Глава 32. Суд теней: В логове льва
Пока в парадных покоях Самарры решалась судьба халифата, в женской половине дворца Джаусак аль-Хакани время будто застыло в капле густой смолы.
Здесь, за узорчатыми стенами, оберегаемыми не только свирепыми стражниками, но и вековыми традициями молчания, воздух казался иным. Он был тяжёлым, душным, пропитанным ароматами серой амбры, мускуса и драгоценного розового масла, привезённого из далёкого Шираза.
Струи фонтанов в бассейнах, облицованных небесно-голубым лазуритом, пели свою бесконечную, монотонную песню. Эта музыка была призвана усыплять бдительность, скрывать шёпот и заглушать стоны тех, кто попал в немилость.
Каратис, старшая супруга халифа Мутасима и мать его первенца Харуна, не ведала сна. Она полулежала на шёлковых подушках, чья ткань была так густо расшита жемчугом, что казалась жёсткой. Её тонкие пальцы мерно перебирали нитку тяжёлого чёрного янтаря. Щёлк. Щёлк. Щёлк.
Лицо женщины, сохранившее строгую красоту дочерей Эллады, в неверном свете масляных ламп напоминало маску, выточенную из пожелтевшей слоновой кости.
Годы она жила ожиданием. Пока Ариб, эта «персидская кайна», певчая пташка покойного Мамуна, очаровывала Мутасима своими касыдами, Каратис кирпичик за кирпичиком возводила собственную державу. Её фундаментом стали подкупленные евнухи и ядовитые слухи.
— Ты уверен, Харун?
Её голос, обычно певучий, сейчас звенел, словно натянутая тетива лука.
— Всадник не мог ошибиться?
Перед ней замер Харун, которому судьбой было предначертано стать халифом аль-Васиком. В свои двадцать четыре года юноша уже обладал той мощной статью, что отличала род Аббасидов: широкие плечи, тяжёлый, властный взгляд и едва уловимая жестокость, затаившаяся в складках губ.
На нём был кафтан из плотного атласа, а ладонь привычно покоилась на рукояти кинжала, усыпанного васильковыми сапфирами.
— Мои люди в Диване всё подтвердили, матушка. Визирь Ибн аль-Зайят схвачен и закован в железо. Повелитель правоверных в ярости, но он всё ещё медлит с приказом.
Харун брезгливо поморщился.
— Ариб подсунула отцу некий свиток. Ловкую подделку, в которую Мутасим вцепился, точно утопающий в обломок кормы. Она жаждет очистить город от верных людей визиря. Готовит почву для своего выродка из Омана.
Каратис рывком поднялась с ложа. Тяжёлые золотые украшения на её запястьях звякнули, напоминая звук кандалов.
— Оманский бастард... Зейн. Ребёнок, в чьих жилах течёт кровь Мамуна.
Женщина подошла к окну, закрытому тончайшей деревянной резьбой — машрабией.
— Мутасим ослеплён. Он не понимает: давая Ариб власть, он подписывает смертный приговор тебе и твоим братьям. Тюрки Итаха ненавидят визиря, это правда, но они до дрожи боятся возвращения старых порядков Багдада.
Там, за окном, в густой южной ночи зловеще мерцали факелы у здания Дивана.
— МЫ НЕ СТАНЕМ БИТЬСЯ С АРИБ ОТКРЫТО, — прошептала Каратис, и её дыхание оставило след на прохладном дереве.
— Мы просто покажем халифу, что её «истина» — это медленный яд. У меня в руках то, что хитрый Ибн аль-Зайят берёг для самого края пропасти. Второй свиток. Личные письма. Неопровержимые улики того, что Ариб не просто певица, а глава коварного заговора. Её цель, сорвать чалму с твоего отца и водрузить её на голову своего сына.
В дверях возник младший сын Каратис, восемнадцатилетний Джафар. Мальчишка был горяч, его глаза горели азартом, как у молодого охотничьего сокола.
— Матушка! Гулямы шепчутся, что халиф созывает ночной суд! Всех, и эмиров, и семью. Он хочет крови!
Каратис взглянула на младшего с нежностью, в которой сквозила ледяная тревога.
