Елена Ивановна проснулась от смеха. Не от тихого смешка, не от сдержанного хихиканья, а от раскатистого, неприличного для больничной палаты хохота, который она терпеть не могла всю свою сознательную жизнь. Смеялась соседка по койке, прижимая к уху телефон и размахивая свободной рукой, будто собеседник мог ее видеть.
— Лень, ну ты даешь! Нет, серьезно, он так и сказал? При всех?
Елена Ивановна посмотрела на часы. Без пятнадцати семь утра. До подъема еще пятнадцать минут. Пятнадцать минут, которые можно было провести в тишине, собираясь с мыслями перед операцией.
Вчера вечером, когда ее только привезли в палату, соседка уже лежала на своей койке и что-то быстро печатала в телефоне. Поздоровались коротко. «Добрый вечер» — «Здравствуйте», да и разошлись по своим мыслям. Елена Ивановна была благодарна за молчание. А теперь — цирк.
— Извините, — сказала она негромко, но четко. — Можно потише?
Соседка обернулась. Круглое лицо, короткая стрижка с сединой, которую даже не пытались закрасить, яркая пижама в красный горошек. И это в больнице!
— Ой, Лень, давай потом, тут меня воспитывать начали, — убрала телефон и повернулась к Елене Ивановне с улыбкой. — Извините! Я Екатерина Сергеевна. Вы как, выспались? Я вообще не сплю перед операциями, вот, звоню всем подряд.
— Елена Ивановна. Если вам не спится, это не значит, что другие не хотят отдохнуть.
— А вы уже не спите же, — Екатерина Сергеевна подмигнула. — Ладно, буду шептать. Обещаю.
Она не шептала. До завтрака успела позвонить еще дважды, причем громкость голоса только росла. Елена Ивановна демонстративно отвернулась к стене и натянула одеяло на голову, но это не помогло.
— Мне дочка звонила, — объяснила Екатерина Сергеевна за завтраком, который они не ели — Операция. Переживает, бедная. Я ее успокаиваю, как могу.
Елена Ивановна промолчала. Ей сын не позвонил. Впрочем, она не ждала, он предупредил, что совещание с утра, важное. Она сама так воспитала: работа — это серьезно, это ответственность.
Екатерину Сергеевну забрали первой. Она шла по коридору, размахивая рукой на прощание, и что-то кричала медсестре, та смеялась. Елена Ивановна подумала, что хорошо бы ее перевели в другую палату после операции.
Ее саму забрали через час. Наркоз она всегда переносила тяжело. Очнулась с тошнотой и тупой болью в правом боку. Медсестра объяснила, что все прошло хорошо, что нужно потерпеть. Елена Ивановна терпела. Она вообще умела терпеть.
Вечером, когда ее привезли обратно в палату, Екатерина Сергеевна уже лежала на своей койке. Лицо серое, глаза закрыты, капельница в руке. Тихая. Впервые тихая.
— Как вы? — спросила Елена Ивановна, хотя не собиралась начинать разговор.
Екатерина Сергеевна открыла глаза. Улыбнулась слабо.
— Живу пока. А вы?
— Тоже.
Они помолчали. За окном сгущались сумерки. Капельницы тихо звенели.
— Извините за утро, — сказала вдруг Екатерина Сергеевна. — Я, когда нервничаю, начинаю болтать без остановки. Знаю, что бесит, но ничего не могу с собой поделать.
Елена Ивановна хотела сказать что-то колкое, но не нашла слов. Слишком устала. Выдавила:
— Ничего.
Ночью они обе не спали. Болело у обеих. Екатерина Сергеевна больше не звонила, лежала тихо, но Елена Ивановна слышала, как та возится, вздыхает. Один раз кажется, плакала. Тихо, в подушку.
Утром пришла врач. Посмотрела швы, проверила температуру, сказала обеим: «Молодцы, все хорошо». Екатерина Сергеевна тут же схватила телефон.
— Лен, привет! Ну все, я жива-здорова, можешь не волноваться. Как там мои? Кирюха что, правда температурил? А ты ему… что? Уже прошло? Ну вот видишь, я же говорила, что ничего страшного.
