Не родись красивой 40
— А может, Ольге на шерстяную фабрику? — вдруг робко проговорил Игнат, будто сам удивившись появившейся мысли. Он пригладил ладонью усы и вопросительно глянул на жену.
Мария, которая до того молчала и размышляла, подняла глаза к потолку, будто примеряя идею на ощупь. Потом медленно кивнула, уже увереннее.
— А почему бы и нет?.. — проговорила она совсем другим, деловым голосом. — Олёнка-то, соседка наша, рассказывала: рук там не хватает. Особенно на мойке. Работа, конечно, тяжёлая, вода, пар горячий, но, может, и возьмут без документов. Там ведь деревенские в основном, свои, простые.
Она наклонилась ближе к столу, будто хотела приблизить решение к Ольге.
— Койку, может, дадут… Общежитие у них старое, но жить можно. Кормят так себе, зато крыша над головой. Пока пойдёт. А там, глядишь, освоишься, поймёшь, что дальше.
Она говорила одобрительно, по-хозяйски, словно уже успела оценить дальнейшую Ольгину судьбу.
Николай взглянул на девушку. Ольга сидела прямо, плечи её слегка опустились под грузом неизвестности.
- Я пойду, - сказала она.
- Ну вот и хорошо, завтра с утра пойдём. Разузнаем, поговорим. А сегодня… сегодня отдыхайте, - крякнул Игнат, поднимаясь от стола.
- Я вам помогу по хозяйству, дядька Игнат, - встрепенулся Коля.
Он выпрямился, будто этим движением подтверждая свои слова.
— Помощникам мы рады, — сразу оживился Игнат, потирая руки. — Выходной-то всего один, а дальше опять работа без просвета. У меня там чурбаны остались неколотые… Может, поможешь расколоть?
— Конечно, помогу, — охотно откликнулся Николай. — Работа знакомая.
— И я… я что-нибудь могу, — робко подала голос Ольга, словно боялась, что её забыли за разговором.
Мария посмотрела на неё с теплом, но уже и с пониманием, женским, тонким.
— А что тебе… — раздумчиво начала она, но тут же улыбнулась. — А ты поди-ка с Николаем, милая. Он будет колоть, а ты поленницу складывай. Работка не больно тяжёлая. Глядишь…, она слегка прищурилась, хитро, но по-доброму,, вместе-то вам веселее.
Ольга вспыхнула, но не возразила. Николай тоже смутился, но попытался скрыть это, опуская взгляд на свои руки.
Мария же всё видела. Ей вовсе не нужно было никаких слов, она уже давно приметила, как они украдкой смотрят друг на друга, как Николай всегда чуть поворачивает корпус, если Оля проходит рядом, а Ольга, будто невзначай— поправляет волосы всякий раз, когда он говорит.
Молодёжи хотелось побыть вдвоём — это Мария понимала яснее ясного. А тут, в их крошечной избёнке, где каждая доска скрипит под чужой ногой, побыть вдвоём было решительно негде. Днём, работа, ночью, всем тесно, каждое дыхание слышно.
Пусть же хотя бы поленница станет тем местом, где двое молодых смогут сказать друг другу хоть одно лишнее слово, взглянуть смелее, чем в доме. Ведь они же не зря хотели обвенчаться. Значит, любят.
Мария улыбнулась про себя и стала собирать со стола чашки, негромко напевая старую песню.
На улице было тепло и солнечно. Но сейчас жар солнца не воспринимался, как испытание. Наоборот, оно радовало.
Коля привычно взял топор, выдохнул, сталь блеснула короткой искрой, и впилась в чурбан, рассекая его на две половины.
— Вот так, — сказал он и кивнул Ольге, стоявшей рядом.
Ольга подбирала расколотые поленья и относила к сараю. Она старалась. Но силы её быстро иссякали. То ли усталость дороги еще сказывалась, то ли хрупкое устройство её натуры, которое не привыкло к тяжёлой работе.
У поленницы она остановилась, огляделась растерянно. Сложенные дядиными руками ряды поленьев выглядели крепко, аккуратно, а её попытки превратить принесённые дрова в такой же порядок выглядели жалко. Поленья всё время норовили перекоситься, да и сама Ольга не понимала, с чего начать.
Николай, бросив взгляд на её робкие попытки, отложил топор и подошёл ближе.
— Нет, не так… — тихо, чтобы не обидеть, сказал он. — Смотри, Оля. Клетку надо. Вот здесь — полено вдоль, а сверху поперёк, чтобы держало. И с той стороны так же. Тогда вся поленница никуда не поедет.
Он подхватил несколько поленьев, показывая ей, как нужно класть. Он никогда не задумывался, что крестьянские знания имеют какую-то ценность. Но сейчас понимал, что девушке будет нелегко освоить науку жизни.
Она попробовала сделать сама. Получилось неровно, но получилось. Николай улыбнулся ей ободряюще.
— Вот видишь, выходит. Только ты лучше отдыхай. Если возьмут тебя завтра на фабрику — там тяжело будет.
— Я смогу, — тихо ответила она, глядя на поленницу, словно это было её маленькое поле боя. — Я хочу помочь.
Николай хотел возразить, но не стал. Ему было дорого смотреть, как она старается. И одновременно в груди стоял ком — от тревоги за неё. Она была такой… ранимой и безответной.
Он вернулся к топору, продолжил колоть, но мысли его уже уходили далеко вперёд.
Разговор с дядькой и Марией давал надежду — такую, какой у него давно не было. Настоящую, на которой можно строить завтра. Если работать, честно, много, деньги будут. Может, не сразу, но будут.
