В доме престарелых «Серебряный век» утро наступило, но солнце, казалось, забыло туда пропуск. За окнами висела низкая, серая хмарь.
Перемены начались еще до завтрака.
В семь утра в комнату Анны Васильевны вошла не добрая Фаина, а старшая сестра другого корпуса — Римма Петровна. Женщина крупная, с лицом, не выражающим ничего, кроме вселенской усталости и неукоснительного следования инструкциям. За ней двое крепких санитаров катили тележку.
— Анна Васильевна, подъем. Собираем вещи, — скомандовала Римма.
Анна села в постели, прижимая к груди смятое одеяло. Сердце испуганно трепыхнулось.
— Куда? Зачем? Я что-то нарушила?
— Распоряжение дирекции и вашего куратора. Вас переводят в блок интенсивной терапии. В восточное крыло.
— Но я хорошо себя чувствую! — Анна попыталась возразить. — Мне не нужна терапия, тем более интенсивная. Мне здесь нравится, тут у меня цветок на окне, тут...
— У вас вчера было давление сто семьдесят на сто, — отрезала медсестра, открывая шкаф и начиная быстро, по-казенному, складывать вещи Анны в большие пластиковые пакеты. Кофты, старомодные, но добротные платья, книги — все летело в одну кучу. — Дочь настояла на круглосуточном наблюдении. Там пост прямо у двери. Тишина, покой, никаких раздражителей.
— Я не хочу! — голос Анны сорвался. — Позвоните Нине! Я хочу поговорить с дочерью!
Римма Петровна остановилась на секунду.
— Телефон изымается. Тоже распоряжение. Извините, голубушка, но мы тут не для того, чтобы спорить. Мы жизнь продлеваем. Парни, берите чемодан.
Анна сидела, онемев от бессилия. Её жизнь упаковывали в мешки, как мусор. «Восточное крыло» — это звучало как ссылка. Это был закрытый сектор для лежачих и «тяжелых». Там не было общего холла. Там были только палаты и коридор, залитый неестественно ярким светом.
Когда её вели под руки к лифту, она успела только схватить со столика фотографию покойного мужа и томик Ахматовой. Остальное исчезло в недрах тележки.
****
Григорий Афанасьевич вышел к завтраку ровно в 08:00. Он специально надел галстук — старый, широкий, в горошек. Он хотел сегодня быть красивым.
Он хотел подойти к своей Нюрочке, прямо при всех, и громко спросить, как она спала после вчерашнего ужаса. Пусть все знают: она под его защитой.
Он вошел в столовую, окинул взглядом ряды столов.
Стол у окна пустовал.
«Опаздывает», — подумал он, хотя тревога уже кольнула где-то под ребрами. Анна никогда не опаздывала. Она боялась хоть кому-то доставить неудобство.
Он сел, вяло поковырял вилкой омлет. Прошло десять минут. Двери открывались, входили старики, шаркали, кашляли, но Её не было.
Григорий отодвинул тарелку и поймал за локоть пробегающую официантку.
— Где Снегина? Из 304-й? Заболела?
Девушка испуганно округлила глаза и быстро выдернула руку.
— Не знаю, Григорий Афанасьевич! Нам не говорят. Спросите на посту.
Григорий встал. Галстук вдруг показался ему удавкой. Он вышел из столовой и направился прямо к кабинету дежурной медсестры.
На посту сидела Фаина. Вид у неё был такой, словно она только что плакала. Она что-то писала в журнале, низко опустив голову.
— Фая, — сказал Григорий тихо. — Где она?
Фаина подняла глаза. В них была такая тоска и вина, что Григорий пошатнулся.
— Ох, Григорий Афанасич... Не велено мне. Лариса Борисовна под расписку запретила. Уволят ведь меня, а мне до пенсии еще два года...
— Где. Она.
Он сказал это не как проситель, а как командир, требующий доклада о потерях.
Фаина оглянулась на камеру под потолком, потом написала что-то на стикере и прикрыла ладонью.
«Спецблок. Восток. Карантин. Не пустят».
Григорий прочитал. Смял бумажку в кулаке.
— Карантин? От кого? От жизни?
— От вас, Григорий Афанасич, — шепнула Фаина одними губами. — Дочка её так гайки закрутила... Сказала, вы — угроза психическому здоровью. Изоляция полная. Ей даже выходить запретили.
Григорий резко развернулся. Он забыл про больную ногу, про возраст. Он быстрым шагом направился к переходу в Восточное крыло. Это было другое здание, соединенное стеклянной галереей.
Он дошел до дверей. Они были массивные, с магнитным замком. Сверху горела красная лампочка.
Дернул ручку. Заперто.
Он приложил свой электронный браслет к считывателю. Устройство пискнуло противно и коротко. Красный свет не сменился зеленым.
«Доступ запрещен».
Ударил ладонью по пластику двери.
— Откройте! — крикнул он, и его голос сорвался на хрип. — Там живой человек! Аня! Нюрочка!
За стеклом, в глубине стерильного коридора, никого не было. Только белые стены и тишина.
Григорий прижался лбом к холодной двери. Он чувствовал себя животным в клетке. Не его заперли, а её. Но больнее было ему.
Система сработала четко. Их разделили не километры до далекой Сибири, как полвека назад. Их разделила одна пластиковая дверь и воля людей, которые считали, что делают доброе дело.
Где-то там, за этой стеной, Анна сидела на чужой высокой кровати и смотрела в окно, за которым ничего не было видно из-за дождя. Она не плакала. У нее просто кончились слёзы. Она думала, что Григорий, наверное, теперь решит, что она сама отказалась от него. Что она испугалась, предала.
А Гриша ее стоял у двери и яростно шептал, обращаясь к мигающей лампочке:
— Хрен вам. Врешь, не возьмешь. Связист Климов линию наладит. Чего бы это ни стоило.
Он развернулся и пошел обратно. Не в свою комнату. А искать того, кто продается. В любой битве есть тот, кто продается. Надо только вычислить его. И узнать цену.
Продолжение
📚Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить выход новых глав книги. Ваша Алина Вайсберг 💖