В тот день всё начиналось так обычно, что я до вечера даже не подозревала, как моя жизнь собирается перевернуться.
Утром я проснулась раньше будильника от запаха жареных блинов. На кухне шипела сковорода, а из ванной доносился шум воды. У нас в квартире было прохладно, батареи еле тёплые, и я, кутаясь в старый халат, стояла у окна и смотрела, как во дворе какие‑то мальчишки гоняют мяч по грязному снегу.
Мой муж, Серёжа, сидел за столом в футболке, листал телефон и крошил блин прямо на скатерть.
— Доброе утро, — сказала я, пытаясь улыбнуться.
— Ага, — ответил он, даже не подняв глаз. — Холодно у тебя тут. Надо бы сделать ремонт наконец.
*У меня тут*, — отметила я про себя. Квартира была моей, доставшейся от бабушки. Мы с Серёжей жили в ней третий год, а он всё продолжал говорить так, словно это я временно у него, а не наоборот.
Я торопливо позавтракала, собираясь на работу. Серёжа уже полгода как сидел дома, «искал себя». Сначала он ушёл «по собственному желанию», говорил, что найдёт вариант получше. Потом варианты то оказывались «недостойными его уровня», то «слишком далеко ехать». В итоге искал он в основном сериалы и новые игры.
Но я всё ещё верила, что это временно.
Я работала бухгалтером в небольшой фирме. Зарплата была не сказочной, но стабильной. В тот день у нас как раз намечалась небольшая вечеринка в честь дня рождения директора. Обещали торт, музыку, какую‑то программу. Я честно собралась уходить вовремя, но коллеги упросили остаться хотя бы ненадолго.
К вечеру я устала. Голова гудела от разговоров, музыка казалась слишком громкой, свет — слишком ярким. Я вышла в коридор, прислонилась к холодной стене и набрала Серёже.
— Серёж, забери меня, пожалуйста, — тихо сказала я. — У нас тут всё заканчивается, мне тяжело добираться, уже темно.
Он помолчал несколько секунд.
— Ты же сама хотела туда идти, — наконец ответил он, устало вздохнув. — Мне ехать через весь город. Я вообще‑то тоже устаю.
*От чего ты устаёшь, Серёжа? От дивана к холодильнику ходить?* — подумала я, но вслух сказала:
— Мне правда нужно, чтобы ты приехал. Я одна поеду долго, да и в районе у нас вечерами шумно. Мне страшно.
Он ещё немного поворчал, но согласился. Сказал, что через минут сорок будет. Я вернулась за стол, допила чай, украдкой посмотрела на часы. Когда Серёжа наконец позвонил, я облегчённо выдохнула.
В машине было прохладно и пахло освежителем с резким цитрусовым запахом. Он сидел за рулём, нахмуренный.
— Накаталась? — спросил он вместо приветствия.
— Немного посидели, — ответила я. — Спасибо, что приехал.
— Угу.
Мы ехали молча почти всю дорогу. Я смотрела на огни за окном и думала, что, наверное, это просто усталость. И у него, и у меня. Что всё наладится.
Я тогда ещё не знала, что эта невинная просьба забрать меня с вечеринки станет точкой отсчёта, с которой мои подозрения начнут расти, как снежный ком.
***
Сначала это были мелочи. Такие мелочи, на которые обычный человек и внимания бы не обратил.
Через несколько дней после той вечеринки мне позвонила свекровь. Голос у неё был, как всегда, громкий и уверенный, будто она говорит не по телефону, а стоит у меня на кухне и распоряжается, где ставить тарелки.
— Доченька, привет, — пропела она. — Как вы там? Как мой сыночек?
*Твой сыночек сейчас спит до полудня и живёт за мой счёт*, — подумала я, но ответила вежливо:
— Всё нормально, Галина Петровна. Он рядом, спросите сами.
