В спецблоке «Восток» стоял запах корвалола, смешанный с запахом острой, металлической тревоги.
Григорий Афанасьевич не успел добежать до двери палаты первым. Нина оказалась быстрее, несмотря на каблуки. Она влетела в коридор, сбросив свою адвокатскую броню, как ненужную шелуху.
За бронированным стеклом двери, которую подпирала тяжелая тумбочка, она увидела мать.
Анна Васильевна сидела на полу. Седые волосы, обычно аккуратно уложенные, стихийно рассыпались по плечам. В одной руке она сжимала осколок от разбитого графина, острием прижимая его к тонкому запястью другой руки. Рукав казенной ночной сорочки был закатан. На белой, пергаментной коже синяя вена пульсировала так отчетливо, что заранее Нине стало дурно.
— Мама! — Нина ударила ладонью по стеклу. — Мама, выброси это! Ты слышишь?! Открой дверь немедленно!
Анна Васильевна подняла голову. Взгляд у неё был пустой и страшный — взгляд человека, загнанного в угол.
— Уходите, — сказала она тихо, но слышно было даже через стекло. — Если кто-то войдет... я сделаю. Мне терять нечего. В застенки я не поеду. Не хочу заканчивать дни в тюрьме.
— Какая тюрьма? Это санаторий! — крикнула Нина, и голос её дал петуха.
Подоспевший Григорий оттолкнул Нину плечом. Не грубо, но так, как отодвигают зевак от места аварии. Он прижался лицом к стеклу, закрывая собой перепуганную Ларису Борисовну и шепчущихся санитаров.
— Нюрочка, — позвал он. Мягко. Стараясь не нагнетать панику. — Это я, Гриша.
Анна Васильевна дрогнула. Осколок в её руке опустился на сантиметр.
— Гриша? Ты... ты уходи. Не смотри на меня. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
— А я хочу, — он улыбнулся через силу. — Ты красивая, Нюрочка. Даже когда не в себе… Даже с осколком. Только положи его, пожалуйста. Мы с тобой солдаты, мы в плен не сдаемся, но и на штыки не бросаемся. Мы еще повоюем.
— Они увезут меня...
— Никто тебя не увезет. Слышишь? Я обещаю. Слово офицера.
Григорий Афанасьевич повернул голову к Нине. Лицо его было серым, но глаза прожигали насквозь. По одному его взгляду было понятно, что возражений он не потерпит.
— Скажите ей, — прорычал он. — Скажите, что отменяете перевозку. Громко скажите. Или вы хотите, чтобы мать при вас кровью истекла?
Нина стояла, вцепившись в ремешок сумки. Она была жестким переговорщиком, она ломала судьбы в суде, но сейчас перед ней сидела её мать — та, что мазала ей коленки зеленкой. И эта мать была готова умереть, лишь бы не принимать её «заботу».
Это было фиаско. Полное педагогическое и дочернее фиаско.
— Мама, мамочка, — Нина сглотнула колючий ком. — Я отменяю машину. Ты слышишь? Никто никуда не едет. Оставайся здесь. Только... убери стекло. Пожалуйста.
Анна Васильевна посмотрела на дочь с недоверием. Потом перевела взгляд на Григория. Он едва заметно кивнул, давая понять, что этим обещания можно верить.
Осколок со звоном упал на кафельный пол.
Через минуту тумбочку отодвинули. Нина влетела в палату, но Анна не дала себя обнять, отстранившись холодно и брезгливо. И этот жест ранил Нину сильнее, чем вид крови.
*****
Два часа спустя.
Кафе на заправке, в пяти километрах от пансионата.
Нина сидела за липким пластиковым столиком, невидящим взглядом уставившись в чашку с остывшим американо. Её руки, лежащие на столе, все еще слегка дрожали. Она только что дала «отбой» по телефону своим помощникам, оформлявшим документы для перевода матери в закрытое учреждение.
Напротив сидел Гена. Он жадно поглощал гамбургер, время от времени вытирая рот тыльной стороной ладони. Ему было неловко в присутствии «богатой леди», но запах денег, который она обещала, перебивал всё.
— Ну и денек, да, Нина Викторовна? — пробубнил он, прожевывая. — Батя мой, значит, революцию устроил? Стариков поднял? Во дает... Вроде тихоня был.
— Это не революция, Геннадий. Это массовый психоз, — устало сказала Нина. Она достала пачку тонких сигарет, хотя уже пять лет как пыталась бросить курить. Но каждый раз стрессы брали свое. — И мы его недооценили. Они с мамой подпитывают безумие друг друга. Я думала, страх её сломает, сделает послушной. А она за стекло схватилась...
Нина закрыла глаза, отгоняя картинку из палаты. Она искренне верила, что спасает мать. В её рациональном мире поступок матери был не актом отчаяния, а доказательством глубокой психической нестабильности, спровоцированной этим «женихом».
— Значит, силой не выйдет? — спросил Гена, допивая колу. — Жаль. Я думал, вы её увезете, и батя успокоится. Снова станет адекватным. Вернется в семью, так сказать. К банкомату.
— Сила сделала из них мучеников. Ромео и Джульетту пенсионного возраста, — Нина резко щелкнула зажигалкой. — Героика привлекательна. Все эти бабульки и дедульки встали за них горой, потому что видят в них символ свободы. Если мы будем давить, мы получим бунт. А мне скандалы не нужны.
