Ещё секунда — и от рыжего комочка у корней ели осталась бы лишь горстка шерсти на когтях. Бельчиха в отчаянии бросалась на огромную кошку, но её ярости не хватало. А между ними, прижавшись к земле, замер бельчонок. В этот миг из-за ствола шагнул лесник Матвей.
Под ногами Матвея шелестела прошлогодняя хвоя, шуршали, словно пергамент, сухие осиновые листья. Воздух был резким, пах влажной землёй и той пронзительной свежестью, что предвещает первый снег.
Лесник шагал неторопливо, привычно оглядывая лес. Глаза сами выхватывали приметы: тут лось обдирал кору, там барсук оставил следы когтей у корней.
Вдруг он замер, вскинув голову. Верхушки сосен вздрагивали — не от ветра. По ветвям, словно рыжие молнии, метались белки. Не в размеренном поиске орехов, а в панической скачке.
Они перелетали с ветки на ветку, издавая отрывистое щёлканье — не перекличка, а сигнал тревоги. В беличьем царстве поднялся настоящий переполох.
Матвей сменил маршрут, направившись к источнику шума. Шаги стали тише, дыхание — ровнее. Опыт подсказывал: там, где звери паникуют, всегда есть причина. Чаще всего — коготь и клык.
Коготь, клык и крошечный бельчонок у ели
Разгадка обнаружилась у опушки, под разлапистой старой елью.
У подножия, прижавшись к коряге, сидел бельчонок. Крошечный, сжавшийся в дрожащий комочек.
Одна задняя лапка была неестественно подогнута. Он не пытался бежать — только дрожал, застыв в безмолвном страхе.
В двух метрах от него, втянув голову в плечи и припав к земле, застыла рысь. Каждый мускул под пятнистой шкурой напрягся до предела, кончик хвоста подрагивал. Она уже оценила расстояние последним взглядом. Оставалось лишь собраться — и прыгнуть. Один точный, молниеносный бросок.
А между хищницей и её добычей металась бельчиха. Шерсть на ней топорщилась, делая зверька вдвое крупнее.
С отчаянным стрекотанием она делала короткие выпады в сторону огромной кошки и тут же отскакивала. Её самоотверженности хватало лишь на то, чтобы отвлечь — не прогнать. Это была битва, проигранная до начала.
— Ну нет, — проворчал Матвей, — Не по твоей части сегодня добыча. И с силой наступил на берёзовый сук. Ветка под сапогом лопнула с сухим щелчком, будто взвели курок.
Рысь взвилась на месте, резко обернувшись. Жёлтые, бездонные глаза на миг встретились со взглядом Матвея. В них не было ни страха, ни злобы — лишь холодное, стремительное вычисление: вес, рост, угроза. Шансы мгновенно пересчитались.
Добыча была лёгкой, но этот двуногий… Он менял все правила игры.
Хищница развернулась — плавно, почти небрежно — и растворилась в зарослях. Тенью ушла меж стволов. Исчезла.
Временное пристанище
Бельчиха на секунду остолбенела. Потом рванула к бельчонку, тормоша его носом, облизывая, проверяя, цел ли.
Матвей приблизился медленно, присев на корточки. Снял с пояса толстые рабочие перчатки. Руки его двигались спокойно, без резких движений.
— Давай-ка, малыш, посмотрим твою беду, — заговорил он низким, спокойным голосом.
Бельчонок не сопротивлялся. От испуга и боли, наверное, все силы покинули его.
Лесник бережно взял зверька. Лапка висела плетью. Перелома не было, чувствовался вывих, может, сильный ушиб. Но на дерево с такой не вскарабкаешься. А ночь близко, и рысь может снова материализоваться из чащи.
Матвей расстегнул толстую телогрейку, под ней оказалась поношенная, мягонькая фланелевая рубаха. Туда, в это двойное тепло, он и устроил бельчонка. Тот забился в складках ткани, притих.
Дорогу до дома лесник шёл, чуть согнувшись, прижимая ладонью к груди маленький, дрожащий комочек.
А над ним, по верхнему этажу леса, летела его мать. Она не сводила с Матвея глаз, не отставала ни на шаг, перепрыгивая с ветки на ветку, скатываясь по стволам. Её путь был параллельной, тревожной тенью их дороги.
Жена Маргарита Сергеевна встретила их на крыльце. Увидела оттопыривающуюся телогрейку и напряжённое лицо мужа.
— Опять? — спросила она просто и, не дожидаясь ответа, пошла ставить чайник. Вопросов не было. В позапрошлом году в сенях жил ворон с перебитым крылом, в прошлом — лисёнок-подранок.
— На пару дней, — отозвался Матвей, уже мастеря в углу из картонной коробки гнездо, устилая его старым байковым одеялом. — Лапу поправим — и на волю. Мамаша-то его, — кивнул он в окно, — теперь под боком дежурить будет. Пока своего не заберёт.
Так оно и случилось. Рыжая бельчиха облюбовала кривую берёзу напротив окон и не покидала пост. Сидела на голом суку, сложив лапки, и наблюдала.
К вечеру нагрянул друг Матвея, ветеринар Никита, которому лесник позвонил с дороги. Осмотрел, щупал тонкими, точными пальцами.
— Вывих, — сказал. — Не страшно. — И ловко, одним движением, вправил крохотный сустав, наложив вместо повязки лейкопластырь с тонким слоем ваты.
Боль ушла быстро. Уже на третий день бельчонок, которого в семье прозвали Прыгун, носился по половикам, охотился за солнечными зайчиками и пытался закопать в ковёр сухарь.
Дорога назад, в верхний ярус
Выпускали бельчонка в полдень, когда солнце пригревало сильнее. Матвей вынес его на крыльцо, посадил на облупившиеся перила. Бельчонок замер, ноздри ловили знакомый и таким другим теперь пахнущий воздух — свободы и риска.
С берёзы сорвалась тень. Белка-мать приземлилась на перила в сантиметре от сына, коротко, по-деловому обнюхала его с головы до кончика хвоста. Задержалась на заклеенной лапке.
Потом — привычным движением — вцепилась зубами в загривок, подняла. И прыжком — на берёзу, ещё толчок — на клён, и дальше, вверх, в переплетение голых ветвей. Не оглянулась. Не задержалась. Унесла.
Матвей стоял на крыльце, смотрел в то место между веток, где только что мелькнуло рыжее пятно. Улыбался. Морщинки у глаз собрались в лучистую сетку.
И с той поры на опушке, у старой ели, одна белка ведёт себя не как все. Не шарахается в панике, услышав шаги. Сидит себе на нижнем суку, лущит шишку.
А если тропой идёт Матвей — повернёт голову, проследит взглядом. Спокойно. Будто своего встречает. Наверное, чует запах дома, дыма и той самой коробки в сенях, где на мягкой ветоши можно переждать беду. Мало ли какая в лесу приключится.
Друзья, на канале "Записки Филина" много авторских рассказов про лесника Матвея и обитателей леса, если не читали, рекомендую⬇️