Из воспоминаний почетного члена казанского университета, пензенского старожила Григория Ивановича Мешкова
Император Александр I посетил Пензу 30-го августа 1824 года, во время преосвященного Амвросия (Орнатский). Преосвященный был человек странного, строптивого и неуживчивого характера, ни с кем, начиная с губернатора Лубяновского (Федор Петрович), не ладивший и никем в Пензе, за то, нелюбимый.
Я лично знал и преосвященного, и полицеймейстера, - коллежского советника Демьяна Петровича Путяту, которого в Пензе все уважали, как человека доброго и честного; но он, имел наружность неприятную, будучи кос и курнос.
Быв с ним в хороших отношениях, я слыхивал от него самого рассказ "о выходке" преосвященного:
Когда он, по приказанию губернатора, явился к преосвященному Амвросию просить о поправках по архиерейскому дому, преосвященный, несмотря на очевидную необходимость, не хотел того исполнить.
Г-н Путята возразил, что "безобразие по городу, нетерпимое ни в какое время, в виду прибытия государя, еще меньше может быть допущено"; а преосвященный, улыбаясь, спросил его с насмешкою: "А куда же губернатор денет твое-то безобразие?". Вот и весь разговор.
Во время пребывания государя в Пензе, преосвященный Амвросий дозволил себе и другую выходку.
31-го августа, когда Государь, в 8 часов утра, изволил отправляться для смотра войск 2 пехотного корпуса, который весь собран быть в Пензу, то, лишь только коляска его величества подана была к подъезду, преосвященный, в полном облачении, с духовенством, крестом, хоругвями и иконами, выступил из собора навстречу, хотя такой парад и не был угоден Государю, о чем преосвященный "был предварен".
Чтобы остановить процессию, посланы были, - сперва полицейский чиновник Васильев, а потом полицеймейстер Путята; но преосвященный тогда только возвратился в собор, когда настоял на том граф Дибич (тогда барон), прибывший на место. Этому я был свидетелем.
1-го сентября, в квартире Государя, в губернаторском доме, был парадный обед, к которому, кроме свиты и генералитета, были приглашены губернатор, губернский предводитель и другие лица; но преосвященный Амвросий приглашен не был.
Он оставил епархию, в исходе 1825 года, а поселился в Кирилло-Белозерском монастыре, где и скончался 27-го декабря 1827 года.
Из воспоминаний Петра Александровича Степанова
Желание мое – восстановить истину в деле "завладения иргизской раскольничьей обители". В 1836 году, я был в отпуску у отца моего, А. П. Степанова, и уехал, когда "дело было кончено". Все, что я тогда узнал, было мною записано.
Необходимо пояснить предшествовавшие обстоятельства. Когда А. П. Степанов, по случаю нового назначения, являлся к покойному императору Николаю Павловичу, государь указал ему "на обилие раскольников в Саратовской губернии" и, в особенности на "гнездо их", в иргизских скитах. Отец мой резко отвечал:
- Ваше величество, я их приведу к "одному знаменателю". Государь улыбнулся и сказал: - Без сильных мер. Надо действовать осторожно и не раздражать.
В министерстве даны были А. П. Степанову наставления, преимущественно касающиеся раскольников: указано на "иргизские скиты, как на священное место, род Мекки, всех приволжских раскольников"; как на "притон, где обитали самые закоренелые фанатики", куда "укрывались беглые из сибирских ссыльных; беглые преступники и опасные сектаторы, так называемые бегунцы".
Предложено употребить разумные, не насильственные, но мягкие меры для подготовления скитов к передаче православной или единоверческой церквам.
Прибыв на место и вникнув в управление, А. П. Степанов нашел, что "распоряжения исполняются крайне медленно и неудовлетворительно", вследствие того, что обширному, в то время, пространству губернии не соответствовало малое количество уездных пунктов управления, - он испросил разрешения "образовать три новые уезда" и устроил Новоузенский, Бугурусланский и Николаевский, в тогдашней заволжской части Саратовской губернии.