Серёжа в это время сидел на диване и смотрел какой‑то ролик, уткнувшись в телефон. Я протянула ему трубку. Он взял её, подошёл к окну, и я вдруг заметила, как резко изменился его голос. Стал мягче, выше, почти мальчишеским.
— Ма, ну всё, хватит, — смеялся он. — Нормально у нас всё.
Я ловила обрывки фраз.
— Да, она работает… Нет, не переживай… Потом обсудим… Да, да, поедем к тебе.
Когда он вернул мне телефон, Галина Петровна уже говорила спокойным, почти деловым тоном:
— Вы к нам в субботу приедете, доченька. Надо обсудить кое‑какие семейные дела. Ты же у нас теперь главная добытчица.
Последние слова она будто бы произнесла с усмешкой, но я решила не обращать внимания.
*Семейные дела так семейные*, — подумала я.
В субботу, пока я мыла полы и готовила, Серёжа ходил по квартире с загадочным видом. То поправит полку, то заглянет к компьютеру, то начнёт что‑то считать в телефоне.
— Что за семейные дела такие? — спросила я.
— Да так, — неопределённо пожал он плечами. — Мама волнуется, что ты устаёшь. Ты же всё на себе тащишь.
Это прозвучало вроде бы заботливо, но взгляд у него был какой‑то скользящий. Я запомнила это ощущение, как запоминают странный запах, не понимая, откуда он идёт.
Дорога к свекрови заняла около часа. Её квартира была полной противоположностью моей: яркие ковры, тяжёлые шторы, шкафы до потолка, в которых, казалось, хранилось всё на свете. На кухне пахло жареной курицей и старым маслом.
Галина Петровна встретила нас, как всегда, громко и немного наигранно радостно. Обняла сына, похлопала его по спине.
— Мой золотой, как ты там? Не замёрз? — и только потом повернулась ко мне: — Привет, доченька.
Я заметила, что на ней новое платье, блестящее, с ярким узором. На шее — массивная цепочка.
*Странно, она ведь недавно жаловалась, что денег чуть ли не впритык*, — мелькнула мысль, но я тут же одёрнула себя. Не моё дело, на что она тратит.
Мы сели за стол. Разговор начался с обычных тем: погода, соседи, здоровье. Но постепенно он как‑то почти незаметно свернул к финансам.
— Я вот думаю, — сказала Галина Петровна, разливая чай по чашкам. — Сейчас время непростое. Надо деньги правильно распределять. А у вас как?
Я растерялась.
— Да как… Я работаю, Серёжа пока ищет…
— Мама, да всё нормально, — перебил её Серёжа, поморщившись. — Мы сами разберёмся.
Она нахмурилась.
— Я мать, имею право знать, как вы живёте. Мне не всё равно, как мой сын питается.
*А мне, значит, всё равно, как я сама питаюсь?* — едко отметила я про себя.
После обеда Галина Петровна загадочно посмотрела на меня и сказала:
— Пойдём, доченька, на кухню, помоги мне там.
На кухне она закрыла дверь и неожиданно понизила голос.
— Слушай меня внимательно, — сказала она, опираясь руками о стол. — Я женщина опытная, жизнь прожила. Ты молодая, горячая, можешь глупостей наделать.
Я молчала, вытирая тарелки. Почему‑то вдруг очень отчётливо услышала, как тикают часы на стене.
— Финансами в семье должен рулить мужчина, — продолжила она. — Это закон. А у вас всё наоборот. Ты работаешь, ты деньги держишь. А мой сын без дела сидит. Это неправильно.
Я подняла глаза.
— Галина Петровна, но он же взрослый человек. Если хочет управлять деньгами, пусть зарабатывает.
Она взмахнула рукой.
— Да что ты понимаешь! Мужчина не обязан вкалывать, как ломовая лошадь. Его дело — принимать решения. А твоя зарплата — это общие деньги семьи. Ты должна отдавать её Серёже. Он будет всё распределять, как положено.
Я почувствовала, как что‑то внутри холодеет.
