Окончание воспоминаний Дмитрия Емельяновича Гнусина
В 1856 году я был сильно занят приготовлением печей для почтовых вагонов Николаевской железной дороги, что также было "новостью", потому что такого отопления не было тогда, - ни у нас, ни даже, кажется, за границей.
До этого, у нас в почтовых вагонах, ставили спиртовые лампы, а в царских - медные ящики с горячей водой. Конечно, прежде, чем я получил этот заказ, снарядили комиссию, которая потребовала от меня "множество всяких формальностей и подачи различных бумаг", что с непривычки, было для меня немалым затруднением.
Наконец, дали разрешение; я поставил "свои печи" в почтовых вагонах и стал часто ездить с ними взад и вперед по Николаевской железной дороге, как для наблюдения за печами, так и для того, чтобы "приучить почтовых сторожей к топке".
Помню, раз ехав из Петербурга, на одной из станций под Москвой, подошли к стоявшему поезду какие-то люди, по-видимому, купцы. Один из них, увидев мою печь в вагоне, сказал: "Нужно было бы повесить того, кто это придумал: у другого в почтовом вагоне все состояние!". Он намекал, что от печи может загореться в вагоне.
Но, к счастью, не все разделяли это мнение, и мне тогда же разрешено было поставить "мои переносные печи", - сначала в императорских вагонах, затем в вагонах 1-го класса и так называемых "семейных". Тут мне пришлось каждый день ездить в Петербург и обратно. В одну из таких поездок я имел счастье в первый раз увидеть его императорское высочество принца Петра Георгиевича Ольденбургского.
Он ехали в Москву, и хотя я был послан специально "сопровождать его", но оставался в почтовом вагоне и только на станциях входил в вагон, в котором находился принц, и смотрел за печью. До Вишеры все было благополучно; я успокоился и лег спать. Меня неожиданно разбудили в Гнуловке и призвали к его высочеству.
Сбросив с себя калоши и шубы, я поспешил явиться на зов. Действительно, от сильного нагревания, от печи был запах, для уничтожения которого потребовался песок. Но так как дело было зимой, то прошло некоторое время, пока он был доставлен. Я испросил дозволение остаться, тем более что его высочество выразил опасение, что "будет угар".
Принц не только изъявил согласие, но приказал мне "сесть против него" и, сразу заметив, что я без шубы и калош, дал мне свой плед укрыться.
После того, он стал подробно расспрашивать об устройстве моих переносных печей, о прежних работах в кремлевском дворце и какие усовершенствования можно сделать в аммосовских печах. Я объяснил. Принц внимательно выслушал меня и милостиво простился со мной, а на возвратном пути, когда я встретил его высочество в Бологове, он приказал мне "осмотреть печи в его собственном дворце в Петербурге", что и было исполнено мною.
Но так как принц Ольденбургский, вообще остался доволен мною, то недели две спустя, после его проезда, меня отправили с его императорским высочеством государем наследником Александром Николаевичем, который отправлялся в Тосну на охоту, и затем стали уже постоянно назначать со всеми императорскими поездами.
Из этих путешествий мне особенно осталось памятным одно из них, а именно 1-го января 1855 года, когда великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, временно прибывшие в Петербург, по случаю опасной болезни императрицы Александры Фёдоровны, снова должны были отправиться в Севастополь и в последний раз простились со своими августейшими родителем.
Прощание было на платформе петербургского вокзала Николаевской железной дороги; тут меня особенно поразили величественный рост императора Николая Павловича: он был почти головой выше своих сыновей.
Выехали мы из Петербурга в 12 часов ночи, потому что тогда был понедельник, а государь Николай Павлович не любил выездов в этот день.
Когда поезд тронулся, я вошел в вагон их высочеств и спросил: "Сколько градусов им угодно иметь тепла?". Один из свиты засмеялся и заметил, что "верно у меня в кармане резервуар тепла, если я делаю такой вопрос", а великий князь Николай Николаевич спросил своего брата, сидевшего около градусника: "Сколько градусов?". Оказалось, что 14°, и они сказали, что "больше тепла не нужно".