Елена Ивановна прислушалась невольно. «Мои» — это внуки, значит. Дочка отчитывается.
Ее собственный телефон молчал. Она посмотрела — две смски от сына. «Мам, как дела?» и «Напиши, когда сможешь». Отправлены вчера вечером, когда она еще отходила от наркоза.
Она написала: «Все нормально». Добавила смайлик. Сын любил смайлики, говорил, что без них сообщения выглядят сухо.
Ответ пришел через три часа: «Супер! Целую».
— Ваши не приезжают? — спросила Екатерина Сергеевна днем.
— Сын работает. Далеко живет. Да и незачем, я не маленькая.
— Точно, — согласилась Екатерина Сергеевна. — У меня тоже дочка говорит: мама, ты ж взрослая, сама справишься. А чего приезжать-то, если все хорошо, правда?
В ее голосе было что-то, что заставило Елену Ивановну посмотреть на нее внимательнее. Екатерина Сергеевна улыбалась, но глаза были совсем не веселые.
— Сколько у вас внуков?
— Трое. Кирюха — старший, ему восемь. Потом Машка и Левка — погодки, три и четыре года. — Екатерина Сергеевна доставала из тумбочки телефон. — Хотите фотки посмотреть?
Она показывала фотографии минут двадцать. Дети на даче, дети на море, дети с тортом. На всех фотографиях с ними была она. Обнимала, целовала, корчила рожицы. Дочери не было ни на одной.
— Дочка снимает, — пояснила Екатерина Сергеевна. — Она не любит в кадре быть.
— А внуки часто у вас бывают?
— Да я у них живу почти. Дочка работает, зять тоже, так что я… ну, помогаю. Из садика забрать, уроки проверить, поесть сготовить.
Елена Ивановна кивнула. У нее был похоже. Первые годы после рождения внука она тоже помогала каждый день. Потом внук подрос, и она стала приезжать реже. Теперь раз в месяц, по воскресеньям. Если совпадали планы.
— А у вас?
— Один внук. Девять лет. Учится хорошо, в секцию ходит.
— Часто видитесь?
— По воскресеньям иногда. Они заняты очень. Я понимаю.
— Ну да, — Екатерина Сергеевна отвернулась к окну. — Заняты.
Они замолчали. За окном моросил дождь.
Вечером Екатерина Сергеевна сказала:
— Не хочу я домой.
Елена Ивановна подняла глаза. Екатерина Сергеевна сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела в пол.
— Вот правда не хочу. Думала-думала, и не хочу.
— Почему?
— А зачем? Приеду, а там Кирюха с уроками не справился, Машка опять сопли размазала, Левка штаны порвал. Дочка на работе до ночи, зять вечно в командировках. Я стирай-готовь-убирай-сиди-помоги. А они даже не… — она запнулась. — Даже спасибо не скажут. Потому что это ж бабушка, она ж должна.
Елена Ивановна молчала. Ком подкатывал к горлу.
— Извините, — Екатерина Сергеевна вытерла глаза. — Что-то я расклеилась.
— Не извиняйтесь, — тихо сказала Елена Ивановна. — Я… я пять лет назад на пенсию вышла. Думала, наконец-то займусь собой. В театр хотела ходить, на выставки. Записалась даже на курсы французского. Проходила две недели.
— И что случилось?
— Невестка в декрет ушла. Попросила помочь. Я же бабушка, я же не работаю, мне не сложно. Я не смогла отказаться.
— И как?
— Три года каждый день. Потом внук в садик пошел, уже через день. Потом в школу, раз в неделю. Теперь… — она замолчала. — Теперь я им не очень-то и нужна. У них няня есть. А я сижу дома и жду, когда позовут. Если не забудут.
Екатерина Сергеевна кивнула.
— У меня дочка в ноябре должна была приехать. Ко мне. В гости. Я весь дом перемыла, пироги напекла. А она позвонила: мам, извини, у Кирюхи секция, не можем.
— И не приехала?
— Не приехала. Пироги я соседке отдала.
Они сидели и молчали. За окном дождь шуршал по стеклу.