— Охота сегодня пройдёт не в песках, Джафар. Она поправила складки своего облачения.
— Зверь затаился в самом сердце этого дома. И загонщиками будем мы.
***
В Зале Аудиенций Ариб кожей чувствовала, как холод мраморных плит пробирается сквозь тонкие подошвы её туфель. Мутасим восседал на троне, судорожно сжимая принесённый ею пергамент. В зрачках правителя отражалось пламя светильников, и этот огонь не сулил ничего доброго.
Итах, стоявший по правую руку от повелителя, казался изваянием из стали и мускулов. Могучий тюрок был готов обрушиться на женщину по первому знаку, словно лавина.
— Ты обвиняешь визиря империи в краже золота, Ариб? — голос халифа дрожал от сдерживаемого гнева. — Утверждаешь, что он возводил стены Самарры из кирпича, за который казна платила дважды? Это страшные слова. Если ты лжёшь...
В этот миг тяжёлые дубовые двери распахнулись с таким грохотом, что пламя свечей испуганно метнулось в стороны. В залу вбежал всадник. Его одежда была покрыта серой дорожной пылью, а на изорванном плаще запеклась тёмная кровь. Мужчина рухнул на колени, хватая ртом воздух.
— Повелитель! Вести из Багдада!
Мутасим подался вперёд, едва не выронив свиток Ариб.
— В подвалах заброшенного дома Ибн Аббаса... найдено золото! Сундуки с личным клеймом покойного Мамуна. Всё слово в слово, как поведала госпожа Ариб! И не только динары... там обнаружили тайные записи визиря. Копии его тайных указов!
Ариб почувствовала, как волна торжества заставляет её сердце биться чаще. Её ложь, искусно переплетённая с горькой правдой, принесла плоды. Но всадник ещё не закончил свой скорбный рассказ.
— Но... на отряд охраны напали. Неизвестные в чёрных масках, наёмники, не знающие страха. Половина гулямов изрублена. Свитки визиря... они исчезли, Повелитель!
Халиф медленно обернулся к Итаху. Лицо правителя налилось багровой кровью.
— Твои гулямы охраняли груз, Итах! Как «неизвестные» могли вырезать твою элиту в самом сердце Багдада?
Военачальник опустился на одно колено, его голос вибрировал от ярости.
— Это была засада, Повелитель. Они применили греческий огонь... Мои люди сгорали заживо, не успев обнажить мечи!
Ариб заметила, как в тени колонн мелькнуло бледное лицо Харуна. Молодой человек не выглядел удивлённым. Напротив, он СЛОВНО ЖДАЛ этой вести.
Холодный пот коснулся её спины. Женщина поняла: это не люди визиря отбили бумаги. Это Каратис нанесла свой ответный удар.
Когда Ариб удалось незаметно покинуть залу под предлогом совершения молитвы, ночь окончательно завладела миром.
В её покоях верный Масрур застыл у входа. Лицо старого евнуха в слабом свете единственной свечи казалось высеченным из серого базальта.
— Госпожа... Он здесь. Сердце Ариб пропустило удар, а затем пустилось вскачь.
— Аль-Амин?
— Да. Но он изранен. И он прибыл не один.
Ариб влетела в спальню. На ковре, тяжело дыша, сидел Аль-Амин. Его левое плечо было туго стянуто холстом, сквозь который уже проступило крупное алое пятно. Фарида, бледная и безмолвная, прикладывала к ране влажную ткань.
А из густой тени за кроватью на неё смотрели огромные, полные ужаса глаза. Мальчик. Зейн.
— Мама... — едва слышно прошептал он. Ариб бросилась к нему, падая на колени и прижимая к себе. Она жадно вдыхала запах его волос, запах пыли долгих дорог, горькой соли Оманского залива и детского испуга.
— Мы едва прорвались, — прохрипел Аль-Амин, морщась от боли. — Те тени в масках в Багдаде... это были не люди визиря. Это псы Каратис. Она прознала о конвое. Она перехватила второй список, тот самый, что Ибн аль-Зайят прятал даже от тебя. В нём всё, Ариб. В нём подлинные послания Мамуна к тебе, где он признаёт Зейна своим плоть от плоти.