— Простите, — сказала я, стараясь говорить спокойно, — но я не собираюсь никому отдавать свою зарплату. Тем более полностью.
Она прищурилась.
— Вот она, современная молодёжь. Упрямая. А потом плачет. Ты ведь у нас живёшь в своей квартире? Квартирка хорошая, светлая. Сыночек мне рассказал.
Я кивнула.
— Так вот, — сказала она, убирая со стола крошки ровными движениями. — Я вижу, ты девочка неплохая. Но слишком самостоятельная. Это может плохо кончиться. Подумай хорошенько над моими словами.
У меня внутри всё сжалось. *Что вообще происходит? Почему она так уверенно распоряжается моей жизнью? И откуда у неё столько информации о моих деньгах, если я ей ничего не рассказывала?*
На обратной дороге Серёжа был раздражённый.
— Ну чего ты с мамой спорила? — ворчал он. — Она же добра тебе желает.
— Она хочет, чтобы я отдавала тебе всю свою зарплату, — тихо сказала я. — И это называется «добра желает»?
Он резко выдохнул.
— Она просто переживает. Я мужчина, я должен всё контролировать. Так нормально.
*Ты полгода как без работы, Серёж*, — хотелось закричать мне, но я сжала губы. Внутри уже росло что‑то тяжёлое, неприятное. Первое настоящее подозрение.
Через неделю я заметила, что Серёжа стал чаще выходить из комнаты, чтобы поговорить по телефону. Как только я заходила, он сразу заканчивал разговор или выходил на балкон.
Однажды ночью я проснулась от тихого света в коридоре. Дверь кухни была приоткрыта. Я встала и подошла. Серёжа сидел за столом, склонившись над какими‑то бумажками. Рядом лежал мой паспорт.
Сердце ухнуло.
— Что ты делаешь? — спросила я.
Он вздрогнул, спрятал документы в стопку журналов.
— Ничего. Просто смотрю, какие у нас данные, — сказал он, не глядя на меня. — Хотел узнать, до какого числа у тебя страховка.
*Страховка? Ночью? На кухне?* — мысли заметались, как мыши.
На следующий день я, дождавшись, пока он уйдёт в магазин, достала из журналов ту стопку. Там были какие‑то распечатки, бланки, образцы заявлений. В одном месте я увидела знакомую строчку: «Договор дарения жилого помещения…».
К горлу подкатил тяжёлый ком.
Моего паспорта в журнале уже не было.
***
Вечером того же дня я села на край кровати и смотрела на Серёжу, который, как ни в чём не бывало, играл на телефоне.
— Где мой паспорт? — спросила я.
Он дернулся, но почти сразу взял себя в руки.
— В тумбочке. Где же ещё, — ответил он, не поднимая глаз.
— Я смотрела. Там его нет.
Он отложил телефон.
— А зачем ты вообще его ищешь? — резко спросил он. — Не доверяешь мне?
*Не доверяю? А надо доверять человеку, который ночью заполняет бланк дарения моей квартиры?* — стучало у меня в голове.
Я поднялась, открыла шкаф, стала перебирать полки. Чувствовала, что руки немного дрожат. Паспорт нашёлся в его куртке, в внутреннем кармане. Рядом лежал сложенный лист. Я развернула его.
Это был черновик договора дарения. Моя квартира. Мои данные. В графе «одаряемый» было написано: «Сергею…».
Я вдруг очень хорошо почувствовала запах коридора: пыль, стиральный порошок с цветочным ароматом, немного сырости от старых стен. Мир будто сжался до этого запаха, до этого листка бумаги и его помятой куртки.
— Это что? — мой голос прозвучал непривычно спокойно.
Серёжа прикусил губу.
— Не драматизируй, — попытался он усмехнуться. — Я просто консультировался. Вдруг нам так будет проще. Мало ли что.
— Проще кому? Тебе и твоей маме?
Он замолчал. Это молчание было громче любых слов.