— Знаете, что обидно? — сказала Екатерина Сергеевна. — Не то, что не приезжают. А то, что я все равно жду. Телефон в руках сжимаю, думаю: может, сейчас позвонят, скажут, что соскучились. Просто так, не потому что помощь нужна.
Елена Ивановна почувствовала, как защипало в носу.
— Я тоже жду. Каждый раз, когда телефон звонит, думаю: может, сын просто поговорить хочет. Но нет. Всегда по делу.
— А мы выручаем, — Екатерина Сергеевна усмехнулась. — Потому что мы же мамы.
— Да.
На следующий день начались перевязки. Больно было обеим. После процедуры лежали молча, пока Екатерина Сергеевна вдруг не сказала:
— Я всегда думала, что у меня счастливая семья. Дочка любимая, зять хороший, внуки тоже в радость. Что я нужна. Что без меня никак.
— И?
— И только здесь поняла, что они без меня отлично справляются. Дочка за четыре дня ни разу не пожаловалась, что тяжело. Наоборот, бодрая такая. Значит, могут. Просто удобно, когда есть бабушка-бесплатная-няня.
Елена Ивановна приподнялась на локте.
— А знаете, что я поняла? Что я сама виновата. Я научила сына, что мама всегда поможет, всегда выручит, всегда будет ждать. Что мои планы не важны, а его — святое.
— И я так делала. Всегда. Дочка звонит, я бросаю все и бегу.
— Мы приучили их, что мы не люди, — медленно сказала Елена Ивановна. — Что у нас нет своей жизни.
Екатерина Сергеевна кивнула. Помолчала.
— И что теперь?
— Не знаю.
На пятый день Елена Ивановна встала с кровати без помощи медсестры. На шестой дошла до конца коридора и обратно. Екатерина Сергеевна отставала на день, но шла упрямо. Они гуляли по коридору вместе, медленно, держась за стенку.
— После смерти мужа я вообще потерялась, — говорила Екатерина Сергеевна. — Думала, все, жизнь кончилась. А дочка сказала: мам, у тебя теперь новый смысл — внуки. Живи для них. И я жила. Только вот этот смысл какой-то… односторонний что ли. Я для них, а они для меня только когда удобно.
Елена Ивановна рассказала про свой развод. Тридцать лет назад, когда сыну было пять. Как поднимала его одна, училась вечерами, работала на двух работах.
— Я думала, что если я буду идеальной матерью, он будет идеальным сыном. Что если я все отдам, он будет благодарен.
— А он вырос и живет своей жизнью, — закончила Екатерина Сергеевна.
— Да. И это нормально, наверное. Просто я не ожидала, что буду так одинока.
— Я тоже не ожидала.
На седьмой день пришел сын. Без предупреждения, внезапно. Елена Ивановна сидела на кровати и читала, когда он появился в дверях. Высокий, в дорогом пальто, с пакетом фруктов.
— Мам, привет! — улыбнулся, поцеловал ее в лоб. — Как ты? Уже лучше?
— Лучше.
— Отлично! Врач сказал, еще дня три, и выписывают. Я подумал: может, к нам поедешь? Олеся говорит, что комната гостевая пустует.
— Спасибо, я дома лучше.
— Ну как знаешь. Но если что, звони, заберем.
Он пробыл минут двадцать. Рассказал про работу, про внука, про новую машину. Спросил, не нужны ли деньги. Пообещал, что через неделю заедет. И ушел быстро, облегченно.
Екатерина Сергеевна лежала на своей кровати и делала вид, что спит. Когда дверь закрылась, открыла глаза.
— Ваш?
— Мой.
— Красивый.
— Да.
— И холодный, как лед.
Елена Ивановна не ответила. Горло сжало так, что дышать было трудно.
— Знаете, — сказала Екатерина Сергеевна тихо, — я тут подумала. Может, нам надо перестать ждать от них любви. Просто… отпустить? Понять, что они выросли, у них своя жизнь. А нам найти свою.
— Легко сказать.
— Трудно сделать. Но вариантов-то нет, правда? Или мы так и будем сидеть и ждать, когда они вспомнят про нас.
— Что ты им сказала? — спросила вдруг Елена Ивановна, перейдя на «ты» неожиданно для себя.