За деньги можно попытаться раздобыть документ. А если у Оли будет документ — всё, дальше путь открытый. Тогда они поженятся. И будут жить, как семья. Возможно, даже удастся снять угол, пусть крохотный, — зато вместе. Там они смогут жить вдвоём. Тихо, спокойно, без страха.
Он ударил по чурбаку сильнее, чем было нужно, и дерево словно игрушечное, разлетелось на две части.
«А там, глядишь… жизнь наладится», — подумал Николай, и на сердце у него от этой мысли стало тепло и радостно.
Своими мыслями Николай поделился с Ольгой, не скрывая ни тревоги, ни надежды. Они сидели на низкой лавочке у стены сарая, где тень была густой, прохладной.
Ольга слушала, склонив голову. Взгляд её был мягким, спокойным — редким.
— Всё у нас будет хорошо, — тихо сказала она.
Николай взял её тонкую руку. Его большая, тёплая, в мозолях ладонь почти скрыла её целиком. Он держал её бережно, нежно.
— Не переживай, Олюшка, — проговорил он, глядя ей прямо в глаза. — Всё наладится. Нужно только потерпеть. Всё постепенно, всё по порядку.
Она кивнула. Она ему доверяла.
На другой день взрослые поднялись рано. Быстро поели.
Николай пошёл вместе с дядькой Игнатом и тётей Маней отправился на кирпичный завод. Производство встретило их шумом, сыростью и запахом мокрой глины. Мастер — худощавый, жилистый мужчина, выслушал Игната, бросил взгляд на Николая и сразу оживился.
— Деревенский? — спросил он. — Ну это хорошо. Деревенские у нас крепкие. Работа есть. И койку дадим, жить можно. Сейчас иди в контору, устраивайся. А дальше приходи, всё объясню.
Николай приосанился. Одно дело, мечтать, другое, знать, что первый шаг уже сделан.
Обратно домой он не шел – летел. Ольга ждала на улице. Они переглянулись, иона все поняла. «Взяли,» - выдохнул он. Глаза её засверкали радостно
До шерстяной фабрики было рукой подать.
На фабрике людей не хватало — особенно на мойке, где шерсть приходилось тягать в горячей воде, в парах, в шуме. Однако, прежде чем говорить о чём-то, маленькая полная женщина в переднике строго посмотрела на Ольгу поверх очков.
— Документы покажи.
Ольга опустила глаза. Николай шагнул вперёд:
— Нет у неё документов. Она… из деревни пришла. Там не дали.
Женщина недовольно поморщилась.
— Это плохо. И когда только крестьянкам будут справки давать? Наверное, грамотеи там такие, что написать не могут, - вслух озвучила она мысли.
Она взглянула на Ольгу: худая, слабая… но глаза честные.
— Ладно, возьмём пока, — решила она, тяжело вздохнув. — Посмотрим, какая из тебя работница. Нам лентяйки не нужны.
Она повернулась в сторону дверей:
— Эй, Ивановна! Бери к себе — новенькая пришла!
В дверном проёме появилась высокая женщина, широкоплечая, нахмуренная.
— Кто такая? Откуда будешь? — хмуро спросила она.
— Да деревенская она, — отмахнулась полная женщина.
— Понятно, — буркнула высокая.
Николай вмешался:
— Ей жить негде… Может, койку дадите?
Женщины переглянулись. И та, и другая вместе вздохнули:
— Вот это плохо, — сказали они хором.
Помолчали. Потом Анна Ивановна уже чуть мягче добавила:
— Ладно, выделим койку, столовую тоже дадим. Только вот что запомни…
Она шагнула ближе к Ольге, внимательно, даже слишком внимательно поглядела ей в лицо:
— Работа тяжёлая. Ты теперь уже не крестьянка. Ты — пролетарка. Поняла? Тут либо работаешь, либо уходишь.
Ольга тихо кивнула. Кивок был слабый, робкий, но в нём Ивановна разглядела кое-что ещё — искренность.
— Что-то ты несмелая больно, — сказала она, но голос её уже был не злой, а скорее испытующий. — На крестьянку-то не похожа. Ну да ладно. Пойдём. Рабочее место покажу.
И повернулась, ожидая, что Ольга пойдёт за ней.
Ольга посмотрела на Николая. Николай кивнул ей.
Он проводил её взглядом до двери в цех. И только тогда почувствовал, как в груди поднялось тяжёлое, но светлое чувство: сделан ещё один шаг. Дальше — как Бог даст, но дорога открылась.
В цехе, куда Ольга вошла, всё имело неприглядный вид: стены с облупившейся побелкой, полы, по которым струилась вода, большие корыта, в которых женщины мыли шерсть. Запах сырости, пара, мыла и старой грязи висел густым змеиным кольцом в воздухе, наполнял лёгкие, щекотал горло.
Ивановна подвела ее к одному такому корыту.
- Вот твое место, - указала она на него. Сейчас принесут шерсть. Наливай горячей воды вон из того чана. Клади мыло и соду. И стирай.
Ольга растерялась. Она не представляла, как черпать горячую воду, как вступать в неё ногами. Но Ивановна уже ушла и надо было приступать к работе. Ольга потопталась на месте, ища глазами ведро.
- Ведра там, у бочки, - услышала она звонкий голос. Сзади стояла крепкая девушка в больших резиновых сапогах.
- Ты лапти то сними, иначе они сейчас все сырые будут. Вон под лавкой стоят сапоги, обувай. Меня Анфисой зовут. А тебя?
- Меня Ольгой, - тихо ответила Ольга, сраженная увиденным.
- Ты шевелись, а то Ивановна тебя не оставит. Пойдем со мной, покажу.
В 12-00 для вас выйдет рассказ "Сватовство по недоразумению", а в 14-30 начнется интересное повествование про Коко Шанель.