— Финансами должен рулить мужик, — наконец выдавил он, почти повторяя интонацию матери. — И жильём тоже. Так правильно.
— Ты хотел, чтобы я переписала на тебя квартиру? — уточнила я.
— Ну а что такого? — уже почти раздражённо ответил он. — Мы же семья. Какая разница, на ком квартира. Тебе что, жалко? Ты ведёшь себя, как чужая.
*Чужая. В своей же квартире. Среди своих же вещей*, — с горечью подумала я.
На следующий день позвонила свекровь и, не особенно выбирая выражения, потребовала приехать вновь.
— Надо всё обсудить. Ты ведёшь себя неправильно, доченька, — её голос был жёсткий, как стук крышки по кастрюле.
Я согласилась. Внутри уже клокотала смесь страха, злости и какой‑то странной решимости.
Перед тем как ехать, я сделала одну вещь. Сфотографировала договор, собрала свои документы и спрятала их у себя на работе в ящик стола. *На всякий случай*, — сказала я себе.
У свекрови дома было жарко, душно. В воздухе пахло жареным луком и дорогими духами. На столе аккуратно лежали какие‑то бумажки, ручка с золотистой полоской, чашка с недопитым чаем.
— Садись, — Галина Петровна указала мне на стул. Серёжа сел рядом с ней, чуть сзади, как будто они — единый фронт.
Я села напротив.
— Значит так, — начала она, не тратя времени на приветствия. — Я мать, я за семью переживаю. Видно, вы сами не справляетесь. Поэтому будем решать по‑взрослому.
Она подтянула к себе стопку бумаг.
— Во‑первых, — загнула она палец, — финансовый вопрос. Ты будешь отдавать свою зарплату Серёже. Полностью. Он мужчина, пусть распределяет. Тебе на мелочи он даст.
У меня внутри что‑то щёлкнуло.
— Во‑вторых, — продолжила она, — квартира. Жить в доме, записанном на женщину, для мужчины унизительно. Серёжа мне говорил, как ему тяжело. Это неправильно. Ты должна оформить дарение на него. У нас уже есть образец договора. Мы его заполнили. Тебе нужно только подписать.
Она разложила передо мной несколько листов. Я узнала тот самый текст.
В комнате было так тихо, что я слышала, как тикают старые часы в углу и как в подоконник постукивает ветка.
— А если я откажусь? — спросила я негромко.
Галина Петровна приподняла брови.
— Ты что, хочешь разрушить семью? Хочешь, чтобы мой сын чувствовал себя нахлебником у тебя дома? Хочешь, чтобы люди пальцем тыкали? Да и вообще, если собираешься рожать, детям нужен отец, крепкий глава семьи. А какая это глава, если у него даже угла своего нет?
Я посмотрела на Серёжу. Он отвёл глаза.
— Ты так считаешь? — спросила я его.
Он пожал плечами.
— Мама права. Мне тяжело так жить. Как будто я к тебе подселился временно.
*Но ты и есть тот, кто подселился*, — мысленно ответила я, но вслух сказала:
— Значит, вы заранее всё это обсуждали. И договор составляли. И мой паспорт брали без спроса.
Галина Петровна не моргнула.
— Мы думали о благе семьи. А ты ведёшь себя эгоистично.
И тут я вдруг услышала свой собственный смех. Он прозвучал неожиданно громко и свободно. И в этом смехе было столько усталости, что они оба растерялись.
— Знаете что, — сказала я, вытирая уголки глаз, хотя и не плакала, — халява кончилась.
Они переглянулись.
— Что ты несёшь? — нахмурилась свекровь.
Я поднялась. Стул скрипнул по полу.
— Вы оба, — я посмотрела на Серёжу, затем на неё, — собирались сделать из меня молчаливый кошелёк. Я должна работать, отдавать зарплату, отписать квартиру, а вы будете решать, как мне жить? Нет. Так не будет.