— Дочке? Что после выписки недели две отдыхать буду. Что врач запретил нагрузки. Что с внуками сидеть не смогу.
— И что она?
— Сначала возмутилась. А я сказала: Лен, ты взрослая, сама разберешься. Я пока не могу.
— Обиделась?
— Еще как. — Екатерина Сергеевна усмехнулась. — Но знаешь что? Мне стало легче. Как будто сбросила с себя что-то тяжелое.
Елена Ивановна закрыла глаза.
— Я боюсь. Если я откажу, если скажу «нет», они обидятся. Совсем перестанут звонить.
— А они сейчас часто звонят?
Молчание.
— Вот видишь. Хуже уже некуда. Можно только лучше.
На восьмой день их выписали, одновременно. Они собирали вещи молча, как будто прощались навсегда.
— Давай телефонами обменяемся, — предложила Екатерина Сергеевна.
Елена Ивановна кивнула. Они ввели номера в телефоны. Постояли, глядя друг на друга.
— Спасибо, — сказала Елена Ивановна. — За то, что была рядом.
— И тебе спасибо. Ты знаешь… я тридцать лет не разговаривала ни с кем так. По душам.
— Я тоже.
Они обнялись. Неуклюже, осторожно, боясь задеть швы. Медсестра принесла выписные документы, вызвала такси. Елена Ивановна уехала первой.
Дома было тихо и пусто. Она разобрала сумку, приняла душ, легла на диван. Взяла телефон. Там три сообщения от сына. «Мам, ты выписалась?», «Позвони, когда будешь дома», «Не забудь про таблетки».
Она написала: «Дома. Все хорошо». Положила телефон.
Встала, подошла к шкафу. Достала папку, которую не открывала пять лет. Там лежала брошюра курсов французского и распечатанное расписание спектаклей филармонии. Она смотрела на брошюру и думала.
Телефон зазвонил. Екатерина Сергеевна.
— Привет. Извини, что так быстро. Просто… захотелось позвонить.
— Я рада. Правда рада.
— Слушай, а давай встретимся? Когда совсем окрепнем. Недели через две. В кафе какое-нибудь. Или просто погуляем. Если хочешь, конечно.
Елена Ивановна посмотрела на брошюру в руках. Потом на телефон. Потом снова на брошюру.
— Хочу. Очень хочу. И знаешь, что? Давай не через две недели. Давай в субботу. Я уже устала лежать дома.
— В субботу? Серьезно? Врачи же сказали…
— Сказали. Но я тридцать лет берегла всех вокруг. Пора уже и о себе подумать.
— Тогда договорились. В субботу.
Они попрощались. Елена Ивановна положила телефон и снова взяла в руки брошюру. Курсы французского начинались через месяц. Набор еще открыт.
Она достала ноутбук и начала заполнять форму регистрации. Пальцы дрожали, но она заполняла. До конца.
За окном шел дождь. Но сквозь тучи пробивалось солнце. Неяркое, осеннее, но все-таки солнце.
И Елена Ивановна вдруг подумала, что жизнь, может быть, только начинается. И отправила заявку.
Автор: Алексей Поликарпов
---
---
Живи и радуйся
Дарья бродила по огромному магазину. В нем, как в лабиринте, легко можно было заблудиться – хитроумные маркетологи специально устроили все так, чтобы покупатели не смогли выбраться из плена товарного изобилия, угодливо разложенного на витринах.
- Все, что угодно для души! Чего изволите? Фруктов? Пожалуйста!
В плетеных корзинах (чтобы аппетитнее смотрелось) россыпью драгоценных великанских гранатов красуется спелая черешня. Так и просится в рот. В тонкой пушистой кожице, на ощупь напоминающей щечку невинного младенца, искусно, нарядным бочком обращенные к покупателю, так и манят к себе восхитительные персики. Груши радуют многообразием сортов. Экзотические бананы от зеленых до ярко-желтых, на любой вкус, соседствуют с красивыми, густо-красными, почти бордовыми яблоками. Гроздья винограда, прозрачного, медового, вальяжно свисают из искусно сделанных ящичков, призывая зевак: купите, купите, ну купите же нас!
