинули «на потом».
Но появились вещи, которые нельзя внести в таблицу доходов и расходов. Совместные завтраки по будням. Смех из комнаты, когда они вместе смотрели старые советские фильмы. Неидеально вымытая посуда, которую они всё равно перемывали вдвоём.
В один из таких вечеров Лера сидела за столом с тетрадью, готовя очередное сочинение. Оля мешала на плите суп, время от времени кидая взгляд на дочь.
— Мам, — вдруг сказала Лера, — у нас тема сочинения «Человек, благодаря которому я чувствую себя сильнее».
— Ага, — Оля улыбнулась. — Будешь опять писать про бабушку и её оладьи?
Лера покачала головой.
— Нет. В этот раз — про тебя.
Оля замерла с ложкой в руке.
— Про меня? Но я же теперь не герой, не вахта, не северные. Обычный продавец.
— Именно, — Лера улыбнулась. — Ты была героем там, где я тебя почти не видела. А теперь ты — мой герой здесь. Потому что, когда мне плохо, ты не в телефоне, а на табуретке рядом. И когда я запуталась в задачах, ты не пишешь «решим потом», а садишься со мной за стол и помогаешь. И даже когда мы ругаемся, ты всё равно здесь. Я от этого сильнее.
Оля отвернулась к плите, чтобы Лера не видела, как глаза наполняются слезами.
— Напишешь, что мама у тебя невидимая? — попыталась пошутить она.
— Наоборот, — серьёзно ответила Лера. — Напишу, что она наконец стала видимой.
Они ужинали, обсуждая какие‑то мелочи — контрольную по истории, сплетни в школе, новой график в магазине. Вроде бы самый обычный вечер.
Но где‑то глубоко внутри Оля чувствовала: именно за эти обычные вечера когда‑нибудь будет благодарна себе больше, чем за любой закрытый кредит или отремонтированную кухню.
Вопрос «Что важнее — быть рядом или обеспечивать?» никуда не делся. На него не было идеального ответа: кому‑то вахта — единственный шанс выжить, кому‑то — возможность дать детям профессию. Жизнь у всех разная.
Просто одна женщина в маленьком городке однажды поняла: лично для неё быть рядом — это тоже способ обеспечивать. Не деньгами, а собой. Своим голосом, руками, привычными вечерами на тесной кухне.
А ипотека… Ипотеку они потихоньку платили. Вместе.