— Девочка, ты с ума сошла? — Галина Петровна вскочила. — Да ты без моего сына никто. Он тебя приютил, он…
— Он приютил? — я хмыкнула. — В квартире моей бабушки?
Я дотронулась пальцами до лежащих на столе бумаг.
— Дарение вы хотели оформить тихо. Но вы забыли один момент.
Я открыла сумку, достала конверт и выложила на стол несколько фотографий — снимки того самого договора, где была видна и дата, и почерк, и то, что черновик заполнялся без моего участия.
— Я уже показала это знакомому юристу, — спокойно сказала я. — С тайным использованием моего паспорта, с попыткой принудить к сделке. Если вы продолжите давить, я напишу заявление. Со всеми подробностями.
Лицо свекрови вытянулось.
Серёжа попытался улыбнуться.
— Ну ты чего, мы же просто…
— Тихо, — перебила я. — Слушайте меня внимательно.
Я вдруг почувствовала, как в груди поднимается не паника, а какая‑то новая, твёрдая сила.
— Серёжа, собираешь вещи и завтра же съезжаешь из моей квартиры. Ты и твоя мама. Времена, когда я содержала взрослого мужчину и его планы, закончились. Хочешь быть главой семьи — учись сначала быть взрослым человеком. Без моих денег и без моей квартиры.
— Ты не имеешь права! — взорвалась Галина Петровна. — Это мой сын! Он…
— Он взрослый, — жёстко ответила я. — И раз вы оба так уверены, что мужчина должен всем рулить, пусть рулит где‑нибудь ещё. Но не в моей жизни.
Повисла тишина. Я услышала, как по батарее пробежал металлический звук, будто кто‑то сверху уронил ложку.
— Вон из моей квартиры, — повторила я, глядя Серёже прямо в глаза. — Но перед этим…
Я взяла со стола ручку, перевернула один из пустых листов и написала пару строчек.
— Перед этим ты подпишешь, что на протяжении всего нашего брака я одна оплачивала коммунальные услуги и покупала продукты. Понимаю, бумага не имеет силы, но пусть хотя бы совесть немного защемит, когда в зеркало будешь смотреть.
Он побледнел.
— Я ничего подписывать не буду.
— Тогда я сегодня же расскажу твоим друзьям и всем общим знакомым, как ты с мамой пытался провернуть эту схему с квартирой. С фотографиями, с датами, со всем. Пусть знают, какой ты «глава семьи».
Я видела, как у него дрогнули губы. Он сжал кулаки, потом неожиданно опустил плечи.
— Давай, — тихо сказал он. — Пиши.
Он подписал. Рука дрожала так, что подпись вышла кривой.
Я аккуратно сложила лист и убрала в сумку.
— А теперь действительно всё. Халява кончилась.
И вышла, не дожидаясь их ответов.
***
Дальше всё пошло быстро, но внутри меня всё равно казалось, что время тянется, как резина.
Вечером того же дня я приехала домой одна. Квартира встретила меня привычной тишиной. На вешалке висела его куртка, в прихожей стояли его кроссовки. Я посмотрела на всё это и вдруг поняла, что мне не жалко ни одной вещи.
*Жалко только лет, которые я потратила на оправдания его лености и маминых претензий*, — подумала я.
Я собрала его одежду в несколько пакетов, сложила на балконе. Потом зашла в гостиную, выключила телевизор, который он оставил включённым, и впервые за долгое время села в тишине.
Телефон звонил несколько раз. Сначала свекровь. Потом Серёжа. Потом с неизвестного номера. Я не брала трубку.
Утром я оставила на кухонном столе записку: «Твои вещи на балконе. Ключи оставь в почтовом ящике». И ушла на работу.
За день мне пришло несколько сообщений. Сначала были уговоры:
«Давай поговорим спокойно».
Потом обиды:
«Ты разрушила семью».
Потом попытки вызвать жалость:
«Мне некуда идти».
На одно из них я ответила коротко: «К маме».