Дарья полюбовалась налитыми южным, сладким соком, ягодами. Отошла. Проползла мимо холодильников, где за чисто протертыми стеклами тесно друг к другу стояли бутылки, бутылочки, баночки и коробочки с молочной продукцией. Молоко, йогурты, сметана, творог – десятки наименований, сразу и не разобраться, где что.
Можно было бы купить банку зерненного творога в сливках, бухнуть в него пару ложек вишневого варенья и с наслаждением съесть. Можно и сырка взять, козьего, например. Говорят, полезный. Или коктейля молочного со вкусом пломбира – раньше в городском кафе «Буратино» Дарья частенько такой сыну покупала. А теперь, гляди-ка, бери бутылку готового, да пей, сколько хочешь, и в очереди стоять не надо.
При мысли о Саше, сыне, сердце Дарьи тоскливо сжалось. Как давно это было: Сашке восемь лет, они сидят за столиком кафе и смеются. Сашка потягивает через трубочку коктейль, и трубочка, елозя по почти пустому донышку стакана, издает хрюкающие звуки. За Сашку делается даже неловко, но тот не замечает маминого смущения и заливисто хохочет. Где теперь Дарьин Сашенька? Нет его на свете. Его нет, и кафе «Буратино» тоже нет – в небольшом павильоне на Вокзальной улице теперь расположен модный суши-бар. Что это за суши-бар, Дарья не имеет никакого понятия – она пробегает мимо, стараясь даже не глядеть на витрину.
Около продолговатых ящиков с замороженными полуфабрикатами какая-то пара застряла:
- Да возьми ты сразу в упаковке. В них льда меньше! – говорит женщина средних лет, коротко стриженная, в смешных парусиновых штанах.
Но ее супруг не слушает: специальным совочком ссыпает в пакет красных, похожих на российскую медведку, то ли жуков, то ли раков неаппетитного, диковинного вида.
Мужчина – ровесник Саши. Он совсем не похож на сына Дарьи: Саша был высок и жилист, а этот, наоборот, коренаст и грузен. У Саши темные волосы и карие глаза, а у мужчины светлый ежик на круглой крепкой голове и глаза светлые. Разве что улыбка одинаково открытая и добрая. Дарья не удержалась:
- А что это такое вы сейчас берете?
Женщина ответила:
- Креветки. – Она взглянула на Дарью, и поспешно добавила: - Но они вам не понравятся.
- Почему?
- Ну… вы раков пробовали? – мужчина вмешался в разговор, - так они раков напоминают. Сваришь с укропчиком и трескаешь под пивко.
Дарья улыбнулась и призналась, что никогда не пробовала раков.
- Да ладно, уж любой парень наловит! – сказал мужчина.
- Да у нас в семье не было мужиков-то, одни девки. Отца убило на войне. Остались мама да нас трое. Какие там раки. Нет. Не пробовала.
В глазах незнакомого мужчины плеснулся жалостливый, понимающий интерес. И этот его интерес вдруг толкнул Дарью к нему ближе. Будто открылась запертая дверь, и кто-то ее ласково позвал внутрь, из морозной, стылой нежити в тепло уютного дома.
Плотину, тщательно сдерживаемую стеной долгого молчания, наконец прорвало. Дарья заговорила. Она рассказала незнакомцу про похороны мужа год назад, про то, как сын ушел вслед за отцом через три месяца. Про то, как она осталась совсем одна, и даже невестка не приехала, и внучка, наверное, не знает, жива бабка или нет. И что ей сегодня день рождения, и она решила купить что-нибудь вкусненькое, но не знает, что. Ничего совсем не хочется. И что ей исполнилось восемьдесят семь лет, и родом она из деревни Дыми, и там, в деревне Дыми, она видела, как немецкие летчики стреляли по домам, а мама отгоняла ее от окна… И что ей так не хватает Сашеньки, а он совсем ей не снится, Колька, паразит, каждую ночь ее бранит, поедом ест, а Саша так и не приходит…
Только бы не ушла эта пара, только бы выслушала ее. Она так давно ни с кем не разговаривала…
. . . дочитать >>