Воин закашлялся.
— У Каратис ТЕПЕРЬ ЕСТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, что ты все эти годы растила претендента на престол.
Ариб крепче прижала голову сына к груди. В её взгляде не было слёз, только холодный блеск булатной стали.
— Значит, Каратис решила довершить то, что не успел визирь. Она хочет выставить мою любовь к сыну как заговор против халифата.
— Госпожа, времени нет, — Масрур коснулся её плеча. — Слышите? Сигнал трубы. Халиф созывает Диван. Ночной суд начинается. Судить будут визиря, но Каратис сделает всё, чтобы вы оказались в клетке рядом с ним.
— Спрячь Зейна, — Ариб поднялась, её голос стал ровным, как поверхность замерзшего озера. — В тайном покое за библиотекой. Там припасено еды на три дня. Если я не вернусь... если труба протрубит ТРИЖДЫ, уводи его к реке. В порту у Аббаса ждёт лодка.
— Мама, нет! — Зейн вцепился в её расшитый пояс.
— Посмотри на меня, сынок. В твоих жилах течёт кровь Великого Мамуна. Ты, его продолжение. Твоя жизнь — это единственное, что оправдывает все мои грехи. Обещай мне, что ты будешь жить. ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ.
Мальчик сглотнул ком в горле и медленно кивнул. Когда Масрур увёл его, Ариб почувствовала, как внутри неё что-то с треском оборвалось. Она осталась одна против целой империи.
Зал Аудиенций был забит до отказа. Тюркские гулямы стояли вдоль стен живым лесом из полированной стали. В воздухе висело сизое облако едкого дыма от факелов.
В самом центре залы, в унизительной железной клетке, сидел визирь Ибн аль-Зайят. Он выглядел жалко: без чалмы, в грязной нижней рубахе. Но его глаза... в них светилась торжествующая, предсмертная злоба.
Ариб вошла медленно, чеканя каждый шаг. На ней было простое чёрное платье, лишённое украшений, кроме единственного перстня, подарка Фадла. Она выглядела как скорбная тень великого прошлого, но в её осанке было столько достоинства, что стража невольно расступалась перед ней.
— Я здесь, Повелитель, — её голос прозвучал чисто и звонко, перекрыв шум толпы.
Мутасим подался вперёд. Его лицо тонуло в глубокой тени.
— Твой свиток привёл к гибели моих верных людей, Ариб. Итах клянётся, что это твои наёмники устроили бойню, чтобы ты могла вертеть мною, не имея свидетелей.
— Мои люди — это те, кто ещё верит в твою справедливость, Мутасим. Спроси своего полководца: откуда у простых разбойников греческий огонь? Это оружие, которое хранится лишь в твоих арсеналах!
Итах вскочил, его лицо побагровело от ярости. Но в этот миг Каратис плавно поднялась со своего места на возвышении для семьи халифа. Её голос, сладкий, словно отравленный мёд, растёкся по залу:
— О, Повелитель Правоверных... Доказательства уже здесь. Мои верные слуги сумели спасти часть бумаг из того самого окровавленного конвоя.
Она кивнула, и раб вынес кожаный тубус.
— В нём, письма Ариб к её союзникам в Омане. Письма, в которых она именует своего сына Зейна ИСТИННЫМ наследником Мамуна. Она обсуждает, как мальчик взойдёт на трон Самарры, когда ты, о мой господин, «уйдёшь на покой».
В зале воцарилась такая тишина, что стало слышно, как шипит масло в факелах. Ариб почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног.
Визирь... это была его виртуозная работа. Подделка, которую было невозможно отличить от её собственного письма.
Мутасим медленно взял пергамент. Его руки заметно дрожали. Он читал, и его лицо становилось серым, как пепел. Каждое слово было ударом кинжала. Её почерк, её неповторимый слог, даже её любимые образы из стихов, всё было на месте.
«Мой сын Зейн ждёт своего часа под палящим солнцем Омана...» — вслух прочитал Мутасим, и его голос сорвался.
— Ты это написала? ТЫ?!
Визирь в клетке тихо, скрипуче рассмеялся.
— Она, Повелитель. Певчая птичка, которая свила себе гнездо из твоих костей.