Она выпустила струю дыма в потолок.
— Нужно менять тактику. Если мы не можем разлучить их физически, нужно разлучить их эмоционально.
— Это как? Поссорить, что ли?
— Не просто поссорить. Уничтожить доверие. Убить уважение. Они люди старой закалки, Геннадий. Для них такие понятия, как «честь», «честность», «порядочность» — не пустой звук. Ваш отец боготворит мою мать, считает её святой мученицей, которая ждала его полвека. А моя мать видит в нем рыцаря. И даже конь этому рыцарю не нужен…
Нина усмехнулась, и эта усмешка сделала её красивое лицо хищным.
— Нужно показать ему, что его «святая» — обычная грешница. Меркантильная и лживая.
Нина полезла в свою кожаную папку.
— Я подготовила... материалы. Пока вы ели, я их распечатала в машине на портативном принтере. Мои люди работают быстро.
Она положила перед Геной файл. Внутри лежало несколько листов. Выписки, копии свидетельств, справки.
Гена вытер жирные руки о джинсы и осторожно взял бумаги.
— Чё это? — он начал читать, шевеля губами. — «Справка о заключении брака... Справка о расторжении... Выписка со счета...». Э, погодите. Тут написано, что она была замужем пять раз?! И последний раз развелась три года назад? И что у неё кредит на три миллиона?
— Это называется компромат, Гена.
— Но это ж... брехня? — Гена поднял на неё удивленные глаза. — Батя говорил, она вдова давно. И муж один был.
— Конечно, брехня. Очень качественная подделка. Гербовые печати, подписи, даты. Смотрите сюда, — Нина ткнула наманикюренным ногтем в строку. — Видите? Перевод средств. Три года назад. Якобы Анна Снегина перевела полмиллиона рублей некоему Артему В., 1995 года рождения.
Гена присвистнул.
— Молодой любовник?
— Именно. А вот еще один перевод. Другому «внучку». Легенда такая: Анна Васильевна — тихая с виду, божий одуванчик, но на самом деле падкая на молодых парней. Она тратит деньги на жиголо. Именно поэтому у неё нет сбережений, и именно поэтому я, как дочь, держу её в строгости. А теперь, когда деньги кончились, она нашла «спонсора» — вашего отца.
Гена смотрел на бумаги с благоговением. Вот это размах! Это не просто сказать «она дура», это документ! А батя документам верит больше, чем Библии.
— Круто, — выдохнул он. — Батя офигеет. Он же собственник. Ревнивый, жуть. Если он решит, что зазноба его динамила полвека, а сама по молодым скакала, да еще и сейчас его кошелек окучивает... Убьет.
— Убивать не надо, — холодно прервала Нина. — Надо, чтобы он почувствовал себя преданным и использованным дураком. Чтобы его гордость взбунтовалась. И тогда он сам её бросит.
Нина достала плотный конверт.
— Здесь аванс. Пятьдесят тысяч. Вторую часть получите, когда они расстанутся. Как понимаете, вы не меньше моего заинтересованы в успехе мероприятия.
Гена схватил конверт. Деньги жгли пальцы, но совесть молчала, усыпленная шуршанием купюр.
— А что мне делать-то? Просто сунуть ему это?
— Нет. Нужно сыграть. Завтра вы приедете в пансионат. Не с пустыми руками — купите фруктов, чаю. Будьте вежливы. Скажите отцу: «Пап, я тут подумал... может, я был неправ? Я решил проверить эту Анну Васильевну, вдруг она и правда хорошая женщина? Заказал пробивку через друзей в ментовке... и вот, смотри, что мне прислали».
Нина наклонилась вперед, заглядывая Гене в глаза.
— Вы должны быть не обвинителем, Геннадий. Вы должны быть сочувствующим сыном, который в ужасе от того, в какую грязь вляпался его престарелый отец. Понимаете? Искренность. Вот ключ.
Гена кивнул. Он уже репетировал в голове скорбное лицо.
— Я смогу. Я ему так и скажу: «Батя, нас хотят кинуть». Это на него действует безотказно.
Они вышли из кафе под моросящий дождь. Нина села в свой Range Rover, чувствуя опустошение, но и странное облегчение. Она сделала всё правильно. Хирургическое вмешательство. Больно, но необходимо. Чтобы удалить опухоль иллюзий, нужно резать по живому.
А Гена остался стоять под козырьком, сжимая в одной руке пакет с объедками гамбургера, а во второй — файл с «доказательствами», способными убить человека без оружия. Он вызвал такси до дома. Впервые за долгое время он ехал не «зайцем» на электричке, а в настоящем такси (хоть и в экономе).
В любом случае, игра стоила свеч.
****
В пансионате тем временем наступила ночь.
Анну Васильевну вернули в палату, сняв блокаду с дверей, но оставив её в «карантине» восточного крыла. Она забылась тяжелым медикаментозным сном.
Григорий Афанасьевич лежал у себя, глядя в потолок. Победа в утренней битве окрыляла его, но сердце ныло тяжелым предчувствием. Он не знал, что настоящая война только начинается, и удар будет нанесен не в лоб, а в спину, руками человека, которого он когда-то учил ходить.
Продолжение следует...
📚Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить выход новых глав книги. Ваша Алина Вайсберг 💖