В город Николаевск было переименовано большое село, в очень близком расстоянии от иргизских скитов.
В исходе 1836 года явился к А. П. Степанову богатый, влиятельный в южном Приволжье негоциант, старовер С. и объявил, по "секрету", что на днях получится из Петербурга запрос о том, - "подготовлен ли Иргизский монастырь к передаче единоверческой церкви".
Потом С., всей силой своего красноречия, доказывал "несостоятельность этой меры, которая нисколько не приведет к цели, предполагаемой правительством; раскол не уменьшится, а, напротив, ожесточится и преисполнится ненависти, которой по сие время не было".
Много говорил он, и в заключение употребил все имеющиеся у него убеждения для того, чтоб склонить губернатора к ответу, что "иргизские скиты еще не готовы".
- Тогда, - добавил он, - дело затянется и все будет по-прежнему тихо и спокойно.
С. ушел от губернатора в твердой уверенности, что "никакого рода убеждения не поколеблют его в честном исполнении его обязанностей".
Через несколько дней, действительно, из министерства был получен запрос, о котором говорил С., и А. П. Степанов ответил, что "у него все готово".
Вслед за тем прибыл единоверческий архимандрит Зосима, назначенный для принятия "в свое веденье" Иргизского монастыря. Губернатор немедленно отправил его на Иргиз с чиновниками, которые должны были ввести его в монастырь. Но дело приняло другой оборот.
Когда архимандрит и чиновники прибыли к монастырю, то нашли ворота запертыми и в них никого не впускали.
На другой день, столпилось кругом монастыря несколько тысяч человек; по скитам били в набат; со всех сторон народ валил к монастырю; с каждым днем толпа увеличивалась.
Дали "знать" губернатору, он поскакал туда и остановился в Николаевске; ко входу в его квартиру поставлен был часовой от конно-артиллерийского резерва, в тех местах квартировавшего.
Губернатор потребовал к себе настоятеля староверческого монастыря; он явился (не под конвоем жандармов, а с чиновником, за ним посланным); губернатор уговаривал его покориться приказанию; но все увещания остались тщетными и он был отправлен обратно в монастырь.
Привели к монастырю николаевскую гарнизонную команду; приказано было толпе "разойтись, с угрозою, что разгонят силою".
В ответ на это раскольники сцепились, переплелись тесно руками, облегли огромною цепью монастырь и поклялись, что, пока живы, монастыря не отдадут.
Растащить их не было возможности; казаки пытались разогнать их нагайками, но те терпеливо переносили удары и оставались в прежнем положении.
Тогда губернатор приказал привезти два конно-артиллерийских орудия и между ними поставил две пожарные трубы.
С начатием пальбы холостыми зарядами, стали качать трубы; мороз был сильный, вода, превращаясь в крупный град, осыпала раскольников; те, перепуганные пальбой и падающим кругом их "чем-то", что, вероятно, приняли за картечь, разорвались и побежали; казаки отогнали их далеко в степь.
Ворота монастыря отворились, единоверческий архимандрит с клиром был торжественно введен в свое владение, а старцы, населявшие монастырь, были разосланы по прочим скитам. Таким образом, хотя не без труда, но без кровопролития, дело было исполнено.
Между тем, при первом известии о возмущении раскольников, саратовский жандармский штаб-офицер донес в Петербург "о бунте".
Тотчас же было сделано распоряжение об "отрешении губернатора от должности"; но, вслед за тем, по получении официального и подробного донесения "о передаче монастыря", А. П. Степанов был причислен к министерству внутренних дел и назначен членом статистического комитета, с сохранении всего содержания, - о чем и значится в его "послужном списке".
Примечание. Единоверческий архимандрит благословил А. П. Степанова иконою со следующею надписью: "Его превосходительству г-ну саратовскому губернатору Александру Петровичу Степанову на благословение от единоверческой Николаевской обители за благоразумное исполнение высочайшего повеления, касательно преобразования оной из раскольничьего Средне-Никольского монастыря. Марта 14-го дня 1837 года. Настоятель архимандрит Зосима".