Ариб поняла: наступил предел. Либо она признает поражение и погибнет, либо совершит невозможное. Она сделала шаг вперёд. В её руке тускло мерцало золото, тот самый медальон Мерва, который Ибн аль-Зайят годами носил на груди как символ своего триумфа над родом Бармакидов.
— Ты права, Каратис, — голос Ариб был твёрд, как сталь дамасского клинка. — Свитки, что ты принесла, полны яда и лжи. Но у визиря было кое-что поважнее тайных списков. Он хранил то, что по праву принадлежит моему сыну.
Ариб обернулась к Мутасиму. Её глаза встретились с глазами Халифа. В них она увидела боль и сомнение.
— Повелитель, твой визирь не просто вор. Он святотац. Он скрыл от тебя последнюю волю твоего брата. Мамун перед уходом в поход на византийцев оставил завещание. Он знал, что Ибн аль-Зайят жаден, поэтому спрятал документ в вещь, которую визирь никогда бы не выбросил. В мой родовой медальон.
Ариб коснулась пальцами потайного шипа на оправе. Раздался сухой, еле слышный щелчок, и золотая пластина сдвинулась, обнажая потайное отделение.
Визирь в своей клетке издал хриплый звук, похожий на стон раненого зверя. Он столько лет владел этим сокровищем, но так и не узнал его главной тайны!
Ариб достала свиток.Тончайший пергамент, скреплённый личной печатью Халифа Мамуна.
— Это Васийат, завещание Повелителя Правоверных, — торжественно произнесла она. — В нём Мамун своей рукой закрепил за Зейном земли в Хорасане, сады Мерва и право называться его кровью.
Мутасим сорвал печать. Его лицо менялось на глазах: от недоверия к глубокому потрясению. Он читал строки, написанные почерком человека, которого он ценил и уважал, хотя и недолюбливал.
«...брату моему Мутасиму. Оставляю под твою защиту Ариб и плод нашей любви. Земли Мерва да будут принадлежать Зейну, дабы он не знал нужды, но не претендовал на бремя твоего трона...»
— Каратис... — Халиф медленно поднял голову. Голос его стал зловеще тихим.
— Ты знала об этом? Ты знала, что визирь украл наследство моего племянника и пыталась выставить это как измену?
Старшая жена пошатнулась. Её холёное лицо пошло пятнами. Она поняла: правда о землях и официальном признании Мамуна перечеркнула все её интриги.
— Итах! — взревел Мутасим так, что задрожали светильники.
— Взять Каратис и её сына Харуна! А этого шакала... — он указал на визиря, — замуровать в стену дворца живьём. Пусть он вечно охраняет ту пустоту, которую пытался оставить в моём сердце.
Зал быстро опустел. Гулямы грубо уводили кричащую от возмущения Каратис и пугающе безмолвного Харуна. Ариб осталась один на один с халифом.
— Ты победила, Ариб, — глухо произнёс он, не глядя на неё. — Ты спасла своего сына. Но ты ведь понимаешь, что он не может остаться в этих стенах? Самарра сожрёт его.
— Я понимаю. Он уедет завтра на рассвете. Под охраной Аль-Амина.
— А ты? — Мутасим наконец поднял на неё взгляд. В нём больше не было любви. Только бесконечная, выжигающая душу усталость. — Ты останешься здесь. До конца моих дней. Ты будешь моей пленницей... и моей совестью.
— Я буду петь для тебя, Мутасим, — прошептала она, склонив голову. — Но знай: моё сердце уедет завтра с тем караваном.
***
Гроза, собиравшаяся весь вечер, наконец разразилась. Ариб вышла на террасу. Первые тяжёлые капли дождя падали на раскалённую пыль Самарры, выбивая из неё острый, ни с чем не сравнимый запах жизни.
Она видела внизу, в тени конюшен, как Масрур проверяет сбрую коней. Зейн был в безопасности. Она заплатила за это своей свободой, но в эту ночь Ариб впервые за сорок долгих лет спала спокойно.
Она ещё не знала, что Харун никогда не простит ей этого унижения матери. И что стены, в которых замуровали визиря, хранят ещё много страшных тайн...
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.