Я вышел. В Бологове, где их высочества пили чай, их встретил начальник Николаевской дороги, инженер-генерал-майор Крафт (Николай Осипович), который знал меня лично и был расположен ко мне. Едва выехали мы из Бологова, как он, меня послал в вагон к их высочествам, для объяснений относительно печей.
Они заметили мне, что "холодно", и велели "прибавить тепла". Я спросил: "На сколько градусов?", - и тогда они пожелали знать, каким способом я могу прибавить градусы, что я и показал им тут же в действительности. После того их высочества спрашивали "кто я и что?", - и один из великих князей заметил, что "печи в вагонах Николаевской железной дороги - немецкое изобретение".
Я позволил себе заметить, что "печи в вагонах моего собственного изобретения, что я никогда не бывал за границей, не знаю иностранных языков, и что слова мои может подтвердить начальник Николаевской железной дороги, находившийся при ней с начала ее устройства".
Генерал-майор Крафт сказал на это, что "иностранцы сами должны у г-на Гнусила учиться и экзамен держать".
2-го ноября 1849 года я имел счастье сопровождать из Москвы его императорское величество государя Александра Николаевича. В это время, когда я большей частью проживал в Петербурге, мне написали из Москвы, что "архитектор Левенстам сделал публикацию о своих хозяйственно-экономических печах и уже поставил их в двух местах", между тем, сообразно подробностям, сообщавшимся в письме, они были не что иное, как изобретенные мною переносные печи.
Я поспешил в Москву и убедился окончательно "в проделке со мною". Пришлось подать прошение в суд, но, при тогдашних порядках, дело затянулось с самого начала и продолжалось несколько лет без всяких результатов. Между тем, печки Левенстама, были для меня большим подрывом, потому что он как архитектор, был известен в Москве.
Не повезло мне и с другой стороны. Так, на Варшавской дороге мне была обещана "ставка печей во всех вагонах", в чем с меня взята была даже подписка; но дело это не состоялось, потому что дорога перешла в Главное общество железных дорог. В то же время, по причине разных недоразумений и пререканий, я лишился обещанного подряда на печки в вагонах второго и третьего класса Николаевской железной дороги.
Таким образом, к концу 1850 года, я очутился в плохом положении. Я пришел в отчаянье и спрашивал себя: неужели голова моя стала так пуста, что ничего нового не придумает?
Раз утром отправился я в сенат по старому процессу отца. Оказалось, что я пришел слишком рано, и, от нечего делать, отправился пить чай в Чижовский трактир. Тут я стал думать о том, почему полы в вагонах остаются холодными, при моих печах, когда это можно было бы устранить.
При этом у меня в голове явилось новое изобретение, и я сразу придумал свои паро-пневматические печи.
Вернувшись домой, стал я приготовлять нужный для них материал и принялся делать их без чертежа. Помню, что это было в четверг на масленице. Я окончил свою печь в два часа. После того, я сделал все нужные чертежи и вместе с прошением "о привилегии" представил, через московский почтамт, на высочайшее имя его императорского величества.
Через год я получил "привилегию" и приступил к устройству моих новых паро-пневматических печей, сперва у себя на новой квартире (в которую мы переехали незадолго перед тем), чтобы убедиться, действительно ли они представляют такую экономию топлива и возможно ли при них достигнуть, по желанию, надлежащей влажности, чего не давали другие печи.
Об экономии топлива я не сомневался, но мне, главным образом, хотелось удостовериться относительно влажности, и мой опыт оказался вполне успешным, потому что цветы, почти погибшие и стоявшие без листьев от сухости воздуха на новой квартире, сразу ожили при топке новой печи.
Для большей верности я довел теплоту воздуха до 36° по Цельсию и увидел, что "с увеличением теплоты соразмерно увеличивается и влажность воздуха". При этом я сам едва не задохся от жары; чтобы освежиться, я вышел погулять, и, несмотря на хорошую погоду и весеннее солнце, настолько простудился, что заболел горячкой.
