Утро началось не с кофе, а с лязга ворот.
В 07:15 на территорию «Серебряного века» заехал реанимобиль. Не государственный, с красным крестом, а частный, желто-ядовитого цвета, с тонированными стеклами и надписью «МедТрансКомфорт». Машина для перевозки драгоценных грузов.
Григорий Афанасьевич наблюдал за ней из окна своей комнаты на втором этаже. Он не спал всю ночь. Тело ломило, каждый сустав ныл, предсказывая дождь, но в голове была звенящая, холодная ясность.
Он открыл шкаф. Достал свой парадный китель. Он висел здесь «на всякий случай», для 9 мая или для собственных похорон. Ткань пахла лавандой от моли.
Григорий надел белую рубашку. Дрожащими пальцами застегнул пуговицы. Накинул китель. Тяжесть орденских планок на груди привычно оттянула ткань.
Это была не форма одежды. Это была броня.
— Ну, Афанасьич, — сказал он своему отражению в зеркале. Лицо было серым, мешки под глазами черными, как уголь, но подбородок был выбрит идеально. — Помирать так с музыкой!
Он вышел в коридор. Обычно в это время пансионат сонно потягивался. Старики медленно ползли к водопою — к кулерам и столовой. Но сегодня воздух был максимально наэлектризован.
Слух о том, что их любимицу Фаечку, которая знала, у кого болит колено, а у кого душа, уволили одним днем, разлетелся быстрее вируса гриппа. Шепотки змеились по углам. Нянечки ходили с красными глазами. Санитары были мрачнее тучи.
Григорий спустился в холл.
У стойки администратора царила суета. Лариса Борисовна, безупречная, как манекен в витрине ЦУМа, что-то объясняла двум крепким парням в форме «МедТранса». Они катили перед собой каталку с мягкими ремнями. Фиксаторами. Для буйных.
Или для тех, чье мнение вообще не спрашивают.
— Поднимайтесь на лифте в спецблок, — командовала директриса, не понижая голоса. Она чувствовала свою безнаказанность. — Пациентка готова. Вещи собраны. Родственник — дочь — встретит вас на месте прибытия, она скинула локацию. Действуем быстро, без шума. Чтобы никто из постояльцев не видел.
— Не получится без шума, — раздался глухой, но твердый голос.
Лариса Борисовна обернулась. Парни в униформе замерли, облокотившись на каталку.
Посреди холла, опираясь на трость как на меч, стоял Григорий Афанасьевич. Ордена тускло блеснули в свете люстр. Он перекрывал путь к лифтам.
— Григорий Афанасьевич? — Лариса удивленно приподняла бровь. — Что за маскарад? У вас праздник? Или вы решили произвести впечатление перед выселением? Документы о расторжении вашего договора я уже готовлю. Потерпите. Не до вас сейчас.
— Вы не вывезете её, — сказал статный старик. Игнорируя ее сарказм, он смотрел прямо в переносицу директрисе, как учили в разведке. — Анна Васильевна Снегина — дееспособный человек. Она не давала согласия на перевод в закрытое учреждение.
— У меня есть согласие её законного опекуна. Дочери, — отрезала Лариса. — А вы, гражданин Климов, здесь никто. Вы — угроза. Вы вчера чуть не убили старушку своими романтическими бреднями. Уйдите с дороги.
Она кивнула санитарам:
— Проходите.
Два амбала двинули каталку вперед. Колесики противно скрипнули по керамограниту.
— Дорогу, дедуль, — буркнул один из них, жуя жвачку.
Григорий не сдвинулся. Он поднял трость горизонтально, перегораживая проход.
— Только через мой труп.
— Ну, это мы быстро организуем, с вашим-то сердцем, — прошипела Лариса. — Охрана! Виктор! Убери этого клоуна!
К Григорию шагнул местный охранник Виктор — мужик в принципе неплохой, который часто стрелял у Григория сигареты, но подневольный.
— Афанасьич, ну не дури, — тихо сказал Виктор, беря его за локоть. — Тебя сейчас полиция заберет. Дай ребятам работать. Не поломай себе остаток жизни.
Григорий дернул рукой, сбрасывая захват. Сил было мало, но ярость и адреналин придавали десятикратное ускорение.
— Я жизнь уже прожил! — гаркнул он так, что в буфете звякнули чашки. — А вы? Вы что делаете? Фаину выгнали за то, что она человеку помогла! Аню, как преступницу, в тюрьму везти хотите?! Людей за скот держите? Пока платим — облизываете, а как неудобными стали — в утиль?!
Его крик повис под сводами холла.
И вдруг что-то изменилось.
Со стороны мягкой зоны, где у телевизора уже сидели ранние пташки, раздался стук. Глухой, ритмичный.
Тук-тук-тук.
Это Ираида Павловна, главная сплетница пансионата, глухая как пень, но всё понимающая глазами, поднялась со своего кресла. Она стучала своей клюшкой-крабом по полу.
— Правильно говорит, — неожиданно громким, скрипучим голосом заявила она. — Фаечку уволили ни за что! Она мне капли в нос за свои деньги покупала!
Она медленно, шаркающей походкой, подошла и встала рядом с Григорием.