Через пару дней наш общий знакомый написал мне, что Серёжа живёт у Галины Петровны, и она всем рассказывает, что я «забрала у бедного сына жильё». Я только вздохнула. *Ну пусть рассказывает. Своя правда у каждого*.
Самым неожиданным поворотом стало не это.
Через неделю ко мне на работу пришла девочка из соседнего отдела, Марина. Села напротив, помялась.
— Я не знаю, говорить тебе или нет, — начала она. — Но, наверное, должна.
Оказалось, что Серёжа все эти месяцы вовсе не был таким уж безнадёжным безработным. Он подрабатывал у знакомого, помогал с настройкой техники, и деньги эти не приносил домой. Говорил, что «когда подкопит, тогда и признается». Часть из этих денег он переводил маме. На украшения, на поездки к подруге в другой город, на её «траты».
— Он мне сам как‑то проговорился, — призналась Марина. — Тогда я подумала, что вы всё обсуждаете. А потом увидела, что ты продолжаешь экономить на всём. И поняла, что тебя просто используют.
Я слушала её и чувствовала, как внутри у меня вместо прежней обиды поднимается странное спокойствие. Как будто пазл наконец сложился до конца, и больше нет ни одного недостающего кусочка.
*Значит, не зря я сказала, что халява кончилась*, — подумала я.
В тот вечер я достала из шкафа старые блокноты, где когда‑то записывала свои мечты и планы. На одной из страниц увидела список: «Обучение, поездка к морю, ремонт на кухне». Рядом были нарисованы маленькие звёздочки.
Я взяла ручку и аккуратно вычеркнула из своей жизни слово «мы», оставив только «я».
***
Прошло несколько месяцев.
В квартире стало заметно просторнее. Не только потому, что исчезли его вещи. Исчезло постоянное напряжение, ощущение, что я должна кому‑то что‑то доказывать.
Я сделала небольшой ремонт на кухне — покрасила стены в светлый цвет, сменила шторы. Каждое утро, заходя туда, я чувствовала, что дышать стало легче.
Серёжа поначалу ещё пытался писать. Однажды даже стоял под подъездом, звонил в домофон. Я выглянула в окно, мы встретились взглядами. В его глазах было что‑то похожее на сожаление. Или на то, как человек смотрит на закрытую дверь в магазин, где он когда‑то всё получал бесплатно.
Я спокойно опустила штору.
Потом он перестал появляться. Через знакомых я узнала, что он нашёл работу. Не мечту, конечно, но стабильную. Говорили, что ему тяжело, что он жалуется. Но внутри я чувствовала, что это уже не моя история.
Самое трудное оказалось не выгнать их из своей квартиры и жизни, а позволить себе жить без постоянного чувства вины. Не оправдываться за то, что я зарабатываю. Не бояться, что меня назовут эгоисткой только потому, что я не хочу отдавать свою зарплату взрослому мужчине, который сам не спешит брать ответственность.
Иногда по вечерам я вспоминала тот день у свекрови. Как она гремела чашками, как уверенно говорила: «Финансами должен рулить мужик». Как они вдвоём сидели напротив меня, уверенные, что я сейчас сдамся, подпишу, отдам.
И особенно отчётливо я вспоминала свой смех.
Тот смех, с которого начался конец их лёгкой жизни за мой счёт и начало моей новой, пусть и непростой, но честной.
Теперь, когда я сижу в своей кухне, пью горячий чай и слышу, как за окном кто‑то идёт по снегу, мне спокойно. Я смотрю на аккуратную стопку оплаченных квитанций, на свой кошелёк, на фотографии бабушки на стене.
И знаю: да, в моей жизни было много наивности. Много попыток всем понравиться, всех устроить. Но был и тот день, когда я сказала: «Халява кончилась. Оба вон из моей квартиры». И не отступила.
И вот это решение, при всей его боли, до сих пор кажется мне самым честным по отношению и к себе, и к ним.