Убедившись в достоинстве моих паро-пневматических печей, я тотчас по выздоровлении от болезни, принялся за делание их. Мой первый заказ был в доме тогдашнего московского генерал-губернатора Тучкова (Павел Алексеевич) и, так как получились удовлетворительные результаты, то в 1864 году московская распорядительная дума поручила мне устройство печей, моей системы, в Хамовнических казармах.
Здесь мои 6 паро-пневматических печей, давая тепло от 14-16° по Реомюру, заменили семнадцать печей прежнего устройства и 3 камина, что составило значительную экономно топлива. Так, прежде в зиму, с 1-го октября по 1-е мая, расходовалось около 108 саженей швырковых (здесь неколотых) дров, а теперь, с моими печами, пошло всего 14 саж. 1 арш. 4 верш., на что мне было выдано свидетельство, которое хранится у меня до сих пор вместе с разными другими документами.
После этого, помимо разных частных построек, мне поручена была ставка моих паро-пневматических печей в 3-й московской, в то время реальной, гимназии, в церкви Спаса на Песках на Петровке, в пещере Николаевской БирлюковскоЙ пустыни и, наконец, в доме Синодальных певчих, где моих 5 печей заменили 20 прежних, так что вместо 120 сажен дров теперь пошло всего 20, за что, согласно контракту, мне была выдана награда в 300 рублей.
Скоро я получил ответ из 4-го отделения собственной его величества канцелярии на мою другую просьбу, поданную его высочеству принцу Ольденбургскому, о "введении моих печей в зданиях учреждений императрицы Марии". В полученном ответе, от 5 августа 1865 г., было сказано, что "моя просьба может быть удовлетворена только по произведению мною опытов при специальных людях".
Все это заставило меня приехать в Петербург, где я тотчас явился к принцу Ольденбургскому, который в виде опыта предложил мне "устройство одной печи в своем дворце". Результаты были получены удовлетворительные, равно и в некоторых частных домах, где мною было устроены паро-пневматические печи, что и дало мне смелость подать прошение на имя его императорского высочества Николая Николаевича Старшего "о введении печей моей системы в зданиях военного министерства".
В мае 1871 года вышел циркуляр принца Ольденбургского, по которому "я получил одновременно заказы в Екатерининском институте и в С.-Петербургском Воспитательном доме, с ответственностью на 3 года".
Между тем, еще не приступая к работам по этим двум заказам, сделано было мною третье совершенно новое изобретение, а именно паро-вентиляционные печи. Они отличались от моих прежних паро-пневматических печей большой прочностью, были несравненно лучше в гигиеническом отношении и представляли еще большую экономию топлива, которая вместо 75% могла быть доведена до 92-х%.
Я немедленно подал просьбу в Департамент мануфактуры и торговли о выдаче мне "привилегии".
Но в виду того обстоятельства, что контракт с правлением Воспитательного дома был заключен "на устройство в лазарете грудных детей, а равно и в церкви паро-пневматических печей", а я не получил еще "привилегии" на мое новое изобретение, относительно которого даже не было сделано ни одного опыта, то я обратился за разрешением к архитектору Воспитательного дома г-ну Нотбеку (Павел Карлович), и, с его согласия, стал прямо ставить печи моей новой паро-вентиляционной системы.
Результаты были настолько блестящие, что по проверке ежедневных наблюдений, сделанных в течение двух зим, нашли возможным выдать мне залог через 1,5 года, а не 3, как было сказано в контракте.
При этом, вместо обязательных для меня 50% экономии топлива оказалось около 90%.
Одновременно с этим мною были окончены работы в Екатерининском институте, где вместо прежних духовых печей, дававших мало тепла, поставлены были две печки моей конструкции, - для отопления залы собрания и части парадной лестницы, причем оказалось более 80% экономии топлива, при температуре от 14 до 16 градусов.
В 1873 году я получил долго ожидаемую "привилегию" на мое последнее изобретение и, пользуясь своим правом, взял новый подряд от Воспитательного дома "на устройство паро-вентиляционных печей".