Лариса Борисовна опешила.
— Ираида Павловна? Вернитесь на место. Это вас не касается. Не вмешивайтесь, пожалуйста.
— Касается! — прошамкал беззубым ртом Соломон Маркович, бывший скрипач, который обычно вообще ни с кем не разговаривал. Он выкатил свои ходунки вперед. — Сегодня её, а завтра нас? Если дети решат, что квартирка нужна срочно?
Старики поднимались один за другим.
Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет. Сгорбленные, с палочками, на ходунках, кто-то в коляске. Те, кого привыкли считать безмолвным контингентом, «овощами» для отчетности, вдруг обрели волю. Обида за Фаечку и животный страх перед тем, что их тоже могут вот так молча вывезти в «дурку», сработали как детонатор. Искра к бикфордову шнуру была поднесена.
Они подтягивались к лифтам, образуя живую, трясущуюся, но непреодолимую стену из вязаных кофт и седых голов.
— Не отдадим Аньку! — крикнула бойкая бабка в цветастом платке.
— Фаину верните, ироды!
— Произвол! Я буду жаловаться в министерство! — тряс кулаком отставной профессор.
Григорий оглянулся. Слева от него стояла Ираида, справа — Соломон Маркович. Сзади смыкали ряды еще человек пятнадцать. Это было его войско. Самое странное и нелепое войско в мире, но Григорий почувствовал, как к горлу подкатил ком. Он был не один.
Санитары из «МедТранса» остановили каталку. Они растерянно переглядывались. Таранить толпу пенсионеров? Это статья. И скандал в соцсетях.
— Э, начальница, мы так не договаривались, — протянул один из них. — У нас график. Мы на драку не подписывались. Тем более со стариками.
Лариса Борисовна побагровела. Её идеальный мир, выстроенный на дисциплине и страхе, рушился на глазах. Прямо в холле происходил несанкционированный митинг. И кто бы был зачинщиком? Старики!
— Разойдитесь! — взвизгнула она, теряя самообладание. Голос медленно перерастал в ультразвук. — Я сейчас вызову полицию! Психбригаду вызову всем! Вы нарушаете режим! Вы все вылетите отсюда без возврата денег!
— Плевать, — сказал Григорий тихо, но в наступившей тишине его услышали все. — Звоните. Хоть самому Президенту звоните. И все министрам скопом. Лифт заблокирован. Пока я жив, она не выйдет оттуда. Не позволю против ее воли действовать.
В этот момент стеклянные автоматические двери главного входа разъехались в стороны.
С улицы донесся шум дождя и гул двигателя. В холл стремительно, стряхивая капли с черного зонта, вошла Нина.
Она выглядела как всегда безупречно: бежевое пальто, кожаные перчатки, решительный взгляд. Она приехала проконтролировать погрузку «проблемного груза».
Нина сделала два шага и замерла.
Перед ней открылась картина, достойная пера живописца-баталиста. В центре холла — баррикада из стариков, ощетинившаяся тростями. Во главе — тот самый «аферист», сверкающий орденами. Растерянная директриса с перекошенным лицом. И застрявшая каталка.
Нина медленно опустила зонт. Вода массивными каплями стекала на ковер.
Она встречалась со сложными судьями. Вела переговоры с бандитами из девяностых. Но толпа разгневанных пенсионеров, защищающих свою любовь, — это было что-то новенькое в её практике.
Григорий увидел её. Он медленно поднял руку с тростью и указал концом на Нину, как будто вызывал на дуэль.
— Ваша мама не вещь, — сказал он. — И вы её не заберете.
В тишине раздался звонок телефона Ларисы Борисовны. Громкая, веселая мелодия «Jingle Bells», которую она всё забывала сменить после давно прошедшего Нового года, звучала издевательски неуместно.
Нина сделала шаг вперед.
— Что здесь происходит? — спросила она ледяным тоном, но в голосе проскользнула нотка неуверенности.
— Революция, доченька, — прошамкал Соломон Маркович. — Революция совести.
Сзади, за спиной «восставших», звякнул лифт. Все обернулись. Двери открылись.
В кабине стоял молоденький санитар Паша, который должен был дежурить в спецблоке. Глаза у него были по пять рублей.
— Лариса Борисовна... — проблеял он дрожащим голосом. — Там это... Анна Васильевна... Она забаррикадировалась. Тумбочкой дверь подперла. И сказала, что если к ней кто войдет... она стекло разобьет и вены себе вскроет. Осколком.
Повисшая тишина стала ватной.
Нина побледнела так, что её дорогой тональный крем окислился на коже и пошел желтыми пятнами. Папка с документами выпала у неё из рук.
— Мама?.. — выдохнула она.
Григорий уже не слушал. Он отшвырнул ходунки Соломона, растолкал санитаров с каталкой и, прихрамывая на обе ноги, рванул к открытому лифту.
— Нюра! — закричал он. — Нюрочка, не вздумай! Я иду!
Никто не посмел его остановить. Даже Лариса Борисовна стояла, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег собственной бесчеловечности.
Продолжение
📚Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить выход новых глав книги. Ваша Алина Вайсберг 💖