При этом, будучи глубоко убежден в их прочности, принял на себя ответственность за них на 10 лет, тем более, что некоторые техники упорно утверждали, что "мои печи не простоят более 2 лет и не может быть такой выгоды", хотя документы, доказывающие противное, у меня до сих пор на лицо.
По этому подряду мною было заключено 3 отдельных контракта, в которых было сказано, что "из числа денег, следуемых мне за устройство печей в Воспитательном доме, - первую половину я получаю во время производства работ, вторую - по испытании печей в зимнее время", т. е. если они окажутся вполне соответствующими своему назначению, а что, "в противном случае, правление Воспитательного дома 2-ю половину денег оставляет за собой".
Полученный мною заказ как по первому, так и следующим контрактам Воспитательного дома представлял достаточно разнообразия.
Так, например, в лазарете грудных детей 4-е печи нагревали 9 палат лазарета и выстроенную над ними церковь, - следовательно 2 этажа; в приносном отделении 9 палат в одном этаже, а в учительской семинарии 6 печей, устроенных в нижнем этаже, нагревали следующее над ними 2-й и 3-й этажи.
Но и при таком разнообразии условий везде получены были удовлетворительные результаты, и экономия дров, выдаваемых мне ежегодно под расписку, перед началом топки, оказалась приблизительно одинаковою, как это можно было видеть из опытов первых 3-х лет.
В виду этих трехлетних опытов, достаточно показавших достоинство моих печей, я решился, 12-го мая 1875 года, подать докладную записку почетному опекуну СПб. Воспитательного дома, Николаю Андреевичу Шторху, с приложением сравнительной таблицы вычислений экономии, составленной из памятной записки Воспитательного дома от 23-го декабря 1873 года, из которой было видно, что при устройстве печей моей системы, во всем здании Воспитательного дома и в здании Опекунского совета, отопление обошлось бы всего около 13000 руб. ежегодно.
Между тем, 10-летий контракт с Воспитательным домом и данное мною безвозмездное обязательство "лично наблюдать в течение этого срока за устроенными мною печами", - оказались крайне неудобными, так как привязывали меня в месту и лишали возможности принять на себя какой-либо иногородний заказ.
Так, например, я должен был отказаться от предстоявших мне подрядов в Полтавском институте благородных девиц, от Екатеринославской губернской земской управы и от Елисаветградского земства.
Что же касается дальнейших более или менее значительных печных работ в самом Петербурге, то дело не заладилось, ввиду стечения неблагоприятных для меня обстоятельств, как-то: наступления последней русско-турецкой войны, кончины его высочества принца Ольденбургского и почётного опекуна Воспитательного дома Н. А. Шторха, с неизбежной при этом переменой начальственных лиц, не знавших ни меня лично, ни моих работ.
Со мною случился ряд неудач. В 1876 году не состоялся заказ на устройство печей в архиве государственного контроля; затем мне было отказано в моем предложении устроить печи в СПб. 5-й гимназии, без приведения причин.
Наконец, в 1879 году, мне предстояло получить подряд от военного министерства на переделку всех печей в Николаевском госпитале, но так как при этом потребовалось от меня предъявление детальных чертежей вентиляционных аппаратов, то я, напуганный "случаем с Левенстамом", не решился на это, хотя, быть может, без всякого с моей стороны основания.
Таким образом и здесь дело расстроилось. Срок по последнему из трех десятилетних контрактов, заключенных мною с Воспитательным домом, окончился в 1884 году и мне был выдан сполна залог, равно были в свое время получены мною все следуемые мне деньги по двум остальным контрактам, так как устроенный мною печи найдены вполне соответствующими своему назначению.
В противном случае, как упомянуто выше, я лишился бы, помимо залога, половины следуемых мне денег за устройство печей по трем десятилетним контрактам с Воспитательным домом.
Примечание. Дмитрий Емельянович озаботился об отличном образовании своих детей, из которых один сын пользуется большою известностью как инженер и один из строителей Николаевского порта.